Предпраздничная суета

На хуторе лесника Прохора Петровича, под самый Евстратов день, когда по погоде определяют погоду на всю зиму, затеялась суматоха особенная. Не та, что обычная, по хозяйству, а радостная, предпраздничная. Из города приехали, прорвавшись сквозь первые по-настоящему лютые вьюги, внуки лесника — Ванька да Маринка. И от их звонких голосов сразу будто солнца в старой избе прибавилось.

Пелагея Васильевна, Прохорова жена, с утра пораньше уж на кухне хозяйничала. Топилась русская печь, гудело пламя, пожирая сухие еловые сучья, а по избе стоял такой дух, что любой, войди он с мороза, слюной бы захлебнулся. На столе, присыпанном мукой, будто первым снежком, высилось тесто — живое, дышащее. Пелагея Васильевна, женщина крутая да ладная, будто каменная глыба из уральских сказов, колдовала над пирогами, рассуждая сама с собой

- Капустой с яйцом пирог начиню. Это Ваньке любы. А Маринка грибные обожает. Да и Прохору мясного, с зайчатинкой, надобно побольше. Ох, и прожора же ты, старый леший!!! - улыбнулась она в сторону горницы, где слышались голоса деда и ребятишек.

А в горнице, в самой что ни на есть середине, стояла гостья лесная - пушистая, смолистая ель. Прохор Петрович, кряжистый старик с седой, как зимний мох, бородой, водрузил ее в кадку с песком и теперь крепко укреплял, чтобы стояла не шатко.

- Деда, а она с Медной горы? - спросила Маринка, глазея на темную нежную хвою.

- С какой же, милая, с Медной? - усмехнулся Прохор. - Та, Хозяйка тамошняя, елями не торгует. Наша-то с Глухого перевала. Место знатное. Там ветер так поет по ночам, будто сам Великий Полоз, хозяин Уральских гор, по хребтам серебряными кольцами гремит.

Ванька, парнишка лет десяти, тут же вспомнил.

- А про Полоза расскажешь?

- После расскажу. - пообещал дед. - Споем и про него, и про Огневушку-Поскакушку. Только сперва нарядить лесную красавицу надобно. Без убора ей в человечьем жилье словно наго. Да и нам пригожа будет.

Достали они из старого, пахнущего кедром сундука сокровища. Не самоцветы, не малахит, а то, что дороже всякого золота - елочные игрушки. Одни еще довоенные, стеклянные, тонкие, будто льдинки, только разноцветные. Другие - картонные, клеенные руками самой Пелагеи: звери да шишки, обклеенные фольгой. Была тут и гирлянда из бумажных флажков, и «дождик» из олова, что сверкал, как слеза Серебряного Копытца.

Привязывали они все это добро к лапам еловым, смеялись, спорили. Ванька все к верхушке норовил дотянуться, до самой звезды, что Прохор из жести вырезал еще будучи молодым. Маринка украшала понизу, чтоб каждому шарику да сосульке свое место найти.

- Вот, глядите. - сказал Прохор, водружая на ветку стеклянного медвежонка. - Этот мишка с историей. Его мне один старый рудознатец подарил. Говорил, в нем дух тайги запечатан. Поставь его на ветку и весь лесной народ про ваш дом помнить будет, оберегать!

Ребятишки затихли, разглядывая игрушку. И правда, в толстом стекле играли отсветы, будто и впрямь там дремучий дух леса скрывался.

А за окном, меж тем, совсем стемнело. Синяя, густая темень навалилась на хутор, придавила снегом. Но темнота эта была не тихой, а живой, гудящей. Проснулась вьюга-крутея. Запела свою песню в печной трубе, заскребла сухими сучьями по ставням, запорошила стекла белым, колючим узором. Казалось, за стенами избы бушует огромный, невидимый зверь, мечет гривой из снега и воет в голос.

Но в горнице у Прохора было тихо, светло и необыкновенно уютно. От наряженной елки, с зажженной несколькими свечами падали на пол и стены трепетные тени. Больше Прохор не дозволял зажигать - огонь дело серьезное! Отблески на стенах плясали, словно малые домовята, радуясь празднику. Пахло хвоей, печеным хлебом и воском - запах Нового года, запах детства и чуда.

Вышла из кухни Пелагея Васильевна, смахнула со лба платочком усталость, да так и застыла на пороге. Глаза ее, уставшие, смягчились.

- Ну вот! - сказала она тихо. - Красота-то какая. Прямо как в сказке.

- Это, бабушка, не сказка. - поправил ее Ванька, важничая и кивая на ёлку. - Это мы с дедом лесную красавицу оживили. Теперь она наша гостья.

- Наша, конечно, наша. - согласился дед Прохор, усаживаясь в кресло у печки и набивая табаком трубку. - Только помните, детки: всякая лесная красота в дом приходит ненадолго. Она же гостья. Погостит, порадует и уйдет обратно, в метели да сугробы. А память о ней в душе останется. Как тот самый медвежонок, который дух тайги в стекле.

Он раскурил трубку, и сладковатый дымок табака смешался с еловым ароматом. Завывание вьюги за окном стало теперь не страшным, а словно бы задорным - будто Серебряное Копытце проходило где-то рядом по крыше, выбивая искрящиеся звезды.

Маринка прижалась к деду.

- А все-таки, дедушка, хорошо, что ты лесник. Что ты знаешь все тайны вокруг. И что мы тут, у тебя.

Прохор Петрович погладил ее по голове и посмотрел на огонек в печной топке, на пляшущие тени от елки, на довольные лица внуков. За спиной у него стояла его Пелагея, опершись на косяк, и в ее глазах тоже светился тот самый, новогодний, тихий и вечный огонек.

- Да, внучка… - тихо ответил он. - И я тому рад. Потому что самая главная тайга, она не там, за окном. А тут, под крышей дома своего. И хранить ее вот это и есть самая важная работа.

А вьюга, будто соглашаясь с ним, с новой силой закружила за окном свой снежный хоровод, оттеняя тепло, уют и счастье, что жили в этой старой избе на краю леса. И было ясно, что никакие метели не страшны там, где пахнет пирогами, смеются дети и стоит, сверкая самодельными игрушками, лесная красавица-ель, принесшая в дом кусочек волшебной уральской тайги.