Правильной ли тропой...

Правильной ли тропой…

Маринка плакала, хотела есть. А есть было почти нечего. Кислые ягоды не утоляли голод, но зато с них не хотелось сильно пить. Пить болотную воду было нельзя Вовка знал точно. А в фляжке осталось немного. Вчера, когда впереди показалась буро-белое с кровавыми лужами поле клюквы Вовка даже почувствовал прилив сил. Скинул рюкзачок посадил на него Маринку и с жадностью стал собирать ягоды в свою шапку. Ягоды мялись, выскальзывали, но он упрямо собирал и собирал, срывая их неаккуратно, ломая и вырывая веточки. Пальцы, побелевшие от холода на кончиках, окрасились красным соком. Это даст им немного сил. Они уже которые сутки бродили по болоту, которому было ни конца, ни края. Предыдущую ночь еле-еле удалось разжечь костерок. Он заблудился. Убегал, спасая себя и сестру, и заблудился. От понимания, что может не выйти из леса, упасть без сил утопнуть в болоте или застрять в нём и быть разодранным зверьём – было страшно. Так плохо и страшно Вовке было только когда… да никогда. Всегда были рядом заботливая и ласковая мама и отец, который добывал пищу, защищал и учил Вовку быть мужчиной. Сейчас ношу по защите и заботе взвалил на себя Вовка. Это было тяжело, почти не подъёмно. И только маленькая сестра, сидящая у него спереди в сделанном из разорванной простыни гамаке, давала силы идти дальше. Искать поселение, где они, семьей, прожили два года, до того, как уйти в глубь тайги.

- Тише маленькая, тише хорошенькая. Скоро выйдем. Всё будет хорошо, помогут нам люди добрые. Потерпи Маришка, потерпи маленькая. – Вовка повторял эти слова как какое-то заклинание, вспоминал как мама говорила, что мысли они как магия, их не видно, но они имеют силу.

А Маринка продолжала плакать, с поскуливанием, как побитый щенок. Вовка только раз слышал подобный звук, когда папка притащил туши волка и волчицы. За ними увязался волчонок, а когда папка, бросив тела зверей у угла избы, пошел до нужника щенок подбежал к своей матери. Обнюхивал, тыкался черным носом в остывающую шкуру и ощерился на подходящего к нему человека. Вовка видел все в окошко. Отец, остановился и внимательно осмотрел щенка, подошел ближе и резким движением ноги в тяжелом, подбитым металлом, сапоге ударил того. Так сильно, что волчонок отлетел на несколько метров. Тогда, будто почувствовав взгляд сына отец глянул в окно, увидел Вовку и кивком головы позвал того себе помогать. Вовка с отцом снимал шкуры с волков и слушал как тонко, еле слышно, скулит умирающий в небольшом отдалении щенок. А на вопросительный взгляд сына бросил – «не отвлекайся». Вовка отмахнулся от воспоминаний, шмыгнул заложенным носом и сам был готов в голос выть. Но не мог, тут сестричка, напугает.

- Тихо Маришка, тихо. Не буди лихо. Лес тишину любит, не плачь маленькая. Немножечко осталось, вон уже берёзки чаще стали, скоро с болота вылезем, а там недалече, там может ручеёк найдем, по нему пойдём... Тихо Маринка, чуток осталось, я тебя не брошу, в обиду не дам. – погладил прижатую к нему Маринку по спинке. – Немножко ещё, на твёрдое место сейчас выйдем, ножки разомнёшь, в кустики сходим. Сейчас маленькая, потерпи.

Вовка проверил длинной толстой палкой следующую кочку и сделал широкий шаг. Отцовские сапоги, что Вовка натянул на обмотанные портянками ноги, тяжелые, напитавшиеся водой за дни блуждания по весенней тайге и налипшей грязи, норовили слететь с ног. Опереть палку о почву, сделать широкий шаг и не упасть в воду. Нельзя падать. Не выберется. Спереди Маринка, на закорках рюкзак. Сил у Вовки совсем мало не вытянет из топи. Преодолеть широкую, коварную лужу, покрытую тонким слоем серого льда, удалось с трудом. Вовка с каким-то ожесточением шагал и шагал, туда, где почва под тающим снегом не была клочками, не щетинилась жухлой травой, а добравшись с хрипом вместо вдоха упал на колени. Тяжело всхлипывал, крупно вздрагивал телом, прижимал одной рукой к себе Маринку, а второй сжимая палку опирался о землю и не мог разогнуться. В ушах гудел пульс, в груди больно стучало сердце. Так больно, что казалось он сейчас сам тот волчонок, умирающий от переломавшего рёбра удара тяжёлым сапогом.

