Прайд "Рыжий Шрам"

Автор: Dezl

Прайд "Рыжий Шрам"

Глава 1. Цвет ржавчины и крови

Первый цвет, который я узнал в этой жизни, был не ослепительно-белый материнской шкуры, о котором шепчутся другие тигрята. Нет. Моим первым цветом был цвет ржавчины.

Ржавчина была повсюду. Она стекала коричневыми подтёками по стенам нашего логова – заброшенной насосной станции на окраине Теневого Города. Она покрывала старые трубы, которые по ночам стонали, как умирающие звери. И она проедала душу моей матери.

Я помню, как прижимался к её боку, чувствуя, как выпирают её рёбра под когда-то роскошной шкурой. Теперь она была тусклой, проеденной этой вечной сыростью. От неё пахло пылью, несвежим мясом и тихой усталостью. Она звалась Пепельная, и это имя было идеально ей под стать.

— Рыжик, не уходи далеко, — её хриплый голос был похож на скрип ржавой двери. Она облизывала мою морду, и её шершавый язык оставлял на моей шкуре запах голода.

Я был Рыжиком. Неблагородное, уличное имя. Данное за то, что мои полосы были не угольно-чёрными, а какими-то бурыми, рыжеватыми, словно выцветшими на солнце, которого я почти не видел. Мы жили в Поясе Ржавчины, где небо всегда было цвета свинца, а воздух обжигал лёгкие кислотной дымкой с фабрик Верхнего Города.

Наше царство ограничивалось грудой металлолома, вонючим каналом с радужными разводами и свалкой, где мы добывали пропитание. Охота? Настоящие тигры охотятся в лесах, о которых я знал только из маминых полузабытых сказок. Здесь наша добыча – это то, что выбрасывали сильные. Обглоданные кости, ещё пахнущие жиром, протухшие потроха, а иногда, если Повелитель Полосатой Тени был благосклонен, дохлая крыса.

В тот день удача отвернулась от нас окончательно. Мы с матерью рыскали по свалке, разгребая лапами липкий мусор. Внезапно ветер донёс знакомый, заставляющий сжаться все внутренности, запах – Гнили. Так мы звали стаю гиен, что хозяйничала в нашем районе.

Из-за груды развалин показались трое. Их шкуры, покрытые струпьями, их вечно поджатые хвосты и оскаленные, жёлтые зубы. Они шли, переваливаясь, и их хищный смех звучал как предсмертный хрип.

— Пепельная, — сипло прорычал вожак, огромный одноглазый мерзавец по кличке Бугор. — Кажется, ты на нашей территории. Оставляй добычу и проваливай.

Мать медленно встала между мной и ими. Её спина выгнулась, но я видел, как дрожат её задние лапы от слабости.

— Здесь нет твоей добычи, Бугор, — её голос потерял всю мягкость, став низким и опасным. — Убирайся.

— Или что? — Гиена фыркнула, и слюна брызнула с её пасти. — Ты нас порвёшь? Одна? С этим щенком на шее?

Его глаз упал на меня. Холодный, оценивающий. В нём не было ни капли хищной ярости, только плотоядная жадность.

Всё произошло за мгновение. Бугор бросился на мать. Не для убийства, для унижения. Он вцепился ей в загривок, стараясь повалить. Двое других, визжа, начали кружить, отрезая ей пути к отступлению. Я зарычал, тонко и беспомощно, пытаясь броситься на ближайшую гиену, но та лишь лягнула меня задней лапой. Удар был тяжёлым и точным. Я отлетел к стене, и мир на секунду погрузился в боль и звон.

Когда зрение прояснилось, я увидел, как мать, с окровавленным загривком, отбросила Бугора. Но в этот момент вторая гиена вцепилась ей в заднюю лапу. Раздался отвратительный хруст. Мать издала звук, который я никогда не забуду, – короткий, полный боли и поражения вопль.

Они не стали добивать её. Им этого и не нужно было. Гиены – падальщики. Они калечат, а потом ждут, когда жертва сама умрёт.

— Слабые тигры – мёртвые тигры, Пепельная, — буркнул Бугор, отряхиваясь. — Твой щенок скоро станет нашей закуской.

Они ушли, их смех долго ещё эхом отзывался в металлических трубах.

Я подполз к матери. Она тяжело дышала, лёжа в луже мутной воды. Её задняя лапа была вывернута под неестественным углом.

— Мама...

— Молчи, Рыжик, — прошептала она. Её глаза, цвета старого янтаря, смотрели на меня не с нежностью, а с отчаянной, леденящей суровостью. — Запомни этот день. Запомни их запах. Запомни вкус собственной крови во рту. Сильные пожирают слабых. Таков закон. Единственный закон, который имеет значение.

Она попыталась встать и снова рухнула с тихим стоном.

— Тебе нужно идти, — сказала она, и её голос снова стал скрипящим и безжизненным. — Один. Вернись к логову. Спрячься.

— Я не оставлю тебя!

— Ты оставишь! — её рык, внезапно громовый, заставил меня вздрогнуть. — Потому что если ты останешься, мы умрём оба. Иди!

Её последнее слово прозвучало как удар хлыста. Я попятился, глотая слёзы, которые тут же смывались вечным кислотным дождём, начавшим накрапывать. Я повернулся и побежал, не оглядываясь. В спину мне жёг её взгляд, полный боли, стыда и какой-то странной, твёрдой надежды.

Я бежал по Поясу Ржавчины, и мир вокруг окончательно потерял все цвета, кроме одного. Цвета ржавчины, крови и грядущей тьмы. В тот день мое детство кончилось. И началось что-то иное.

Глава 2. Учитель из Теней

Я не вернулся в логово. Инстинкт, острый и первобытный, прошептал, что это первое место, где будут искать гиены. Вместо этого я забился в щель под опрокинутой цистерной. Пахло бензином и смертью. Здесь, дрожа от холода и шока, я вылизывал ушибленные бока и слушал, как по металлу над моей головой стучит дождь. Это был стук, отмерявший время моего одиночества.

Прошло три дня. Голод превратился из неприятного ощущения в белую горячку, которая сводила желудок судорогой. Жажда заставила меня рискнуть и слизать грязные капли с ржавой балки. Мир сузился до поиска воды и бесконечного страха. Каждый шорох заставлял сердце колотиться как бешеное, каждый порыв ветра казался дыханием Гнили.

На четвертую ночь я отважился выбраться. Нужно было найти еду. Что-нибудь. Хоть дохлую крысу. Я крался по знакомым, ставшим чужими, переулкам, прижимаясь к теням. И вот, возле старого сгоревшего фургона, я учуял его. Слабый, но неоспоримый запах крови. Свежей крови.

