Право на власть. Последний бой

12 ледостава. Утро. Пограничные болота

Кристально холодное утро над Серыми горами дышало предчувствием перемен. Воздух, ещё недавно напоённый дымом костров и горечью потерь, казался пронзительно чистым, вымороженным до прозрачности. Сверги стоял на краю лагеря, глядя на юг, туда, где лежали земли Азентара. Его взгляд, заточенный после многих недель партизанской жизни, оставался твёрдым и непоколебимым. Внутри же продолжала клокотать ставшая постоянной спутницей ярость, которую никак не могла остудить даже смерть Лотейна в бою. Она закрыла лишь одну кровавую главу в череде бесконечных боёв, но осталась главная проблема в лице герцога, короля, регента или чёрт знает кого, но с именем Элрика Сайторы. Он пленил его, хотя когда-то едва не клялся в бесконечной дружбе. И нужно было как можно скорее решать оставшуюся проблему.

Из-за спины послышались мягкие, уверенные шаги. Парень не стал оборачиваться, но уже понимал, что к нему пожаловал предводитель партизан. Сокол остановился рядом и красноречиво молчал, смотря на сборы Сверги. Он вздохнул и устремил взгляд на юг, но уже его взгляд видел, казалось, нечто иное.

— Собираешься? — тихо спросил Сокол, обрывая тягостную паузу. Его голос был лишён упрёка, лишь лёгкая, едва уловимая грусть проскальзывала в интонации.

— Да, — односложно ответил Сверги, наконец поворачиваясь к нему. — Пора. Долги нужно возвращать.

— Долг мести — всегда самый ненасытный, Сверги, — тягостно вздохнул Сокол. — Он сжигает тебя изнутри, оставляя после себя лишь пепел. Ты нужен здесь. Твоя «Стая», твой опыт… Мы на пороге великого. Лотейн мёртв, его империя трещит по швам. Настало время не добивать отдельных баронов, а выкорчевать саму систему. Мы можем построить нечто новое. Свободное. Сейчас, пока в Пайроне лорды грызутся за осколки трона, — это наш шанс. Мы сможем выдавить Сайтору из его замков, но не штурмом, а медленно, верно, как вода точит камень. Лишив его поддержки народа, мы сделаем его крепости бумажными. Мы сможем сделать то, чего ты желаешь, но не сразу. На это нужно время и люди, Сверги. Не думай, что месть будет такой же лёгкой, как ты думаешь. Сайтора не так слаб.

Сверги слушал, глядя в лицо партизана — оно осунулось, покрылось сетью мелких морщин у самых глаз, но в глазах горел огонь, неугасимый, но иной. Это была не ярость, но готовность довести дело до конца. Сам Сверги понимал логику и желания Сокола, видел грандиозность его большого замысла. Он был революционером, которых история этого мира ещё не знала. Ему нужно было государство без баронов, без герцогов и королей. Ослепительная мечта о народном государстве. Казалось бы, эта мечта стоила того, чтобы и дальше сражаться в рядах Сокола, но месть была куда важнее.

— Ты прав, — слова Сверги прозвучали хрипло. — Твой путь строителя. Для тебя он верный, но я не могу идти сейчас им же. Пока в Империи хаос, пока каждый тянет одеяло на себя, — это единственный шанс добраться до Сайторы. Единственный шанс схватить его за горло и спросить: «За что?». Пока он не оправился после войны с огнепоклонниками, не перегруппировал силы, не зализал раны. Если ждать, он снова станет неуязвимым пауком в центре своей паутины. Его казематы, его новые баталии, его интриги… Нет. Сейчас он уязвим. Сейчас его можно взять. Это не просто месть, Сокол. Это стратегия. Уничтожить самого способного и коварного из игроков, пока остальные в растерянности. Если я дам ему ещё несколько месяцев, то он окажется куда сильнее, чем сейчас. У него нет столько сил, чтобы суметь противостоять всем бедам сразу. И тебе не стоит останавливаться.

— И стать таким же, как он? Одержимым тенью прошлого? — в голосе Сокола впервые прозвучала жёсткость. — Мы с тобой сражались за то, чтобы не было больше Сайтор — правителей, решающих судьбы тысяч по своей прихоти. А ты теперь хочешь бросить общее дело ради личной расправы. Ты замыкаешь круг насилия.