Немного отдышавшись, но не имея сил подняться на натруженные ноги, Вовка пополз вперёд, подальше от кромки топи и у невысокой березки свалился на бок, свернулся, зажав своим телом сестру. Лежал пока не успокоится дрожь в ногах, наглаживая по спинке притихшую сестру. Лёжа же стянул с одного плеча лямку рюкзака встал на четвереньки, позволив тому упасть на землю, и оттолкнувшись руками от земли выпрямился сев на пятки и размотал импровизированный гамак, в котором нёс сестру. Маленькая так устала от слёз и голода, что даже во сне вздрагивала и хныкала, но не просыпалась. Вовка положил её на жухлую траву, с трудом поднялся на ноги и отошел на несколько шагов «до ветра». Постоял, осматривая местность, прислушался к звукам, облегчённо выдохнул узнавая местность – он вышел туда, куда шёл. Еще год назад отец показал ему тропку через болото, когда они ходили за ягодой. И отец насвистывая и задавая вопросы перепроверял знания и умения Вовки. Хороший отец у Вовки с Маринкой был. Строгий, умный, рукастый. Основательный, как говорила мама о нём. Казалось, что всегда будет покой и уверенность в завтрашнем дне… До конца прошлого лета, в солнечный день которого, Вовка не увидел, как отец отшвыривает ногой от тела волчицы волчонка. А может он изменился ещё раньше. Когда мама перестала выходить из комнаты, а потом и вставать с кровати. Маринке было всего пара месяцев, когда мама перестала, как говорил отец, «порхать» по избе и двору. А чаще долго сидела у окошка и на завалинке, когда папка выносил мать на руках на улицу и ставил с ней рядом корзину с дочерью.

Маринку мама рожала долго, тяжело. Вовка слышал крики боли и стоны идущий из бани, тогда ему казалось этот день не закончится никогда. А потом стало тихо и отец улыбаясь, счастливый, занес в дом кряхтящий кулёк и положил в висящую у кровати в комнате родителей люльку. Обнял сына, по-взрослому похлопал Вовку по плечу и шепнув «присмотри» вышел в ночь, чтоб через полчаса зайти в дом неся в руках укутанную в одеяло маму.

Отец был сильным мужчиной, труда не чурался, каждое утро начинал с упражнений, к которым приучил всё свое немногочисленное семейство. Говорил, что только тот здоров, кто заботится о здоровье. И только болезнь с сильным жаром могло стать оправданием лености Вовки. Даже мама, будучи в тягости, не преставала делать упражнения. Намного проще, чем делали отец и Вовка. Но папка всегда говорил, что сила привилегия и ноша мужика, чтобы заботиться и оберегать слабых, а мамка слабая, так как женщина. Она что цветок, будет радовать глаз и сам по себе, но с заботой дольше и ярче.

А мамку папка любил сильно. Они не скрывали чувств друг к другу, отец часто целовал маму в макушку, оглаживал плечи. Они почти всегда держались за руки, обнимались, и облегчённо выдыхали даже после самой короткой разлуки. А однажды Вовка увидел более интимную, спрятанную от него, часть их любви. Там, на краю лесной поляны утопающей в золотом свете короткого северного лета. Он пошёл по проторенной тропинке до родника, услышал смех мамы и басовитый говор отца, свернул в сторону, за малинник, и увидел их. Окрик «мампап» смущением и стыдом застрял в горле. Они лежали в ворохе листьев, так, что отец накрывал мать собой как одеялом, видел, как нежно и трепетно отец держал в своих больших ладонях её лицо, что-то говорил и коротко зацеловывал его. Вовка почувствовал себя лишним, не имеющим права нарушать момент. Развернулся и, как можно аккуратнее ступая, ушёл. А вечером отец позвал его на крыльцо, откинулся спиной на стену избы, подождал пока сын сядет рядом, не спуская с него внимательного взгляда.

- Уши, сын, твоё смущенье выдают и ходить тихо ты не научился ещё. Как зверя выслеживать будешь?! – хмыкнул, спрятал улыбку в бороде и уже более жёстким тоном продолжил. – Рано или поздно, но ты покинешь наш дом… Садись говорить будем. О взрослом.

