Прах в кольце

Париж, осень 1925 года.

Я пришла в здание 36, Quai des Orfèvres сквозь осенний дождь, стекавший по высоким окнам префектуры, как акварель, размытая неумелой рукой.

Это здание знало слишком много историй — его каменные стены, пропитанные криками допросов и шепотами признаний, казалось, шевелились под пальцами, когда я поднималась по лестнице в кабинет №13. Туда, где меня ждал инспектор Леметр.

Я — Элоиза Ланвен, портретистка, чьи краски научились лгать лучше, чем язык. Я писала улыбки для вдов, румянец для стареющих кокоток, благородство для нуворишей. Но этот заказ... тот самый, от Оскара де Вернона, — стал первым, где моя кисть столкнулась с тем, что нельзя изобразить. Где холст оказался зеркалом, а модель — мертвецом, который смотрел на меня со дна фотографии.

Я пришла к инспектору в дождь. Так всегда начинаются истории, которые не имеют хорошего конца — с серых улиц, зонтов, вывернутых ветром наизнанку, с капель, стекающих по витринам, как слезы по стеклянным щекам.

Кабинет инспектора Леметра пах коньяком и одиночеством. Он сидел за столом, похожим на гробницу — слишком массивным, слишком тёмным для этого маленького помещения. Его руки лежали на столешнице ладонями вниз, будто прижимали что-то невидимое.

— Садитесь, мадемуазель.

Голос у него был уставший. Я села, чувствуя, как мокрый подол платья прилипает к коленям.

Он не торопился. Вынул из ящика блокнот, поправил чернильницу, достал перо. Все эти движения были отточены годами, но в них не было жизни — только привычка.

— Вы сказали по телефону, что это касается Оскара де Вернона?

Я разжала пальцы. На ладони лежало кольцо.

Оно было тёплым.

Леметр замер. Вдруг я заметила, как его глаза — серые, как этот парижский день — изменились. Правый зрачок сузился, будто вглядывался во что-то очень далекое.

— Он ни в чем не виноват, — прошептала я.
Инспектор медленно протянул руку, но не к кольцу — к верхнему ящику стола. На мгновение его пальцы сжали ручку, будто борясь с искушением.

— Вы верите в мистику, месье?

В кабинете стало так тихо, что я услышала, как в чернильнице лопается пузырек воздуха.

Леметр откинулся на спинку кресла, и в этот момент луч света упал на его лицо. Теперь я видела — он был в том возрасте, когда седина ещё не решается занять виски полностью, но уже высылает серебристых разведчиков среди тёмных прядей. Его лицо – словно высеченное из известняка, и окутанное туманами – сохраняло странную привлекательность. Подобно старому пистолету, который хоть и стреляет, но больше пугает самой возможностью выстрела.

— Я верю в факты, мадемуазель Ланвен.

— Тогда позвольте мне рассказать вам историю, — я положила кольцо на стол между нами. Оно покатилось к нему, будто живое. — Историю о том, как я убила Оскара, и выпустила на волю то, что должно было остаться спрятанным.

Леметр вздрогнул.

А за окном дождь внезапно прекратился.

Как будто кто-то перевернул песочные часы.