— Нет, — резко отрезал воин. — Я разрываю его. Для меня этот круг замкнётся только тогда, когда я услышу хруст его горла под моими пальцами или увижу понимание в его глазах перед тем, как мой клинок найдёт его сердце. Ты хочешь построить новый мир, очистив старый. Я понимаю. Но я не могу строить, пока под фундаментом лежит неотомщённое предательство. Это гниль, которая со временем отравит всё. Я должен выжечь её калёным железом. Только тогда смогу дышать полной грудью. Только тогда смогу… остаться.

Он посмотрел на лагерь, на людей, которые за прошедшие месяцы из озлобленных изгоев превратились в братьев по оружию. Он видел Борща, точившего свою вечную секиру, видел Мореля, спокойно чинящего лук у костра, видел молодых бойцов из бывших ополченцев, с надеждой смотревших на него. Он стал частью этого механизма, его стальным шипом. И ему было больно отрывать себя от него.

Сокол долго смотрел на него, его тёмные глаза, казалось, видели насквозь, читали каждую чёрточку на измождённом лице Сверги, каждую затаённую боль в глубине души. Наконец, он тяжело вздохнул, и в этом вздохе была вся тяжесть ответственности и горечь возможной потери.

— Я не могу тебя удержать. Не силой. Сила — последний аргумент для врагов, а не для братьев, — вождь сделал шаг вперёд и положил руку на плечо Сверги. Жест был твёрдым, но в нём не было принуждения, лишь теплота прощания. — Ты выбрал свой путь. Я выбрал свой. Но знай — эти ворота, — он мотнул головой в сторону искусно замаскированного входа в ущелье, — всегда будут для тебя открыты. Неважно, вернёшься ли ты с головой Сайторы на пике или с пустыми руками и покалеченной душой. Здесь тебя примут. Всегда.

Сверги сжал зубы, чувствуя, как что-то тяжёлое и тёплое подкатывает к горлу. Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Подожди здесь, — сказал Сокол и скрылся в лабиринте пещер, служивших ему арсеналом и сокровищницей.

Сверги остался стоять на краю пропасти, вглядываясь в туманную даль. Ветер трепал его волосы, принося с юга запахи хвои и талого снега. Он мысленно уже проделывал путь — через горные перевалы, мимо спящих ещё деревень, по разбитым имперским дорогам к дому Сайторы, где наверняка и скрывался теперь и король Азентарский.

Вскоре Сокол вернулся. В его руках были два предмета, от которых в скупом утреннем свете заиграли холодные блики. Он протянул их Сверги.

— Возьми. От братии. И от меня.

Первым был меч. Не богато украшенный церемониальный клинок, но и не грубая поковка. Длинный, с чуть изогнутым, идеально отполированным лезвием из стали с волнистым узором, с простой, но надёжной гардой и рукоятью, обмотанной тёмной кожей ската. Баланс был безупречен. Сверги, взяв его в руку, почувствовал, как оружие будто продолжает его руку, становясь её частью. Он был лёгким, как перо, и в то же время смертоносным, как взгляд гадюки.

— Это клинок либлейнского мастера, — пояснил Сокол. — Нашли в обозе одного павшего командира Чёрной Бригады. Легионеры не успели им воспользоваться. Он заслужил того, чтобы служить правому делу. А не валяться в чулане как трофей. Пусть он будет твоей правой рукой там, на юге. Чтобы помнил Сайтора, что у свободы есть острые клыки.

Вторым подарком от крестьянского вождя оказалась кираса. Это был не толстый кавалерийский латный нагрудник, а практичная, кованная из качественной стали, отшлифованная до матового блеска кираса. Она была выпуклой, хорошо отклоняющей удары, с подвижными наплечниками, не сковывающими движения. Внутри — простая, но толстая стёганная подкладка, смягчающая удары. Она была лёгкой, прочной и неброской — именно то, что нужно для долгой дороги и внезапных стычек.

Сверги взял кирасу. Тяжесть её была надёжной, почти уютной. Он смотрел на дары, потом на Сокола, и ком в горле сдавил ещё сильнее. Это были не просто вещи. Это было доверие. Это была вера. Это было прощание брата с братом, уходящим на свою, отдельную войну.