И, вроде как, Вовка не совсем незнающим был, но внимательно слушал слова отца о интимной стороне любви, о серьёзности возлагаемой ответственности в близости, о уважении и деликатности. О любви, о чувстве, – когда хочется стать с другим человеком одним целым. Спрятать у себя под кожей любимого. Наполнить собой каждую клеточку любимого. Какая огромная ответственность, когда в слиянии тебе отдают не только тело, но и бесценное – душу. Когда в любимом имеешь возможность соединиться не только на мгновение, но стать целым в будущем – в ребенке. А потом появилась Маринка. «Маринка-картинка, девчулька-золотинка» – так называл её папка.

Отодвинув воспоминания, Вовка кое-как разжёг костерок, поставил кружку с водой рядом, достал остатки хлеба. Сейчас размочит его в тёплой воде, покормит тюрей Маринку. Что останется доест сам, большего нет, силки ставить – время терять, к людям надо. ­

- Мы обязательно дойдём. Обязательно спасёмся маленькая. Сейчас немного поспим, погреемся у костра и пойдём дальше.

Спи Маришка – ручеёк, спи любимый ветерок.

Мама песню напевает, к тебе ангелов сзывает.

Пусть тебе приснится небо, с танцем звёздочек на нём

Пусть приснится тебе лето пышным ворохом цветов

Пусть танцуют вдоль запруды для тебя стрекозок много

И расскажут пусть русалки о сокровищах речных…

Спи Маришка – ручеёк, спи любимый ветерок…

Так, привалившись к тонкому стволу деревца, напевая колыбельную, что напевала Маринке мама, и укачивая сестру, лежащую в гамаке у него на груди, Вовка провалился в тревожный сон.

***

Проснулся Вовка резко, от всхлипываний и бормотаний отца. Встал. Подошёл к, непривычно для ночного времени, приоткрытой двери в комнату родителей. Ярко горящие свечи на тумбочке у кровати, где лежала мама, страхом отозвались в груди у Вовки. Отец стоял на коленях, раскачивался из стороны в сторону закрыв лицо руками, потом сел на пятки, сгорбился и затих. Вовка сделал несколько шагов, скрипнула половица, громко, тоскливо. Отец резко вскочил, двумя огромными шагами подошёл к Вовке, порывисто обнял. Крепко. До боли. Так же резко отстранился и глухо сказав, что мама ушла и теперь остались только они, развернулся зашёл в супружескую спальню тихо закрыв за собой дверь. А Вовка почувствовал себя лишним, как тогда, когда увидел родителей на лесной полянке.

Тогда он долго сидел у двери. Ему казалось, что, если он не уснёт, обязательно услышит тихий стон мамы, ставший привычным за несколько месяцев. Вот скрипнет кровать, папка что-то пробурчит успокаивающее маме и встанет посмотреть, чего кряхтит дочка…

Из сна его выдернул плач Маринки. Она лежала на его койке, перед рассветом отец передал спящую дочь сыну прохрипев «присмотри». Вовка тихонечко положил сестру на свою койку, подложив с краю подушки сел рядом на стул и задремал. С улицы слышался глухой стук. Отец копал могилу. Открыть дверь в спальню Вовка не решился, пока к полудню туда не позвал его папка. Попрощаться.

Мама лежала, укрытая по подбородок одеялом. Бледная с желтизной кожа, заострившиеся от болезни черты лица, очень худенькая. Казалось, она спит. Только искривленный уголок рта портил лицо страданием.

Вовка не погладил маму по волосам, не смог как отец поцеловать. Не плакал. Не верил. Он ждал, что мама откроет глаза, появится морщинка между бровей, а потом она обязательно выздоровеет и всё будет как было. Но отец приволок с улицы сколоченный наспех ящик, положил в него маленькую подушку и с натугой, до пульсирующей на виске жилки, переложил в него маму. Вовка не слышал, что говорил отец. Как во сне вынес с ним самодельный гроб и опустил его в вырытую яму. Молча, в две лопаты, под глухой стук комьев промерзшей земли о доски, закопали. В том же молчании Вовка придержал вкапываемый отцом крест. Всё было как при сильном жаре: в глазах туман и в голове пусто-пусто. Мир вокруг стал тусклым.