Осторожно, как меня учила мать, я подобрался к источнику. За фургоном лежал большой седой сурок. Его горло было аккуратно перекушено одним точным укусом. Он был ещё тёплым.

Ослеплённый голодом, я забыл обо всём на свете. Я кинулся вперёд, уткнулся мордой в ещё пульсирующую плоть и впился в неё клыками.

— Глупый котёнок, — раздался голос прямо над ухом.

Я взвыл от ужаса и отпрыгнул, едва не поперхнувшись куском мяса. Передо мной никого не было. Только тени.

— Первый урок, — продолжил голос, и теперь я понял, что он доносится сверху. — Никогда не опускай голову к добыче, не убедившись, что за тобой не наблюдает другая, более крупная.

Я поднял взгляд. На крыше фургона, сливаясь с очертаниями ржавых листов, сидел тигр. Нет, не тигр. Призрак. Тень.

Он был огромным, но не грузным, а поджарым и жилистым, словно весь состоял из стальных пружин и сухожилий. Его шкура была сплошь покрыта шрамами – старыми, белыми полосами, которые перечёркивали его природный окрас. Один глаз был закрыт тем же самым шрамом, но второй, пронзительно-жёлтый, горел с такой интенсивностью, что, казалось, просвечивал меня насквозь. Он не рычал, не скалил клыков. Он просто сидел, и от него исходила такая мощная волна спокойной, холодной силы, что мне захотелось прижаться к земле и завыть.

— Ты... ты охотился на него, — просипел я, понимая, что украл добычу у этого существа.

— Я его поймал, — поправил он. Его голос был низким, без единой нотки эмоций. — А теперь наблюдал. Наблюдал, как глупый, голодный тигрёнок идёт на верную смерть. Твоя мать, Пепельная, была сильнее. Она никогда не потеряла бы бдительность так.

Услышав имя матери, я ощетинился. —Вы её знаете?

— Я знаю всех, кто выживает в Поясе Ржавкости. А тех, кто не выживает, — тоже. Её сгубила слабость. Сентиментальность. Ты.

Его слова ужалили больнее, чем удар гиены.

— Она не слабая! Её гиены покалечили!

— Сильный не даёт себя покалечить, — отрезал он. — Сильный либо убивает, либо уходит. Третьего не дано. Сейчас гиены добили бы её, если бы ещё не вернулись. Они играют с ней. И скоро придут за тобой.

Он спрыгнул с фургона. Его движения были абсолютно бесшумными. Казалось, даже гравитация для него – лишь предложение, от которого можно отказаться.

— Почему ты мне это говоришь? — спросил я, отступая.

— Потому что ты украл мою добычу. И теперь твой долг – расплатиться. Одной из двух валют.

— Каких?

— Твоей жизнью. Или твоей службой.

Он подошёл так близко, что я почувствовал его запах – запах старой крови, высушенной на камне солнцем, которого здесь не было, и горьких корений.

— Я... я не хочу умирать.

— Тогда ты будешь учиться, — произнёс он. — Меня зовут Хромой Коготь. И я сделаю из тебя оружие. Или сломаю тебя в процессе. Мне безразлично.

Он повернулся и медленно пошёл прочь, не оглядываясь. Он знал, что я последую. У меня не было выбора.

Его «логовищем» оказалась не пещера, а верхний этаж разрушенной библиотеки. Полки, заваленные рассыпающимися от сырости книгами, были его лежанкой. Он не учил меня рычать или драться. Первые дни он заставлял меня сидеть неподвижно.

— Движение – это жизнь, но только для того, кто умеет его видеть, — говорил он своим безжизненным тоном. — Сиди. Слушай. Чувствуй.

Я сидел часами, пока мои лапы не затекали, а спина не горела огнём. Я учился различать шепот крыс за стенами от скрежета металла на ветру. Учился улавливать малейшее движение в море теней. Учился дышать так, чтобы звук моего дыхания растворялся в звуках города.

Потом началась боль.

Он учил меня падать. Бросал меня на груды металлолома, заставлял перепрыгивать через острые выступы. Сначала я разбивался, царапался, терял кровь. Он не обращал внимания на мои слёзы.

— Боль – это информация, — говорил он, пока я хромал после очередного неудачного прыжка. — Она говорит тебе: «Так делать не надо». Послушай её, и в следующий раз будет не больно.

Он учил меня видеть слабые места. Не в гиенах, а в вещах. Где ржавая балка прогнила и готова сломаться. Где бетонная плита держится на честном слове. Где можно сделать ловушку.

— Сила не в мускулах, котёнок. Сила – в знании. Знать, где уязвим твой враг – будь он тигр, гиена или стена – вот что делает тебя победителем.

Он был безжалостен. Холоден. Как точильный камень, который медленно, сдирая слои плоти, затачивает клинок.

Как-то раз, после недели изнурительных тренировок, когда я уже мог пройти по узкому карнизу на высоте пяти этажей, не дрогнув, я спросил его:

— Почему? Почему ты меня учишь?

Хромой Коготь сидел, вылизывая свои старые шрамы. Его единственный глаз уставился на меня.

— Потому что мир умирает, котёнок. Ржавчина съедает не только металл. Она съедает души. Гиены – лишь симптом болезни. За ними придут другие, хуже. Кто-то должен помнить старые пути. Пути Охотника. Не падальщика. Не жертвы. А Охотника.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде впервые мелькнуло что-то, кроме холодной оценки.

— Ты слаб, глуп и полон страха. Но в тебе нет ржавчины. И пока это так, у этого мира есть крошечный, ничтожный шанс.

В ту ночь я впервые не видел во снах перекошенное от боли лицо матери. Я видел только пронзительный жёлтый глаз Хромого Когтя и чувствовал, как внутри меня закаляется сталь. Я ещё не был оружием. Но я перестал быть добычей.

Глава 3. Урок Ржавой Стали

Прошли годы. Дожди Пояса Ржавчины смыли последние следы детства с моей шкуры. Теперь я был не Рыжиком. Для обитателей трущоб я стал Призраком Ржавых Труб. Я был тенью, которая скользила по карнизам, шепотом, который предшествовал исчезновению мелких падальщиков.

Хромой Коготь выковал из меня то, что хотел – оружие. Его уроки стали моей плотью и кровью. Я больше не видел стен – я видел пути. Не слышал шума – я слышал шаги. Боль была старым знакомым, который указывал на ошибки, а не на слабость.