— Спасибо, — прохрипел он, и в этом слове был весь он — израненный, озлобленный, но всё ещё способный на благодарность. — Я… я использую их по назначению.

— Смотри не подведи сталь, — с лёгкой, печальной улыбкой сказал Сокол. — И себя. Мы будем ждать вестей. И… удачи тебе, Сверги. Пусть твоя месть будет быстрой и чистой. А после… возвращайся. Здесь тебя ждёт дело. И друзья.

Они обменялись крепким, молчаливым рукопожатием. В этом жесте было больше слов, чем можно было высказать за целый час. Затем Сверги, не оглядываясь, надел кирасу поверх своей походной одежды, пристегнул ножны с великолепным клинком к поясу и взвалил на плечо свой нехитрый походный рюкзак.

Сверги сделал последний шаг за пределы лагеря, на узкую, едва заметную тропу, ведущую вниз, с сердцем, полным свинцовой тяжести и ледяной решимости. За его спиной оставался дом, который он, возможно, никогда больше не увидит. Впереди — призрак предателя и сладкий, ядовитый дым мести.

17 ледостава. Полдень. Проселочная дорога к югу от Серых гор

Холод, казалось, впитался в самую сердцевину мира, выстудив землю до каменного твердости и окрасив небо в грязновато-белесый, однородный цвет. Сверги шёл на юг, и с каждым шагом ощущал, как меняется воздух — из колючего, разреженного горного он превращался в тяжёлый, насыщенный влагой и запахом мёрзлой гнили равнины. Дорога, когда-то укатанная, теперь представляла собой месиво из затвердевших колёсных следов и подтаявшей на солнце грязи, снова схваченной морозцем. По краям тянулись бесконечные, унылые поля, покрытые неровным, колким снегом, под которым угадывались очертания неубранной, почерневшей от гнили жнивы. Ни дымка из труб, ни крика петуха, ни далёкого перезвона кос — ничего. Лишь завывание ветра в обомшелых изгородях да скрип его собственных шагов по насту.

Он прошёл уже несколько таких деревень — вернее, того, что от них осталось. Обгорелые срубы с пустыми глазницами окон, разграбленные амбары, скрипучие на ветру ворота, распахнутые в пустоту. Война, как саранча, прошлась по этим землям, оставив после себя лишь голод и неправильную тишину. В одном из полуразрушенных хлевов он нашёл мешок с овсом, чудом уцелевший под грудами мусора. Зерно было проморожено насквозь, но ещё пригодно. Сверги насыпал пригоршню на ладонь, медленно перетирая зёрна пальцами, ощущая их ледяную твёрдость. В этом мёртвом месте даже такая малость казалась сокровищем.

И тут его взгляд, привыкший выхватывать любое движение, уловил смутную тень у дальнего края поля. Возле покосившейся ивы стояла лошадь. Не крестьянская кляча, а достаточно рослый, хоть и измождённый гнедой мерин с обвислой холкой и проступающими под шерстью рёбрами. Он стоял, понуро опустив голову, из ноздрей вырывались клубы пара. Видимо, отбился от какого-то обоза или был брошен хозяевами, бежавшими от войны.

Сверги медленно, чтобы не спугнуть, приблизился к лошади. Животное насторожилось, дрогнуло крупом, но не убежало. Голод и холод сделали его смирным. Сверги протянул руку с овсом. Мерин нерешительно потянулся к нему губами, потом, почувствовав пищу, начал жадно поедать с ладони.

— Ничего, дружище, — тихо проговорил Сверги, проводя рукой по его спутанной гриве. — Один ты тут, я вижу. Со мной скучно не будет.

Он потратил ещё час, чтобы найти в развалинах уздечку с обломанными удилами и старый потник. Кое-как приладив сбрую, он вёл своего нового спутника в ближайшую уцелевшую избу. Внутри пахло плесенью и смертью, но стены ещё держались. Развёл на очаге скудный костёр из обломков мебели, растопил снег в найденном котелке и сварил жидкую овсяную болтушку — и для себя, и для коня. Смотреть, как животное жадно пьёт тёплую похлёбку, было почти что умиротворяюще. В этом жесте — кормлении другого существа — была тень той самой жизни, что когда-то кипела здесь.