Дни стали похожи на овсяной кисель, мутные, густые от ощущения надвигающейся беды. Маринка плакала, отказывалась есть кашу. А ещё у нее появился жар. Вовка в который раз спросил у отца, что делать, а тот молчал. Он вообще не разговаривал ни с Вовкой, ни с Маринкой уже несколько дней. Только если сидел у могилы жены бормотал что-то себе в бороду, иногда смеялся. Но чаще зло ударял о коленку кулаком, хватал себя за волосы на голове, крича что смерть нашла их, как не убегали, а проклятый мир настиг их и тут.

Вовка все дела взял на себя, кормил козу, что отец привез до снегов с поселения, чтобы у Маринки было молоко, когда у мамы пропало молоко. Она так радовалась. Говорила, что это так облегчит им жизнь, можно даже сыр варить, а не ходить отцу за ним в поселение в паре дней пути от них. А весной еще можно счесать зимний пух и будут у них теплые носочки, всё не у поселян покупать шерсть. Собирал яички от оставшихся курочек. Зима в этом году затянулась и часть пошли на еду, в основном для болеющей мамы. Играл с маленькой сестричкой, которая смешно семенила по избе, норовя залезть в каждый уголок, всё потрогать и попробовать на вкус.

***

Из тревожного сна Вовку выдернул волчий вой. Костерок почти прогорел, тело затекло, сильно замерзли ноги. Портянки повешенные на ветке над костром, как учил отец, хоть и просохли немного, не спасали от холода. Пошурудив угольки, закинул припасенные ветки в костёр. Аккуратно, чтобы не разбудить сестру снял гамак, положил её на кусок шкуры, на которой сидел и отошел на два шага в сторону помочится. Размялся немного, чтобы разогнать кровь по телу, уселся на рюкзак. Нужно не дать костру погаснуть, от него тепло и не так страшно. Сон, воскресивший воспоминания, не отпускал мысли. Огонь рисовал тени, а звуки леса, привычные, сейчас всё больше пугали. Даже показалось, что он слышит, как его зовёт отец. Вовка поёжился, растёр лицо руками. Руками, на которых была кровь отца. Ему казалось, что она никогда не смоется с его ладоней. Всё произошло так быстро, думать в тот момент не было времени. Вот Вовка идёт по нужде, после до поленницы, слышит ставшее привычным бормотание отца, хлопок двери, снова бормотание, и звук чего-то падающего. Вот он идёт с охапкой дров, видит лежащую козу с неестественно вывернутой головой. Дрова падают из рук и Вовка мчится в дом, не снимая сапог в сенях сразу в комнату.

Отец стоял, нависнув над Вовкиной кроватью, где спала последнее время Маринка, похудевший, с налитыми кровью от лопнувших сосудов глазами. Повернулся к вбежавшему Вовке, вперил в него пустой, от того пугающий, взгляд.

- Пап там коза… - Вовка внутренне ещё больше сжался, чего ждал, сам не знал, но это ожидание скручивало в груди до боли.

- Сынок, сын… - отец подался вперёд, стукнул себя ладонью в грудь. – Это я виноват, я. Попёрся за козой. А Иваныч чихал. Я принёс на себе заразу в дом. Это из-за меня моя Таечка умерла. Я принёс смерть! Теперь мы все здесь помрём. Но я не дам вам мучиться. Не дам! Таечка просила заботиться…Не дам. – голос отца хрипел, срывался на какие-то противные высокие ноты, а потом он повернулся к кровати, с нежностью погладил по щёчке Маринку и положил ладонь той на личико, закрыв носик и рот.

Вовка не знает откуда у него появилось столько сил оттолкнуть отца, подхватить на руки проснувшуюся Маринку и отбежать с той в сторону, за стол, что стал между ним и отцом преградой. Он даже не помнит, как в руке у него оказался нож. А потом, будто время замедлилось… Вот отец отшвыривает стол и бросается вперед, намереваясь выхватить Маринку из его рук. Вот Вовка немного поворачивается вправо, выбрасывая левую руку вперед, одновременно отступая назад и влево. Всё как учил папка, который по инерции делает пару шагов вперёд оставляя Вовку позади себя, разворачивается, и смотрит вниз. Справа, на животе, по свитеру расползается темное пятно. Отец поднимет взгляд на Вовку, весь вид его растерянный и… обиженный.

- Как же так, Вовка? – голос отца тихий, надломленный. – На отца… Руку поднял на отца… Я ж как лучше… Чтоб не мучились, не болели…А ты… Он делает вперед шаг, второй… Вовка синхронно с ним отступает. А потом он падает, глухо, с противным звуком ударяясь головой об валяющуюся табуретку. Вовка смотрит на лежащего отца, на растекающуюся красную лужу у его головы. Стоит. Смотрит.

