Предания о Чебураше, рыцаре Генасе, леди Крокодил, старухе Клякопук и других жителях Кроконии

Да возвестим же о Чебураше, оруженосце верном, чья память стала щитом и мечом против тьмы Забвения!

Вотще, в землях безводных и Богом покинутых, стояла клетка древянная. В ней лежало созданье дивное: шерстью мягкой покрыто, ушами, что крылья совы, повисшими. Ни имени, ни рода, ни звания. Мимо купцы проходили, дети страшились, менестрели бродячие песни о нем складывать отрекались. Был он – и не был.

Но в день, когда ветры южные принесли запах битв грядущих и лугов весенних, въехал на ярмарку всадник. Высок, статен, в доспехах зеленых, что солнцем зажженные изумруды. Щит его – крокодил, знак мудрости нерушимой.

То был сэр Генас, Рыцарь Гармонии, сирот утешитель, твердынь неправедных разрушитель, баллад застольных певец. Узрел он клетку.

Приблизился. Перчатку сняв, коснулся лапы зверя странного. И улыбнулся.

— Кто ты, безродный и безымянный?

— Никто, – ответствовал зверь. – Игрушка безымянная… а ныне – и негодная.

— Неправда! – глас рыцаря прогремел. – Будешь оруженосцем моим! Отныне зваться тебе – Чебураш из Долины Эхо!

С той поры Чебураш следовал за сэром Генасом в битвы и странствия. Познал, как меч подавать, кольчугу латать, уху на костре варить, куплеты простые слагать.

Не вещью в клетке более был – спутником верным, другом, частью саги великой. И псы, и с родословной, и без, лапу ему подавали без стыда.

Хоть враги и глумились над ушами да походкой его мягкой, смех их недолог был: за спиной Чебураша стоял Генас, и кольчуга его зеленела, как сама весна, несущая возрождение.

***

Множество лун минуло. Прошли Чебураш и Рыцарь Зеленый леса Хрустального Смеха, топи Забвения одолели, вассалов подлых герцога Скуки рассеяли.

Но близ замка Подворного, в башне расколотой, где свет лунный сквозь кровлю струился, а крысы псалмы одиночества пели, таилась колдунья древняя, горбатая – Клякопук. Была она дамой при дворе, рыцарей юных коварству учила. Но меры не знала – и изгнана была из Кроконии сей, с крысом единым, Ла́рисом званым.

В пламень зеленый очага ведьминого вглядывалась Клякопук. И виделись ей доспехи Генасовы, сияющие, да уши, как паруса, оруженосца. Кулак иссохший сжала.

— Смеются, Ларис… Да недолго. Величье мое вернется! А ключ – Чебураш сей. Он – то, что не вписывается. А что не вписывается – опасно… ибо могущественно!

Той же ночью послала она стаю злобнисов летучих – тварей малых, грызунообразных, сны ворующих. Одному из них удалось похитить Чебураша с привала под дубом древним.

Проснулся сэр Генас, узрел место пустое у пепла кострового. Шепнул:

— Старуха… Клякопук возвратилась. Знавал я – не канет в безвестии.

Снаряжение собрал, ремни затянул, флейту-гармонь на плечо возложил, звук тревоги издающую. И шагнул во тьму.

Так начался поход новый – не за славой, не за златом, но за другом.

***

А в Лощине Потерянных Имен, глубоко под землей, где воздух тягуч, словно мед старый, а стены шепчут слова забытые, очнулся Чебураш. Не ведал он, как сюда попал. Не помнил ни Кроконии замка, ни ухи костровой, ни смеха Генасова. Имени своего не знал. Был лишь ушами… да страхом.

Рядом Клякопук стояла, в балахоне сером, как плесень на корешке книжном.

— Ушастик, – прошипела она, травы и сны мешая с крысом своим. – Ты – ответ. Очищу я тебя от прошлого. Станешь пергаментом чистым. Напишу на тебе заклятье разлома! Через тебя падет Крокония, и герб ее из памяти изгладится!

Поила она его отварами темными. От них сны в лужи мутные обращались, без отраженья. С каждым глотком забывал Чебураш: как чашу для супа держал, как шлем полировал, как песенку сложил про жабу да кузнеца, что пажам люба была.
Стал почти что никем.

Но крыс Ларис, у костей да стены сырой ютившийся, взор на Чебураша порой бросал – не раба взгляд иль ученика, а странный, теплый. И шепнул однажды:

— Был и я снаружи когда-то. Знавал запах мяты… А ныне… ныне мы в яме. Но ты хоть мечтаешь еще.