На следующее утро они двинулись дальше, на юг. Теперь Сверги ехал, что значительно ускоряло путь. Холодный ветер бил в лицо, заставляя ёжиться и глубже закутываться в свой поношенный плащ. Ландшафт медленно менялся, равнина становилась более волнистой, на горизонте замаячили тёмные полоски леса. Дорога, петляя, нырнула в редколесье, где ветер стих, уступив место гнетущей, промозглой тишине, нарушаемой лишь хрустом копыт по мерзлой земле и редким карканьем вороны.

Именно здесь, на повороте, упирающемся в занесённую снегом поляну, его уши уловили чужие голоса — не мирный разговор, а сдавленные, полные страха и агрессии крики. Сверги придержал коня, скрывшись за стволами голых берёз, и пригляделся.

На дороге стояли крестьянские сани, запряжённые тощей лошадёнкой. Возле них, сбившись в кучу, стояли двое — пожилой мужчина и девушка, закутанная в платок. Их окружали пятеро человек. Это были не солдаты — их одежда представляла собой лоскутное одеяло из военного и гражданского: кто-то был в потрёпанном гамбезоне, кто-то — в тулупе поверх кольчуги, на головах — стёганые подшлемники или меховые шапки. Но в их руках было оружие — мечи, топор. И поза, и голоса выдавали в них дезертиров, превратившихся в разбойников.

— Давай, старик, всё что есть! — сипел самый крупный из них, мужчина с обезображенным шрамом лицом, тыча обушком топора в груз на санях. — Харчи, деньги, тёплую одежду! Быстро!

— Да нешто у нас есть, господа хорошие? — голос старика дрожал, но в нём слышалась застарелая усталость. — Сами последнее тянем… Дочку в город, к родне, война ведь…

— Нам плевать на твою войну! — другой, помоложе, с горящими лихорадочным блеском глазами, рванул с девушки платок, та вскрикнула и попятилась. — А ты ничего такая… Может, не только вещи заберём?

Сверги медленно выехал на дорогу. Его появление было настолько неожиданным, что на мгновение все замерли. Пять пар глаз уставились на него — на высокого всадника в матовой кирасе, с длинным мечом у пояса, с лицом, скрытым глубоким капюшоном. Он остановил коня в десятке шагов от них.

— Убирайтесь, — его голос прозвучал ровно, без угрозы, но и без колебаний. Он был похож на скрежет камня. — Оставьте этих людей и уйдите с дороги.

Бандиты опешили. Их предводитель, шрам, смерил Сверги оценивающим взглядом, пытаясь понять, один ли он.

— А ты кто такой, чтобы указывать? — он сделал шаг вперёд, сжимая топор. — Иди своей дорогой, путник, не лезь не в своё дело. Нас пятеро. Одного тебя мы мигом в фарш изрубим.

— Последний раз говорю, — Сверги не изменил интонации. Его глаза, холодные и светлые, как зимнее небо, скользнули по каждому из нападавших, будто взвешивая и оценивая. — Уходите. Пока можете.

— Слышишь, он нас гонит! Да я тебя…

Сверги спокойно, почти небрежно спрыгнул с седла. Движения его были плавными, лишёнными суеты. Он отстегнул плащ, и он упал на снег, открыв кирасу и тот самый длинный меч, подаренный Соколом. Он не обнажил его, лишь положил руку на эфес.

— Ну что, решили помереться силами? — он сделал шаг навстречу.

Пятеро против одного. Цифры кричали о безнадёжности. Но было что-то в этой ледяной уверенности незнакомца, что заставило кровь стынуть в жилах. Однако страх перед голодной смертью и жажда лёгкой добычи оказались сильнее.

С гиканьем и криками они бросились на него, пытаясь окружить. Первым атаковал молодой, занося меч для размашистого удара. Это была ошибка. Сверги не стал отскакивать. Он сделал короткий, резкий выпад вперёд, его левая рука в кожаной рукавице отбила клинок противника в сторону, а правая, всё ещё не обнажая меча, с силой врезалась кастетом из рукояти в переносицу нападавшего. Раздался отвратительный хруст. Молодой бандит захрипел и рухнул навзничь, заливая снег алой кровью.