Но однажды я вернулся в наше логово в библиотеке и нашёл его. Он лежал на своём месте, среди рассыпавшихся книг. Не было следов борьбы. Только одинокий, но точный укус за горло. Работа профессионалов. Быстро, чисто, без лишнего шума. Рядом валялся обрывок грязной шкуры с характерным струпьястым узором. Гиены. Но не те, тупые бандиты из моего детства. Кто-то нанял их элиту – «Санитаров». Они пришли за старым, израненным тигром, который знал слишком много, и чья смерть могла принести кому-то деньги.

Я не зарычал. Не завыл. Я просто сидел рядом, положив лапу на его холодный бок, и смотрел в пустоту. Внутри меня что-то окончательно затвердело. Сентиментальность была слабостью. Месть – нет. Месть была долгом. Логическим завершением уравнения, которое он сам мне преподал.

Я вышел на крышу. Дождь, как всегда, струился по ржавому железу. Где-то внизу, в своём опорном пункте – затопленном доке, – пировала банда «Гнили». Они разрослись. Теперь их было не три, не десять, а три десятка. Под предводительством того же Бугора, который стал жирным и наглым на подачках с Верхов.

Их нужно было уничтожить. Не для справедливости. Для баланса. Чтобы следующий Хромой Коготь или следующий Рыжик не пали от их грязных клыков.

Я не стал ждать ночи. Я пошёл при свете дня. Серого, блеклого, но света. Пусть видят.

Их логово охраняли двое. Они лениво перебрасывались словами, покуривая какие-то вонючие корешки. Я сошёл с крыши прямо между ними. Мое падение было беззвучным. Первому я сломал шею одним резким движением, прежде чем он успел моргнуть. Второй лишь начал оборачиваться, когда мои клыки впились ему в гортань. Хруст был тихим и удовлетворительным.

Я вошёл внутрь. Док был огромным помещением, заполненным хламом и вонью немытых тел. Гиены везде – одни спали, другие играли в кости, третьи делили добычу.

Бугор, огромный и обвисший, сидел на троне из автомобильных покрышек и пил дешёвый джин. Его единственный глаз уставился на меня, когда я вышел из тени.

На секунду воцарилась тишина.

— Ты... — прохрипел он. — Мелюзга Пепельной? Вылинял, ага?

Он не узнал во мне ту испуганную дворняжку. Он видел тигра. Высокого, поджарого, всего в шрамах – подарках Хромого Когтя. Мои глаза, я знал, горели тем же ледяным огнём, что и у моего учителя.

— Я пришёл вернуть долг, Бугор, — мой голос был ровным и громким, он резал воздух, как лезвие. — За мать. За учителя.

Бугор фыркнул, но в его единственном глазе мелькнула тревога.

— Возьмите его! — взревел он.

Первая дюжина гиен ринулась на меня. Я не стал ждать. Я бросился навстречу.

Первый урок Хромого Когтя: Движение – это жизнь. Заставь их двигаться так, как хочешь ты.

Я не вступал в лобовую схватку. Я отскакивал, используя груды хлама как трамплины. Мои когти находили шеи, сухожилия под коленями, глаза. Я не пытался убить сразу. Я калечил. Создавал помехи. Превращал толпу в хаотичную массу тел, которые цеплялись друг за друга, падали и мешали друг другу.

Второй урок: Сила – в знании.

Я знал, что пол в центре дока прогнил. Я отступил туда, заманив за собой пятерых. С громким треском половицы под ними рухнули, и они с визгом полетели в затопленную яму с химическими отходами. Визг быстро смолк.

Третий урок: Боль – это информация.

Один из «Санитаров», тот, что убил Когтя, подкрался сзади и вцепился мне в плечо. Боль, острая и знакомая, пронзила меня. Но она сказала мне: «Он близко. Его горло открыто». Я резко рванулся вперёд, вырывая клок своей же плоти, развернулся на месте и вонзил клыки ему в шею. Тот самый, точный укус.

Я выплюнул кусок его грязной шкуры и продолжил движение.

Они падали один за другим. Я был повсюду. На стенах, на потолке, среди них. Я был не тигром, а самой смертью, воплощением принципов, вбитых в меня годами тренировок.

Вскоре вокруг остались только трупы, стоны раненых и Бугор, который отступал к своему трону, дрожа от страха и ярости.

— Довольно! — взревел он, делая выпад. Он был большим, тяжёлым, сильным. Но медленным. Грубым.

Он промахнулся. Его когти лишь свистнули в воздухе. Я использовал его же инерцию, чтобы вскочить ему на спину. Мои когти впились в его загривок, как когда-то он впился в загривок моей матери.

— Слабые тигры – мёртвые тигры, Бугор, — прошипел я ему прямо в ухо. — Таков закон.

Я не стал его калечить. Я не стал играть с ним. Я сделал то, что должен был сделать настоящий охотник. Одним резким движением я сломал ему хребет.

Он рухнул на пол с глухим стоном, его тело бессильно затрепетало.

Я спрыгнул с него и оглядел док. Вонь крови и смерти перебивала привычную вонь ржавчины. Тишина. Я стоял, тяжело дыша, моя шкура была исцарапана и залита чужой кровью.

Я подошёл к телу Бугора. Его единственный глаз смотрел в пустоту с немым вопросом.

— Урок окончен, — тихо сказал я и вышел на серый, кислотный свет дня.

Я не чувствовал триумфа. Не чувствовал радости. Я чувствовал только пустоту выполненного долга и тяжесть знаний, которые теперь носил в себе. Я был оружием. И мир, полный ржавчины и крови, был моими ножнами.

Глава 4. Ржавчина и Белая Смерть

Слава – шумная и неразборчивая муха. Весть о том, как один тигр вырезал целую банду «Гнили», разнеслась по Поясу Ржавчины быстрее, чем ядовитый смог. Меня теперь боялись. Мне уступали дорогу. Шёпот «Призрак Ржавых Труб» летел впереди меня. Но слава не наполняла желудок и не закрывала дыры в крыше старой библиотеки. Она была таким же ядовитым воздухом, которым я дышал.

Именно поэтому я не удивился, когда в моё логово пришли двое. Они не походили на обитателей Нижнего Города. Их шкуры лоснились от здоровья и ухода, полосы были чёткими, угольно-чёрными. Их доспехи из отполированного сплава не скрипели, а лишь тихо позванивали. Они пахли не ржавчиной и потом, а озоном и чистотой. Тигры с Верха.

— Ты — тот, кого называют Призраком? — спросил первый, его голос был ровным, без тени эмоций. Униформа.