— О чем? – спросил Чебураш, смысла слова не ведая.

— О дне, когда за тобой придут. Коль придут – значит, важен ты.

А меж тем сэр Генас шел Болотами Убежавших Обетов, где в трясине шлемы рыцарские тонули, лягушками наполненные, а вороны проклятия над головой носили. Три дня не спал. Гармонь его тревогой звезды созывала.

Ведал рыцарь: злое творит старуха. Но ведал и иное: жив оруженосец. Пока жив – не все потеряно.

***

Пробудился Чебураш от звука странного. Не шепот то был, не вой ветра, а… куплет. Тихий, хриплый, да знакомый. Из ручья подземного лился он, сыростью и прошлым вея:
"Коли друг ушел в рассвет,
И не виден больше свет,
То найди его в себе –
В самой-самой глубине…"

Не ведал он, откуда знает сии слова. Но как повторил их, тихо, словно ушами воздух лаская – в груди что-то дрогнуло. Впервые за время долгое вспомнил: имя у него есть!

— Я… Чебураш. Был я… кому-то нужен.

В тот миг пламя зеленое в очаге ведьмы вспыхнуло, заколебалось, и треснул сосуд зачарованный. Вскочила Клякопук:

— Что вспомнил, ушастик?! Прочь! Забвение – спасение твое!

Но поздно было. Персты Чебураша малые в кулак сжались, лапка дрожала, но внутри пламень пылал. Не ведал он, как сражаться – но знал, за что стоять!

И издалека, из глубин тоннельных, донесся зов боевой. Точно флейта – да громче, живее. Гармонь! Генас был близко!

Так началась Битва за Память.

Ворвался сэр Генас в башню Клякопук, как буря, силу копившая. Доспехи его в темноте изумрудом болотным светились, гармонь за плечом песню печальную выла – не боевую, прощальную.

Старуха ждала его, с трона костяного, злобнисами и стенами из снов окруженная. Голос ее вязок был, как жижа болотная:

— Поздно, Генас! Забыл он все! Страница пустая! А пустое – переписать легко!

Но из мрака шагнул Чебураш. Мал, пеплом покрыт, да спиной прям. Очи его сияли, как отблески костра на воде озерной.

— Помню! – глас его прозвучал. – Помню уху! Помню меч! Помню, как учил ты ремни на латах завязывать! И… песню помню про жабу! Ты первым смеялся!

Усмехнулся Генас – коротко, с облегчением.

Вскричала Клякопук! Пламя из очага вырвалось, змеей адовой, дабы спалить воспоминания вконец. Но Чебураш шагнул вперед, лапы выставив. Из них свет хлынул – не магии темной, не смерти, но свет Памяти! Сплетен он был из верности, простоты, песен костровых.

Заколебалось пламя, словно чистоту узрев нездешнюю – и пропало. Вскрикнула старуха, за грудь ухватилась – и рассыпалась в прах, будто тенью лишь была.

Задрожала башня. Ларис к Чебурашу кинулся.

— Возьми меня! – молвил. – Не хочу я более тем быть, кто лишь подслушивает!

— Ты и не был им, – ответил Чебураш. – Ты первым напомнил мне – не один я.

На свет вышли они. Рассвет пробивался сквозь кроны чахлые. Снял Генас шлем, ладонь на главу Чебураша возложил.

— Не оруженосец ты более. Щитом стал! И мечом! Не меня защитил ты – всех нас защитил, забывающих порой, что значит – собой быть.

Фибулу серебряну из-за спины вынул – в форме двух ушек, переплетенных. Знак звания то был – не рыцарского, но Спутника Песенного, чьи сказанья переживут клинки любые.

— Ныне, – глас его торжествен был, – пред лицом корней, ветра и звезд, провозглашаю: Чебураш из Долины Эхо – Рыцарь Памяти!

И стих весь лес – и птицы, и лягушки. А после… кто-то запел вдали – тихо, чуть слышно, да чисто.

***

Вернулись они в Кроконию. Башня Клякопук сна деревьев более не тревожит. В залах королевских вновь баллады звучат – и новая меж них, стражею и кухарками любимая:
"...А был он ушастым,
Но в сердце сражался.
И тот, кто забылся —
С ним вместе проснулся..."

И коль доведется вам быть в тех краях, на распутье дорог, где стоит изваянье с ушами большими да очами добрыми – ведайте: там путь Чебураша, Рыцаря Памяти, начинается.

Шепчите ж имя друга, вами позабытого, тихо… и, глядишь, ответит он вам.