Это произошло так быстро, что остальные не успели среагировать. Второй, с алебардой, попытался задеть его древком. Сверги пропустил удар, позволив древку скользнуть по его плечу, и, оказавшись вплотную к противнику, коротким движением ножа, появившегося в левой руке из ниоткуда, распорол ему горло. Тот, захлёбываясь, отполз, оставляя на снегу багровый след.

Теперь их было трое. Предводитель с топором и двое других. Они отступили, глаза их полыхали уже не жадностью, а животным ужасом. Они поняли, что имеют дело не с простым путником.

— Вместе! В круг его! — зарычал шрамированный.

Они попытались атаковать согласованно. Один — слева, другой — справа, предводитель — по центру. Сверги, наконец, обнажил меч. Клинок вышел из ножен с тихим, зловещим шипением. Он не был похож на грубые железяки в руках бандитов. Он был частью его руки, продолжением воли.

Он парировал удар топора, отведя его в сторону с лёгким звоном, и тут же, не теряя темпа, сделал молниеносный выпад в горло атакующего слева. Острый конец меча прошёл сквозь мягкие ткани, и тот рухнул, даже не успев вскрикнуть. Практически одновременно Сверги развернулся на каблуках, уходя от удара второго бандита, и его клинок, описав короткую дугу, с мощным рубящим движением обрушился на ключицу нападавшего. Кость хрустнула, человек с воем упал на колени.

Остался один предводитель. Его глаза, полные безумия и страха, метались между Сверги и телами его товарищей. Бандит отчаянно замахнулся топором. Сверги не стал парировать. Он сделал шаг вперёд, под удар, и его меч, как молния, вонзился под мышку бандита, в незащищённое место между кольчугой и нагрудником. Топор выпал из ослабевших пальцев. Шрам со стоном осел на землю, пытаясь заткнуть рану, из которой хлестала кровь.

Тишина. Лишь тяжёлое дыхание Сверги да тихий плач девушки у саней. Он стоял среди пятерых тел, его меч был залит кровью до гарды. Воин дышал ровно, спокойно, лишь лёгкая испарина на лбу выдавала недавнее напряжение. Он осмотрелся, его взгляд скользнул по убитым — быстро, профессионально, убеждаясь, что угрозы больше нет.

Он подошёл к луже талого снега, растопленного боем, и опустил в неё клинок, смывая алые подтёки. Затем так же методично вытер его о плащ одного из мёртвых и вложил в ножны. Движения были отточенными, лишёнными эмоций.

Подойдя к саням, он посмотрел на старика и девушку. Люди смотрели на него с ужасом, вжавшись в стенку телеги.

— Вас не тронули? — спросил он, и его голос снова стал ровным, глухим.

— Н-нет… — прошептал старик. — Спасибо, господин… Спасибо…

— Езжайте. И больше не останавливайтесь, пока не доедете до людей.

Он повернулся, чтобы идти к своей лошади, которая стояла на том же месте, спокойно пожёвывая удила.

— Господин… а кто вы? — дрогнувшим голосом спросила девушка.

Сверги остановился, но не обернулся.

— Никто, — ответил он. — Прохожий.

Сверги вскочил в седло и тронул поводья, оставив позади сани и пятна тёмного, уже замерзающего цвета на белом снегу. Он не оглядывался. В его ушах ещё стоял звон от ударов клинков, в ноздрях — сладковатый запах крови.

18 ледостава. Утро. Дорога на Азентар

Армия короля Элрика Сайторы, некогда грозный и отлаженный механизм, теперь больше походила на измождённый, истекающий кровью организм. За королём тянулся не строй баталий, а жалкая вереница людей, закутанных в обледеневшие плащи, с лицами, почерневшими от усталости, голода и лицезрения тысяч смертей. Пики, некогда гордо вздымавшиеся к небу, теперь служили посохами для хромых и раненых, щиты с гербом Сайторы несли как носилки для тех, кто уже не мог идти сам. Воздух звенел не от боевых рогов, а от скрипа полозьев повозок, доверху набитых калеками, и приглушённого стона, что не умолкал ни на миг.