— Здесь много призраков, — ответил я, не поднимаясь с места. — Воздух здесь такой.

Второй, помоложе, с презрением оглядел груды книг и подтеки на стенах.

— Нам нужны бойцы. Сильные. Жестокие. Не обременённые сантиментами, — продолжил первый. — Идёт война. На ледяных фронтах Севера.

— Война грозных против грозных? — я фыркнул. — Какое дело до неё шраму с Нижних Ярусов?

— Враги – не наши сородичи. Враги – Белые Тигры Снежных Пиков. Они верят, что их кровь чище, а их право на этот мир – древнее. Они стирают с лица земли наши аванпосты. Им нужна наша земля, наши ресурсы. Нам нужны солдаты, которые не боятся испачкать когти. Война – это грязь. А ты, как я вижу, родился в грязи.

Его слова не были оскорблением. Это была констатация факта. И в этом была чудовищная правда.

— Что мне с этого? — спросил я.

— Шанс, — коротко бросил второй. — Служи с честью, прояви себя – и ты получишь Пропуск. Право жить на Верхнем Городе. Чистый воздух. Настоящая еда. Будущее.

«Будущее». Слово, которого не было в лексиконе Хромого Когтя. Оно было пустым, абстрактным. Но «настоящая еда» и «чистый воздух» – это то, что я мог понять. Это был шанс вырваться из вечного полумрака, из цвета ржавчины, который стал цветом моей души. Это был утилитарный, холодный расчёт. Война как работа. Убийство как билет наверх.

— Я согласен, — сказал я.

Мир за пределами Пояса Ржавчины оказался не лучше. Он был другим. Холодным.

Ледяные ветра Севера резали как лезвия. Снег, ослепительно-белый и безжалостный, скрывал смерть под чистым покровом. Здесь не пахло кислотой. Здесь не пахло ничем. Воздух был стерильным и вымораживал лёгкие.

Война не была героической битвой. Это был конвейер смерти. Нас, «добровольцев» с Низов, бросили на самые гибельные участки. Мы были пушечным мясом, расходным материалом. Аристократы в своих тёплых доспехах отдавали приказы из уютных бункеров.

Я впервые увидел Белого Тигра вблизи, когда наш патруль попал в засаду. Он был огромен, его белая шкура делала его невидимкой в метели. Его глаза горели не злобой, а холодной, безразличной яростью. Он не рычал. Он убивал. Методично, эффективно. Он был идеальным солдатом, воспитанным в строгих законах чести и превосходства.

Мои товарищи, такие же отбросы с Низов, падали один за другим. Их рваные раны алели на белом снегу. Я не испытывал к ним братской любви. Но я видел в их гибели ту же безжалостную логику, что и в гибели Хромого Когтя. Сильные используют слабых.

Я не бросился в лобовую атаку. Я применил уроки, данные в ржавых трущобах. Я отступил, заманил его на подтаявший ледник. Когда он провалился, я не стал ждать. Я прыгнул ему на спину и вонзил когти в его шею. Борьба была короткой и яростной. Он был сильнее. Но я был грязнее. Я выжимал ему глаза, грыз горло, рвал сухожилия. Я боролся не как солдат, а как падальщик, борющийся за последний кусок тухлятины.

В конце концов, он затих. Я стоял над его телом, окровавленный, дрожащий от адреналина, и смотрел на его белую, теперь запятнанную красным, шкуру. Никакого триумфа. Только леденящая пустота и понимание: здесь, на этой войне, я был такой же гиеной. Просто гиеной с другой стороны.

Война продолжалась. Месяцы слились в кровавый кошмар. Я выжил. Там, где пали сотни других. Я не был храбр. Я был расчетлив. Я видел слабые места не только во врагах, но и в нашей собственной тактике. Я научился читать карты местности лучше некоторых офицеров, предсказывать засады по малейшим неровностям снега. Я стал не просто солдатом. Я стал специалистом по выживанию в аду.

Однажды меня вызвал командир батальона, старый седой тигр с шерстью в шрамах, но с глазами, уставшими не от битв, а от бумаг.

— Призрак, — сказал он, глядя на рапорт. — Твои показатели выживаемости... невероятны. И эффективность тоже. Ты – грязь с Нижних Ярусов, но ты оказался полезнее десятка моих воспитанных офицеров.

Я молчал.

— Мы отступаем, — продолжил он. — Белые прорвали линию фронта. Нам нужен кто-то, кто прикроет отход. Это самоубийство. Но если ты выживешь... о твоём Пропуске можно будет говорить серьёзно.

Я посмотрел на него. На его чистую, ухоженную шкуру. На тёплую печь в углу бункера. Я видел расчёт в его глазах. Он бросал в топку самое дешёвое топливо – меня – чтобы спасти свою шкуру и шкуры других «благородных».

И я согласился.

Не из патриотизма. Не из чести. Потому что это был вызов. Самая сложная задача, которую мне когда-либо предлагали. И потому что глубоко внутри, под всеми шрамами и холодом, тлела та же ярость, что вела меня в док к гиенам. Ярость ко всему этому миру – и к Верху, и к Низу, и к этой белой, холодной пустоте.

Я вышел на позицию. Ветер выл, предвещая бурю. Вдали, на фоне надвигающейся снежной стены, виднелись силуэты Белых Тигров. Их было много.

Я вдохнул ледяной воздух, чувствуя, как сталь внутри меня закаляется до предела. Они думали, что бросают меня на смерть. Но они ошибались. Они дали мне ещё один урок. И я его выучу. Я станусильнее. А потом я заберу свой Пропуск. Но не как награду. Как трофей.

Глава 5. Урок Льда и Крови

Буря обрушилась на нас с воем ледяного демона. Видимость упала до нуля. Белая тьма. Я был один на скалистом выступе, который назвали «Последним Рубежом». Позади меня – отвесная пропасть и отступающие обозы моего подразделения. Впереди – вся ярость Снежных Пиков.

Они шли не спеша. Как призраки в метели. Их белые шкуры сливались с всепоглощающей белизной, и только тёмные, безжалостные глаза выдавали их присутствие. Я не видел их всех, но чувствовал – десятки. Возможно, больше. Они двигались с молчаливой, неумолимой уверенностью, словно сама смерть шептала им дорогу.

Первый урок Хромого Когтя: Знай поле боя лучше врага.

Я провел на этом выступе последние три дня. Я знал каждую расщелину, каждый камень, каждый участок неустойчивого льда. Я отступал, заманивая их, заставляя наступать на скользкие уступы и в снежные ловушки. Двое сорвались в пропасть с тихим, задушенным ветром криком. Ещё трое наткнулись на расставленные мной шипастые ловушки из обломков. Их рыки от боли тонули в рёве бури.