Из состояния заторможенности его выводит плач Маринки, висящей неудобно под подмышкой у брата. Тут и накрывает Вовку паника. Он ставит Маринку на пол, бросается к отцу, старается нащупать пульс на шее. Тормошит его, зовёт, глотая слёзы ужаса. Но отец не реагирует.

Вовка, помнит моментами как одевался сам, как одевал сестру, как заворачивал на себе сдернутую со своей кровати простыню, без разбору кидал в рюкзак еду, термос с водой, предметы для похода в лес. В голове билась только одна мысль, что нужно в поселение, оно в нескольких километрах от них, за болотом, там люди и есть врач, что ещё можно оказать помощь. Спасти отца…

Вовка сидел у костерка, смотрел на огонь и вспоминал. Вспоминал, как хотел поднять отца, положить на свою кровать. Но тот высокий, крепкий, мышечный, мама его всегда называла мой «таёжный кипарис», был не по силам Вовке, хоть он почти догнал того в росте. И тогда он накрыл его одеялом, а выбежав со двора плотно прикрыл двери и калитку высокого забора, что ограждала дом от зверья. Чтобы никто не залез, не навредил отцу пока Вовка бежит за помощью. Он хотел бы поплакать, но слёз не было, только страх и пустота. И больно внутри, там, где бьётся сердце.

Серый рассвет лишь обозначил себя, когда Вовка пошел вперед, туда, где как он помнил было село. Палка помогала идти ровно, не сгибая усталую спину под тяжестью мешка за спиной и сестры. Ножки она разомнет на привале, а так, с ней в руках оно быстрее будет. Главное идти и не сомневаться – он выйдет, обязательно выйдет. И приведёт отцу помощь. Если правильно помнит дорогу, то обязательно приведёт помощь.

***

Если бы… Если бы Вовка правильно запомнил дорогу… Тогда всего через пару-тройку часов он вышел к лесорубам. И шум пил, гул моторов утих бы волной, как падаю кости домино друг за другом. Мужики оторопело смотрели б на вышедшего из леса грязного, несуразного, опирающегося на палку высокого мужичонку, были б суеверными решили леший вылез с весной поздравить. На то как он падает на колени и раздаётся детский плач.

Суета поднялась знатная, бригадир по рации вызывал начальника и разные службы. Удивительней всего было, что в мужичонке опознали б сына «бирюка» с ребенком. Обязательно кто-то кинулся бы за термосом, кто-то стянул с себя одежду, чтобы согреть детей. Кто-то спрашивал, как тот тут оказался. Потом приехало начальство, полиция, приехал фельдшер. Мужики долго рассказывали, не по одному разу, о случившемся, кто знал пацанёнка и его родителей. А детей посадили в машину и увезли в район. Разговоров потом было много, и ещё с полгода доносились новости о «бирючках».

Потом Вовка рассказал бы приехавшим дядькам кто он, откуда, как зовут, уже сытого и обогретого, переодетого в чистую одежду, его с сестричкой оставили бы в больнице проверить их здоровье. Им было тепло и не голодно. Его несколько дней держали б в больнице, а потом приехал дед. Дед, которого он не видел уже несколько лет. Но узнал сразу. Отец с Вовкой очень похожи на деда, только тот не так высок, ну и фотография дома висела – как не узнать. И увёз бы он их с Маринкой к себе. По дороге расспросил о случившемся, попросил коротко, а если внуку захочется поговорить, когда он сам решит, что готов – дед рядом и будет счастлив его выслушать. На том тему больше не поднимали бы ни он, ни бабушка, которая периодически бы прятала слёзы за улыбками и суетой по дому. И Вовка пойдет в школу. Пусть, с на год, младшим классом – но это даст тому возможность привыкнуть, сдать экзамены и решить будет ли он учится дальше или пойдет в техникум. Маринку попозже в садик оформят, всё наладится, главное спи вдоволь, ешь сытно, ищи хобби, знакомься с окружающим миром. А Вовка прятался бы за привычными за годы в глуши делами – книжками, отец и мать учится заставляли неукоснительно, да и что еще зимними вечами делать, строгать из дерева и учится. Благо книгами не обделены были изначально, да помощью по двору – к труду тоже он привычный.