Но чем дальше на север, в сердце Азентара, тем чаще на их пути встречались признаки жизни. Сначала это были лишь следы на снегу, дымок из трубы уцелевшей лесной сторожки. Затем — первые деревни. И здесь происходило необъяснимое. Весть о приближении короля летела быстрее самой быстроногой лани. Из низких, занесённых снегом изб выходили люди — бледные, исхудалые, закутанные в лохмотья. Они выходили молча, целыми семьями, и становились у края дороги. Их глаза, в которых ещё жил ужас недавней зимы и слухов о южном пожаре, смотрели на проходивших воинов не со страхом, а с немым, благоговейным изумлением. Затем раздавались первые, срывающиеся от волнения крики.

— Король! Король Азентарский вернулся! — кричал седой как лунь старик, с трудом державшийся на костыле.

— Слава королю Элрику! Спаситель! — вторил ему молодой парень, и в его голосе звучала уже не робость, а гордость.

Вслед за криками летели скромные дары — краюха чёрного, драгоценного в это голодное время хлеба, луковица, горсть сушёных грибов, тряпица с солью. Женщины протягивали воинам деревянные чашки с тёплым, пахнущим дымом взваром. Дети, забыв страх, с широко раскрытыми глазами бежали рядом с колонной, пытаясь дотронуться до края плаща всадников, до ножен меча. Это была не встреча победителей — это было поклонение избавителям. Они видели не истощённое, поредевшее войско; они видели щит, что принял на себя удар всепоглощающего пламени и не сломался. Они видели человека, который сдержал слово — не пустил огнепоклонников на их пороги.

Сайтора, восседавший на своем огромном боевом коне, чья некогда лоснящаяся шерсть теперь была покрыта сосульками и пылью дорог, принимал это поклонение с каменным, непроницаемым лицом. Его тёмные, впалые глаза, казалось, вбирали в себя каждую деталь, каждое лицо в толпе, но ни один мускул не дрогнул на его исхудавшем, загорелом до черноты лице. Он кивал в ответ на приветствия, коротким, скупым жестом благодарил за подношения, которые его оруженосец тут же отправлял в обоз для раненых. Но внутри, за этой ледяной маской, бушевал хаос противоречивых чувств. Да, он спас их. Он стал для них королём не по милости императора, а по праву крови, пролитой на склонах Лимсуда. Но цена… Цена была ужасна. Он вёл на юг цвет своей новой армии — шесть тысяч отборных бойцов. Возвращалось едва ли полторы, и большинство из них были калеками, чьи лучшие дни остались там, в дымящихся руинах приграничных крепостей. Эта народная любовь была зыбкой, ненадёжной. Она могла испариться, как только на смену ликованию придут голод и необходимость платить налоги на восстановление.

Через три дня такого пути, когда на горизонте уже начали вырисовываться знакомые очертания земель. Сайтора принял решение. Он не мог тащить это обескровленное воинство через все королевство, растравливая собственные раны. Собрав своих уцелевших командиров — таких же измождённых и поседевших, как и он, — он отдал приказ, чёткий и холодный.

— Армия останавливается здесь, в долине Утёсника. Лагерь — на зимних квартирах. Маршал Вейгард, вы берёте командование. Разместите людей в окрестных деревнях, организуйте снабжение. Раненых — в ближайшие замки, где есть цирюльники. Я же, — его взгляд скользнул по их усталым лицам, — отправляюсь в Соколиное Гнездо. Мне нужна скорость. Со мной будет только моя гвардия.

Никто не возразил. Все понимали — королю нужно было в столицу, и как можно скорее. Пока армия корчилась от ран в долине, в Пайроне и других центрах империи уже начинали решать, кому достанется власть над руинами уставшей империи.

На следующее утро, когда первые лучи солнца едва тронули ледяные вершины гор, из лагеря вынесся небольшой отряд. Пятьдесят всадников в тёмных, покрытых инеем плащах, на крепких, выносливых конях. В центре, не оборачиваясь, скакал Сайтора. Его спина была прямой, поза — собранной, но глубокие тени под глазами выдавали ту страшную усталость, что копилась месяцами. Они мчались вперёд, оставляя позади медлительную армаду своего обескровленного войска, вгрызаясь в белое безмолвие зимних дорог.