Но они учились. И они приближались.

И тогда он вышел вперёд.

Он был на голову выше остальных. Его шкура была не просто белой, она была цвета слепящего снега, а полосы – словно высечены из теней. На его груди был доспех из матового, похожего на лёд металла. Он не носил оружия. Его когти, длинные и изогнутые, уже были оружием. Его глаза, синие, как глубины ледника, смотрели на меня без ненависти. С холодным, научным интересом. Как смотрят на редкое, но опасное насекомое.

— Грязный зверёк из низин, — его голос был низким и чистым, он резал ветер, как сталь. — Ты причинил нам некоторые неудобства. Но игра окончена.

Это был Белый Коготь. Полководец. Легенда.

Он двинулся на меня. Его атаки были не яростными, а геометрически точными. Каждый удар, каждый прыжок был выверен и идеален. Он предвосхищал мои движения, читал мои робкие контратаки. Я отскакивал, уворачивался, использовал свои знания местности, но он был слишком быстр, слишком силён.

Его коготь, словно ледяная стрела, впился мне в плечо. Боль, острая и жгучая, пронзила меня. Я отлетел к самому краю пропасти, едва удерживаясь на скользком камне. Кровь, тёплая и алая, тут же застывала на моей шкуре, образуя корку.

— Ты борешься, — заметил Белый Коготь, медленно приближаясь. — Но твои уловки – уловки падальщика. Они бесполезны против истинной силы.

Второй урок Хромого Когтя: Сила не в мускулах. Сила – в знании. Знай, где уязвим твой враг.

Я смотрел на него, на его безупречную стойку, на его доспех. И я вспомнил. Вспомнил доклад разведки, который я видел в штабе. В нём говорилось о слабости их доспехов. Не о металле, а о застёжках. Они использовали магнитные замки сложной конструкции. Чрезвычайно надёжные... если только не подвергнуть их сильной вибрации или удару под определённым углом.

Белый Коготь сделал решающий бросок. Он был в воздухе, его когти вонзились прямо в мою грудь. Идеальный, смертельный удар.

Я не стал уворачиваться.

Вместо этого я рванулся ему навстречу. Не пытаясь атаковать его. Я проигнорировал его когти. Вся моя сила, всё моё отчаянное ускорение были направлены в одну точку – в центр его нагрудной пластины, чуть ниже горла.

Третий урок Хромого Когтя: Иногда, чтобы победить, нужно принять удар.

Его когти впились мне в грудь. Белая, обжигающая боль. Но в тот же миг моя голова, словно таран, ударила в его доспех. Раздался не громкий, а скорее глухой щелчок, и шипение расстегнувшегося магнитного замка.

Идеальный Белый Коготь на мгновение застыл в недоумении. Его доспех расходился, обнажая уязвимую шею и часть груди.

Это было всё, что мне было нужно.

Я не стал кусать или царапать. Я использовал то, что у меня осталось. Я плюнул. Плюнул ему прямо в лицо. Кровью и слюной.

Это был не яд. Это не было оружием. Это был... обман. Уловка самого последнего, грязного падальщика.

На долю секунды он инстинктивно отпрянул, моргнул, его идеальная концентрация была нарушена этим отвратительным, примитивным жестом.

Этой доли секунды хватило.

Я рванулся вперёд, проигнорировав новую волну боли, и вонзил свои когти в щель между пластинами доспеха, в его незащищённую шею.

Он замер, широко раскрыв глаза. В них было не столько страдание, сколько шок. Шок от того, что его совершенство, его честь, его сила были повержены не благородным противником, а грязным трюком.

— Ты... не солдат... — прошипел он, и синева его глаз начала меркнуть.

— Я — из Пояса Ржавчины, — хрипло ответил я. — У нас свои правила.

Он рухнул на колени, а затем на снег. Его алая кровь растеклась по белизне, создавая ужасающе прекрасный узор.

Вокруг воцарилась тишина. Белые Тигры, видевшие гибель своего непобедимого полководца, застыли в нерешительности. Их стройность и дисциплина дали трещину.

Я стоял над телом Белого Когтя, истекая кровью из двух ран, но всё ещё на ногах. Я не победил его в честном бою. Я его переиграл. Я использовал его силу – его слабость на технологию и честь – против него самого.

Ветер выл, занося снегом тело полководца. Я повернулся и, хромая, пошёл в сторону своих. Я выжил. Снова. Но с каждым таким «победным» уроком что-то внутри меня замораживалось окончательно, превращаясь в лёд, не уступающий льдам Севера. Я стал сильнее. Но заплатил за это очередным куском своей души.

Глава 6. Стекло и Сталь

Меня доставили в столицу Верхнего Города на санитарном транспорте. Сквозь запотевшее стекло я впервые увидел мир, который раньше был для меня лишь туманной легендой, на которую можно было променять жизнь.

Здесь не было ржавчины. Здесь всё было из стекла и полированной стали. Башни взмывали в небо, такое чистое и голубое, что на него было больно смотреть. Воздух был прозрачным и стерильным, без единой примеси смога. Повсюду зелень – идеально подстриженные газоны, деревья с глянцевыми листьями. Тигры ходили в белых, струящихся одеждах, их шкуры лоснились, движения были плавными и полными собственного достоинства. Они говорили тихо, их смех был похож на звон хрусталя.

Меня поместили в военный госпиталь. Это было место, где пахло не кровью и антисептиком, а каким-то цветочным ароматизатором. Стены были перламутровыми, палаты – просторными. Медсестры, ухоженные тигрицы с шёлковой шерстью, обрабатывали мои раны руками в стерильных перчатках. Их прикосновения были безразличными, техничными. Они смотрели на меня не как на героя, а как на интересный медицинский случай. Диковинку с фронта.

Ко мне пришёл офицер, тот самый, что предлагал контракт. На его униформе теперь красовалась новая медаль.

— Полководец доволен, — сказал он, не глядя мне в глаза, а разглядывая лист с моими показателями. — Ликвидация Белого Когтя – серьёзный удар по врагу. Твой Пропуск будет готов через неделю. Ты получишь гражданство и жильё в секторе «Дельта».

Он говорил это так, будто вручал мне ключ от рая. Но что-то в его тоне было не так. Была та же отстранённость, что и у медсестёр.

— «Дельта»? — переспросил я, моя грудь всё ещё болела от раны.