А чуток опосля дед позвал бы Вовку для разговора. Бабушка вскинулась бы, но дед, так знакомо Вовке по родителям, погладил бы её по плечу и вышел во двор. Сел на приступку, закурил. Выпустил струю дыма изо рта и распрямив плечи выдал:

- Сашу нашли сразу, как ты рассказал. Живого. – перехватил за руку вскочившего Вовку. – Не вскидывайся. Ты, малец, сядь. Сядь, в ногах правды нет, не сейчас. Сашу нашли в доме, ранение оказалось не смертельным, очухался. Печень не повредил ему и при падении голову разбил не шибко. Так что греха отцеубийство на тебе нет. Выдохни, не мучай себя больше думами страшными.

- А где он сейчас? – почему-то Вовке резко захотелось в туалет и затошнило. Вовка вспомнил бы, как психолог говорил, что откат от стресса проявиться может неожиданно и лучше, если раньше.

- В больнице, внучок. - дед глубоко, до втянувшихся щёк, затянулся едким дымом, - Его же в армии контузило сильно, на учениях что-то пошло не так. Никого не узнавал, только Таю. Любил сильно её, в армию его провожала, с армии ждала. Как в госпиталь попал к нему приехала, ухаживала. Поженились, тебя родили. Потом Таечка заболела, но обошлось, вышла в ремиссию. Хорошо всё было… Что случилось не знаю, но как-то резко они собрались и уехали. Они говорили, что подальше от города, на чистый воздух и натуральные продукты. От соблазнов и вирусов.

Мы к вам приезжали, в поселение пару раз, вы хорошо устроились. Даже подумывали сами переехать. Сашке даже предложили место рабочее в лесничестве. А потом они исчезли. Мы приехали, а вас нет. Соседи сказал, что собрались и уехали. Сговорились письма будут принимать «до востребования», так как в школу тебя привозят сдавать итоговые знания. – дед говорил сухо, будто заученный текст, который нужно сказать. Смотрел на Вовку знакомыми отцовскими глазами.

- Дед, а где сейчас папка? – Вовка сглотнул бы ставшую горькой слюну.

- В психиатрической больнице, внучок. Пока к нему посетителей не пускают. Врачи говорят нужно время. Как разрешат, если… когда захочешь, навестим. – дед потрепал Вовку по вихрам и ушел, позволив ему побыть одному, по-мужски поплакать.

Если бы… Если бы Вовка от страха и спешки не повернул не на ту тропку…

Их нашел местный охотник. На полянке лежали потрёпанный походный рюкзак, на земле след от костра, рядом алюминиевая кружка и грязный сапог, а у не высокой, кривой, сосенки свернувшийся калачиком мальчик-подросток обернувшийся вокруг младенчика-сестры, убаюкивая, согревая и оберегая её от всего мира до последнего своего вдоха…

Не высокий, полностью седой, сухонький мужчина невидящим взглядом окинул двор спрятанной в тайге усадьбы, задержал взгляд на холмике вырытой земли, вытер мокрые от слёз щёки. Сына его, отца погибшей детворы, мужики обнаружили в сенях, видно было как он полз к выходу из дома. Долго ужасались и строили теории о произошедшем. Да только что-то близкое к правде знали не многие. Старик сразу рассказал следоввтелю и о контузии сына, и о его болезненных страхах потерять любимую жену. Дело закрыли. Постепенно успокоились сельчане. Не спокойно было только ему, раздавленному горем, старику. И врядли когда уже успокоются его сердце и душа.

В последний раз глянув на избу, тяжело опираясь на трость пошел со двора. Там за забором ждала машина. Столько сил и средств пришлось потратить, чтобы перенести тело снохи, любимой Таечки сына, на кладбище своего города, но оно того стоило. Семья теперь будет вместе, будет там, где он, старый и одинокий, сможет их навестить.

***

Колыбельная для Маринки

Спи Маришка – ручеёк, спи любимый ветерок.

Мама песню напевает, к тебе ангелов сзывает.

Пусть тебе приснится небо, с танцем звёздочек на нём

Пусть приснится тебе лето пышным ворохом цветов

Пусть танцуют вдоль запруды для тебя стрекозок много

И расскажут пусть русалки о сокровищах речных.

Спи Маришка – ручеёк, спи любимый ветерок…

Мама песню напевает, к тебе ангелов сзывает.

Сон твой тонкий защищает.

Спи Маришка – ручеёк, спи любимый ветерок…

октябрь 2025г.