Вьюга началась на четвёртый день их стремительного марша. Сначала это был лишь колючий ветер, несущий позёмку, затем небо слилось с землёй в сплошной, ревущий хаос. Снег бил в лица, слепил, забивался под одежду, превращая каждый вдох в ледяное жжение. Они с трудом продвигались вперёд, цепляясь за редкие ориентиры — почерневшие от времени придорожные камни, скелеты замёрзших деревьев. В какой-то момент люди сбились с пути и были вынуждены остановиться в полуразрушенном лесном заезжем дворе, чьи стены хоть как-то защищали от разбушевавшейся стихии.

Именно здесь, в этом каменном мешке, продуваемом всеми ветрами, их и настиг гонец. Он возник из белой пелены словно призрак — одинокий всадник на загнанной, покрытой ледяной коркой лошади. Сам он был закутан так, что виден был лишь обмороженный нос и лихорадочно блестящие глаза. Упав с седла у входа, он едва не потерял сознание, но судорожно сжал в руке кожаную сумку с почтовыми печатями.

— Депеша… для короля… из Пайрона… — прохрипел он, и его тут же внесли внутрь, к огню.

Сайтора, сидевший у камина и пивший густое, кислое вино, даже не повернул головы. Он лишь кивнул своему капитану гвардии, и тот, вскрыв сумку, извлёк оттуда небольшой, туго свёрнутый лист пергамента. Король медленно развернул его. Его пальцы, несмотря на жар огня, были холодны как лёд. Он читал молча, его лицо оставалось неподвижным, лишь тень пробежала в глубине тёмных, бездонных глаз. Тишину в заброшенном зале нарушали лишь вой метели за стенами и потрескивание поленьев.

Наконец, он опустил лист. Его взгляд уставился в пламя, но видел он, казалось, не огонь, а далёкие, кровавые равнины севера.

— Лотейн мёртв, — произнёс Сайтора, и его голос прозвучал глухо, без интонации, констатируя простой, чудовищный факт. — Его армия разгромлена на болотах Хондъёрда. Сам он пал в поединке. Империя… Империи более не существует.

В помещении воцарилась гробовая тишина. Даже закалённые гвардейцы не могли скрыть шока. Император, пусть и враг, пусть и слабый, был столпом, на котором держался привычный мир. Теперь этот столп рухнул.

— Кто? — с трудом выговорил капитан. — Кто его убил?

— Это не имеет значения, — отрезал Сайтора, всё так же глядя в огонь. — Важен результат. В Пайроне — паника. Либлейнские лорды рвут на себе волосы и грызутся за обломки трона. Триречье объявило о нейтралитете. Пятиземье пытается отгородиться от севера, который теперь будет плясать под дудку Вальдемара Железной Пяты. Наступила анархия. Полный, тотальный хаос.

Он медленно поднялся с места и подошёл к заледеневшему окну, вглядываясь в бушующую снаружи тьму.

— Моё королевство, — продолжил он тихо, словно размышляя вслух, — только что отбилось от одной угрозы. Оно истощено, обескровлено. И теперь его со всех сторон окружает этот хаос. Голодные соседи, мародёры, банды дезертиров… Азентар стал оазисом в пустыне руин. И каждый голодный волк с окраин захочет отхватить от него кусок. Мы должны стать сталью. Стальным кулаком, который сожмёт это королевство так крепко, чтобы оно не развалилось под первым же ударом. Налоги, мобилизация, военное положение в каждой деревне. Железная дисциплина и беспощадность к любым признакам слабости.

Он обернулся к капитану, и в его глазах, отражавших пляшущие тени пламени, горел тот самый хищный, холодный огонь, что когда-то заставил трепетать имперских посланцев.

— Но есть ещё один фактор. Осколок, способный проткнуть эту стальную перчатку изнутри. Если армия Лотейна разгромлена, а Вальдемар торжествует… то где-то там, в этом хаосе, мог выжить он. Сверги.

Он произнёс это имя беззвучно, почти шепотом, но в воздухе повисла осязаемая угроза.

— Приказываю. Немедленно, используя все возможные каналы — агентуру в стане Вальдемара, остатки имперской разведки, сети баронов Пятиземья — начать его розыск. Я хочу знать, жив ли он. И если жив — где он находится. Цель — нейтрализация. Любой ценой. Он не должен добраться до Азентара.