— Жилой сектор для... новых граждан, — он немного запнулся. — Ты освоишься.

Мне стало скучно от его лживых слов. Я вышел из палаты, опираясь на костыль, и побрёл по бесшумным коридорам. Меня манил вид с обзорной площадки. Я хотел ещё раз взглянуть на этот ослепительный город.

Площадка была пуста. Я стоял, вглядываясь в сияющие дали, и вдруг услышал голоса из вентиляционной решётки. Двое санитаров, видимо, курили в техническом помещении.

— ...слышал, этого уродца с Низа, что Белого Когтя завалил? —Ага, зверюга. Говорят, он там целый отряд своих же принёс в жертву, чтобы того командира подставить. —Ну, чё с них взять? Все они там такие. Генетический мусор. —Тихо ты! А то тебя в «Дельту» на исправление отправят.

Я замер. Слова «генетический мусор» повисли в воздухе, как ядовитый газ.

В тот же вечер, когда медсестра делала мне укол, я схватил её за запястье. Не сильно. Но достаточно, чтобы она не могла вырваться. Её глаза расширились от страха.

— Сектор «Дельта», — прошипел я. — Что это? Правда.

Она попыталась вырваться, но увидела что-то в моих глазах и обмякла.

— Это... это карантинный сектор, — прошептала она. — Для вас. Для всех с Низов.

— Почему карантинный?

— Потому что вы... все вы... — она заколебалась. —Говори!

— Вы все – потомки Преступников! — выпалила она. — Ваших предков сослали в Пояс Ржавчины за мятежи, воровство, убийства века назад! Это не просто трущобы... это тюрьма! А вы... все вы... дети заключённых. Ваша кровь испорчена. Вы несёте в себе гены насилия и хаоса. Вам разрешают служить в армии, потому что вы хорошее пушечное мясо. А Пропуск... — она горько усмехнулась, — это просто способ держать вас под контролем. Чтобы вы не бунтовали. Чтобы у вас была надежда. Настоящего гражданства вам не дадут никогда.

Она вырвалась и выбежала из палаты.

Я остался один. Стоя у огромного окна, я смотрел на сверкающий город. И теперь я видел его настоящие очертания. Это была не утопия. Это была гигантская, прекрасная тюрьма для элиты, которая смотрела на нас, обитателей настоящей тюрьмы внизу, со страхом и презрением.

Вся моя жизнь – голодная борьба в Поясе Ржавчины, смерть матери, суровые уроки Хромого Когтя, кровь и грязь войны – всё это было не борьбой за место под солнцем. Это было исполнением приговора, вынесенного мне до моего рождения.

Я не был солдатом. Не был героем. Я был заключённым, которого временно выпустили из клетки, чтобы он загрыз другого зверя.

Я посмотрел на своё отражение в стекле. Израненный тигр с глазами, полными вечной горечи. И впервые за долгие годы я не увидел в них ни капли надежды. Только холодную, беспощадную ясность.

Они думали, что дали мне шанс. Но на самом деле они показали мне дно моей клетки. И теперь я знал правду. А правда, как и сталь Хромого Когтя, была оружием. Самым опасным из всех.

Глава 7. Возвращение в Тень

Лечение подошло к концу. Шрамы на груди и плече затянулись, оставив после себя новые розовые полосы на моей шкуре. Мне выдали новенький, холодящий лапу Пропуск в сектор «Дельта» — ту самую позолоченную клетку. Мне устроили парад, вручили медаль. Я смотрел на сияющие лица генералов и видел за ними стены тюрьмы. Я улыбался, кивал, и внутри меня росла стальная решимость.

Они купили мою ярость, заплатив за неё ложью. Теперь я верну им сдачу.

Я исчез в первую же ночь. Для тигров с Верха Пояс Ржавчины был непроницаемым пятном на карте, гиблым местом, куда не ступала лапа цивилизации. Для меня это был дом. Я знал каждый проход, каждую аварию, каждый потайной лаз сквозь рушащиеся стены. Я слился с ядовитым туманом и кислотным дождём, став снова Призраком. Но на этот раз — с новой целью.

Я вернулся в старую библиотеку. Воздух по-прежнему пах пылью и смертью, но теперь этот запах был знакомым, честным. Я отыскал под полуразрушенной лестницей тайник Хромого Когтя — несколько исписанных его острым почерком свитков. В них не было сентиментальности. Были схемы вентиляционных шахт, ведущих на Верх, анализ слабых точек в их энергоснабжении, заметки о психологии «верховных»: их страх перед болезнями, их зависимость от комфорта, их презрение, граничащее со слепотой.

Он знал. Возможно, не всё, но догадывался. И он готовился. Теперь это был мой багаж.

Но один я был лишь остриём кинжала. Мне нужно было копьё.

Я не стал искать здоровяков или громких бандитов. Мне были нужны те, кого отточила сама жизнь в аду. Те, кто выжил не благодаря силе, а вопреки всему.

Первой я нашёл Сестру Шип.

Она была знахаркой, жившей в старой оранжерее, где под разбитым стеклом она выращивала ядовитые грибы и плела сети из трав и информации. Она лечила одних и травила других, и знала все сплетни Пояса. Она была худа, как трость, а её глаза видели не лица, а болезни и слабости.

Я положил на её стол свежую печень крысы — старую валюту уважения. —Мне нужны твои глаза и твои яды, — сказал я. Она посмотрела на мои новые шрамы,на мою осанку, в которой угадывалась военная выучка. —Ты ушёл от них. Зачем вернулся? Чтобы умереть с нами, грязными? —Чтобы дать нам шанс умереть по-своему, — ответил я. — Чтобы их мир узнал наш запах. Она молча кивнула.Она была в игре.

Вторым был Безмолвный Молот.

Когда-то он работал в вентиляционных шахтах, пока обвал не придавил ему горло, оставив живым, но безголосым. Он был огромен, как гора, и понимал язык металла и машин лучше, чем язык тигров. Он чинил то, что другие считали хламом, превращая ржавое железо в смертоносные механизмы.

Я пришёл к его кузне в самом сердце старой электростанции. Я не стал ничего говорить. Я положил перед ним чертёж Хромого Когтя — схему устройства, которое могло бы заглушить энергию целого сектора. Он посмотрел на схему, потом на меня. Его глубоченные глаза блеснули интересом. Он взял молот и ударил по наковальне. Один раз. Это означало согласие.

Третьей стала Тень.

Я нашёл её не сам. Она нашла меня. Маленькая, тощая тигрица-подросток, которая двигалась так бесшумно, что даже я не всегда чувствовал её приближение. Она была воровкой. Лучшей воровкой. Она могла украсть ошейник с шеи стражника, и тот ничего не замечал. Она жила на крышах, в мире выше уровня глаз большинства обитателей Пояса.

— Ты — Призрак, — прошептала она, появившись рядом со мной у разбитого окна. — Ты вернулся, чтобы сжечь их? —Чтобы вскрыть их, как старый замок, — поправил я. — Мне нужны твои лапы. —Что я получу? —Новый мир. Или славную смерть. Она усмехнулась— первый живой звук, который я от неё услышал. —Мне подходит.

Мы были четверыми. Яд, Сталь, Тень и Ярость. Мы начали с малого. Я использовал военные знания, чтобы научить их действовать как отряд, а не как стая одиночек. Сестра Шип добывала информацию о поставках еды с Верха. Безмолвный Молот мастерил оружие из обрезков труб и проводов. Тень прокладывала маршруты по верхам, куда не ступала лапа стражи.

Мы не нападали на солдат. Мы воровали их продовольствие и раздавали голодным. Мы портили их машины. Мы оставляли на стенах символ — стилизованную рыжую полосу, символ Пояса Ржавчины. Символ того, что мы здесь. И мы помним.

Слухи поползли, как ядовитая река. «Призрак вернулся. Он собирает армию». Ко мне начали приходить другие. Измождённые тигры с глазами, полными старой ненависти. Молодые, отчаянные, которым нечего было терять. Они были слабы, голодны и злы. Идеальные солдаты для войны в тени.

Я смотрел на них, собравшихся в подвале старого завода, и видел не банду. Я видел начало. Искру, которую они пытались затоптать веками лжи.

Я поднялся на груду ящиков. Все глаза устремились на меня. —Они говорят, что мы — преступники, — мой голос пророкотал в тишине. — Что в нашей крови грязь и хаос. Они правы. Мы — дети хаоса. Мы выросли в его объятьях. И теперь мы принесём этот хаос к их дверям. Мы не будем сражаться по их правилам. Мы будем громить их машины, отравлять их пиры, красть их сны. Мы — ржавчина, что точит их стальной мир. И мы не остановимся, пока он не рухнет.

В ответ не было боевого кличa. Был низкий, грозный гул — звук старой, как мир, ненависти, наконец-то нашедшей свой голос.

Восстание началось. Не с грохота пушек, а с тихого шага в темноте.

Глава 8. Первая Кровь Ржавчины

План был простым, как удар кинжалом в спину. И так же эффективным.

Мы не штурмовали ворота. Мы ударили по тому, что Верхние считали само собой разумеющимся — по их комфорту. Сестра Шип, пробравшись по старым коллекторам, отравила главный резервуар с ароматизированной водой, которая питала их фонтаны и орошала их сады. Не смертельным ядом, а зловонной, гнилостной бурдой. Впервые за столетия по сияющим улицам сектора «Омега» разнёсся запах Пояса Ржавчины — запах гнили и отчаяния.

Пока они давились от вони, Безмолвный Молот со своей командой обрушил энергосеть в том же районе. Не взрывом, а тихим саботажем. Их идеальные дома погрузились в темноту и тишину, нарушаемую лишь воем сигнализаций. Паника, пусть и локальная, была сладкой музыкой.

Но настоящий удар нанесла Тень. Она проникла на склад дорогих мехов и тканей и за одну ночь выкрала всё, что могла унести, а остальное испортила едкой химией, которую ей предоставила Шип. На месте она оставила лишь один наш символ — отпечаток лапы, выведенный той самой вонючей жижей из фонтанов.

Верхи в ярости назвали это «диверсией маргиналов». Они отправили в Пояс карательный отряд. Не регулярную армию, а отряд элитной гвардии — два десятка тигров в сияющих доспехах, на быстрых патрульных глиссерах. Они были уверены, что одного их вида хватит, чтобы мы разбежались.

Они ошибались. Мы их ждали.

Мы выбрали место — «Каньон Разбитых Труб». Узкий проход между горой металлолома и стеной старого элеватора. Идеальная ловушка.

Я стоял наверху, наблюдая, как их глиссеры, словно серебристые жуки, въезжают в ущелье. Рядом со мной притаилась Тень, готовая по сигналу. Внизу, за грудой ржавых баков, ждали наши лучшие бойцы — двадцать голодных, злых тигров с оружием Молота в лапах: заточенные арматурины, щиты из бронедверей, самодельные арбалеты.

Глиссеры остановились. Командир отряда, высокомерный тигр с позолоченным панцирем, вышел вперёд. —Дикие твари! — прокричал он. — Являйтесь и сложите оружие! Во имя Совета!

Тишина. Только ветер свистел в дырявых трубах.

Он фыркнул и сделал знак своим людям двигаться вглубь.

Это был их последний приказ.

— Теперь, — тихо сказал я.

Тень метнула камень. Не в тигров. В старую, ржавую лебёдку над входом в каньон. С грохотом, который, казалось, разбудил саму смерть, грузовичный кузов, намертво приваренный Молотом к тросам, рухнул вниз, наглухо запечатав выход.

Паника в их рядах длилась секунду. Этого хватило.

— За матерей! За детей! За воздух, которым мы не можем дышать! — закричал я, и мой рык эхом прокатился по каньону. Это был не боевой клич. Это был крик столетий несправедливости.

Мы обрушились на них сверху, как лавина из когтей и ярости. Они были сильнее, лучше вооружены. Но они сражались по уставу. А мы сражались, чтобы выжить.

Я ринулся на командира. Он встретил меня с презрением, его клинок сверкнул. Но я не стал фехтовать. Я плюнул ему в щель забрала. Тот же старый, грязный трюк. Он инстинктивно отпрянул, и в этот миг моя арматурина со свистом вошла в сочленение его наплечника. Он зарычал от боли и удивления. Его идеальные доспехи стали его клеткой.

Вокруг кипела битва. Наши, используя знакомый хаос и ловушки, дробили их строй. Кто-то из гвардейцев провалился в замаскированную яму с шипами. Другого сбили с ног сетью, сплетённой из стальных тросов.

Бой был коротким и яростным. Когда смолкли последние звуки, в каньоне стояла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием и стонами раненых. Два десятка сияющих глиссеров стояли безмолвно. Их экипажи лежали повсюду. Мы потеряли семерых. Они — всех.

Я подошёл к командиру. Он был прижат к земле, его доспех был смят, в глазах — шок и непонимание. —Как... вы... посмели... — хрипел он.

— Мы — дети ваших преступников, — наклонился я к его уху. — Мы просто оправдываем ваши ожидания.

Мы забрали их оружие, доспехи, всё, что могло пригодиться. Мы не тронули тела. Пусть Верхние пришлют за ними. Пусть увидят, во что превратились их сияющие солдаты в нашем мире.

Когда мы уходили, унося наших павших, я оглядел поле боя. Это была не победа в битве. Это было первое доказательство. Доказательство того, что ржавчина может точить не только металл, но и уверенность. Что страх, который они сеяли веками, наконец вернулся к ним, приняв нашу форму.

Искра, которую мы зажгли, только что разгорелась в первое пламя. И оно было готово сжечь их дотла.

Глава 9. Поле стальных когтей

Столица Верхнего Города, имя которой — Сияющий Утёс, горела. Но пламя было не только оранжевым от пожаров, но и алым от крови, и белым от блеска металла.

Три армии сошлись в агонии на центральной площади, некогда вымощенной безупречным мрамором. Теперь она была покрыта осколками, трупами и стальными шипами, которые, словно ядовитые ростки, пробивались из-под земли — дело рук Безмолвного Молота и его сапёров.

Армия Верхов, некогда безупречная, была теперь растерзана. Их золотые доспехи помяты, стройные ряды смешаны. Они отчаянно обороняли шпиль Центрального Совета — свой последний оплот. Их ярость была яростью затравленного зверя, который внезапно осознал, что его жертвы научились кусаться.

Белые Тигры пришли с севера, как живая метель. Их сила завораживала, а их тихие, дисциплинированные отряды рубились с безмолвной жестокостью. Они сражались на два фронта — и против Верхов, и против нас, видя в нас таких же ублюдков, хоть и поднявшихся из грязи.

И мы. Армия Ржавчины. Мои тигры. Оборванные, исхудавшие, вооруженные тем, что удалось украсть и выковать в аду. Мы не стояли строем. Мы были стаей, ядовитой и цепкой. Мы дрались в тени падающих небоскрёбов, на крышах, в канализационных туннелях, что зияли, словно раны на теле города. Нашим оружием был хаос. Нашей силой — ярость, копившаяся поколениями.

Я, Рыжик, Призрак, вел свой отряд к шпилю Совета. Рядом со мной были Тень, бесшумно укладывающая стрелами стражников на их же постах, и несколько моих самых ожесточённых ветеранов. Мы пробивались сквозь хаос, и я видел, как мир, который я ненавидел, умирал у меня на глазах.

И тогда случилось неожиданное.

Из главных ворот шпиля Совета вышла не новая когорта гвардейцев. Вышла небольшая группа тигров в простых, но дорогих одеждах — не воинов, а политиков. И впереди них — седая, но прямая как клинок тигрица, чьё лицо было испещрено морщинами мудрости и боли. Маршал Лианна, одна из немногих военачальников, кого я уважал за её тактический ум на фронте.

Она не кричала. Она говорила, и её голос, усиленный магическим артефактом, прорезал грохот битвы.

— ДОВОЛЬНО!

На мгновение кажется, что грохот стих. Все — и Верхи, и Белые, и мои — замерли, ошеломлённые.

— Мы уничтожаем себя! — кричала она, и её глаза метали молнии. — Смотрите! Пока мы режем глотки друг другу, настоящая смерть ждёт у наших дверей!

Она указала лапой на восток. И там, на фоне кроваво-красного неба, мы увидели это. Не армию. Не орду. Нечто... иное. Гигантскую, пульсирующую биомассу. Что-то, напоминающее тигра, но слепленное из тысячи тел, из металла, плоти и магии. Оно медленно, неумолимо ползло к городу, поглощая по пути и руины, и трупы, и саму энергию, оставляя после себя лишь мёртвую, серую пустыню.

— Это Порча! — голос Лианны дрожал. — Древнее зло, что мы, Верхи, породили века назад, пытаясь подчинить себе саму жизнь! Мы запечатали его, но наши войны, наша ненависть, эта бойня — разорвали печать! Оно питается нашей враждой! И оно пришло, чтобы поглотить всех! И вас, — она посмотрела на Белых Тигров, — и вас, — её взгляд упал на меня, — и нас!

Великий Полководец Белых Тигров, могучий воин с инеем на плечах, опустил свой окровавленный клинок. Его ледяные глаза смотрели на надвигающийся ужас с тем же отвращением, что и у меня.

И в этот момент всё изменилось.

Враги? Союзники? Эти понятия рассыпались в прах перед лицом того, что шло на нас. Это был не враг. Это был конец.

Я подошёл к Лианне. Рычание затихло, когда я поднял лапу. —Ты знала? — спросил я её, и мой голос прозвучал оглушительно громко в наступившей тишине.

— Легенды... Предупреждения... — покачала головой Лианна. — Мы считали их сказками. Пока не стало слишком поздно.

Я повернулся к своей армии. К этим измученным, озверевшим тиграм из Пояса Ржавчины. Я видел в их глазах тот же вопрос, что бушевал во мне.

Я посмотрел на Полководца Белых Тигров. Наши взгляды встретились. В его глазах не было больше ненависти. Было холодное, безжалостное понимание.

И тогда я сказал. Всего три слова, которые перевернули всё.

— Ржавчина точит всех, — произнёс я. — Даже эту... Порчу.

Я повернулся к Лианне и Белому Полководцу. —У вас есть магия и дисциплина. У меня — ярость и знание, как выживать в аду. Это наше поле боя. Наш Каньон Разбитых Труб. Выбор прост. Умереть врагами. Или умереть вместе, дав этому миру шанс.

Минута тягостного молчания. И затем Белый Полководец медленно, торжественно, вонзил свой клинок в землю перед собой — древний жест перемирия у его народа.

Лианна кивнула, и её гвардейцы опустили оружие.

Я обернулся к своей стае. —Слышите этот рёв? — я указал когтем на надвигающееся чудовище. — Это не рык тигра и не вой гиены. Это звук машины, которая хочет перемолоть ВСЁ. И сегодня... сегодня мы сломаем её шестерни!

Мой рык, полный всей горечи и ярости моей жизни, слился с рёвом Порчи. Но теперь в нём была не только ненависть. В нём было решение.

И когда три армии — сияющая сталь, белый лёд и ржавое железо — развернулись, чтобы встретить общего врага, я понял: мы, возможно, умрём. Но мы умрём не как рабы, не как солдаты, и уж точно не как преступники. Мы умрём как воины, защищающие последнее, что у них есть — право сражаться за тот клочок неба, который они сами для себя отвоевали.