Преображение

Пришла ненавистная Митей весна. Дожди вперемешку с мокрым снегом накрыли город. Изредка из-за набрякших влагой туч проглядывало слепящее, весеннее солнце. Под его лучами наметённые зимней пургой сугробы таяли, бесстыдно обнажая землю. Отнюдь не подснежники скрывала под снежным покрывалом зима, а собачьи экскременты, окурки, консервные банки, стеклянные бутылки, шприцы с погнутыми или сломанными иглами, использованные презервативы и много чего ещё неприглядного.

Мигом у Мити промокали ноги в жиже из грязи, мусора и снежной каши. В груди опять закололо, а наружу рвался дерущий глотку кашель. Лающий, опасный, от которого и слечь недолго. Пот проступал на лбу, спине и груди. Пульсировала налитая жаром жилка на виске. А где-то внутри организма назревала лихорадка, готовая в любой момент лопнуть, как гнойный нарыв.

К вечеру того дня, когда жизнь Мити вновь перевернулась, поднялся ветер, пронизывающий и ледяной, словно напоминающий, что зима на этом северном клочке земли не намерена просто так уходить. С неба посыпалось снежное крошево, больно бьющее по лицу. Под ногами захрустела подмёрзшая грязь. Митя поднимал повыше засаленный ворот пальто, затягивал потуже старый, широкий шарф, обмотанный на голове на манер платка. Но всё равно холод проникал под свитер, обжигал кожу. С трудом Митя переставлял ноги, шмыгал носом, ловил ртом студёный воздух. Каждый вдох-выдох отдал жаркой болью в груди. Голод терзал нутро. Саднили синяки на лице, оставленные другими бомжами, отчего-то невзлюбившими его. Глаза щурились в поиске ночлега, но из-за метели и ранних сумерек сложно было что-то разглядеть в радиусе пары метров. И Митя едва не вскрикнул, когда уткнулся в дом. Сердце больно заколотилось от радости.

Казалось, что дом смотрел на него и улыбался, а он смотрел на дом и тоже улыбался. Прошло мгновение, другое. Особо не задумываясь, откуда на окраине, на которую он часто наведывался, взялось это обветшалое, двухэтажное здание, Митя толкнул плечом дверь. Та сразу поддалась, издав при этом протяжный, жалобный то ли стон, то ли скрип. Митя шагнул внутрь. Порыв ветра тотчас захлопнул за ним дверь. Ёкнуло в груди от испуга, холодная щекотка пробежалась вдоль позвоночника, внутри заскребло от дурного предчувствия, что что-то не так.

— Да, ну, всё норм… — прохрипел Митя самому себе простуженным басом, ожидая в любой миг получить под дых от такого же бродяги, как он.

Но дом был пуст. Пуст и темен. Безмолвен и мёртв. Или не совсем мёртв... Скреблась крысой тревога внутри. Тревога необъяснимая, нарастающая.

Митя замер на месте и прислушался. Свистел ветер снаружи, бился о кажущиеся хлипкими стены, просился внутрь. Во мраке дома проступали мутные очертания то ли мебели, то ли силуэтов. Митя чиркнул спичкой. Маленькое пламя озарило дом. Лестница вела наверх, в кромешную темноту. Из мебели были только стол и два стула, шкаф с висевшей на одной петле дверцей и совсем рядом, за спиной, большое зеркало в полный рост, безжалостно отразившее нелепое долговязое существо, лишь смутно напоминающее человека — Митю.

На полу валялось тряпьё и ещё что-то, но в потёмках было сложно разглядеть.

Всё же кто-то когда-то здесь жил… или живёт?

— Эй! — крикнул Митя.

Спичка догорела и обожгла пальцы. Митя зажёг ещё одну.

Клубы пара вырывались изо рта, но, на удивление, он почувствовал, как потихоньку согревается. В доме было гораздо теплее, чем на улице, несмотря на щели в стенах и разбитые окна. Приятное тепло разливалось по телу, хотелось тотчас свернуться калачиком в уголке, укрывшись тряпьём, и закрыть глаза. Наверно, Митя так бы и сделал, если бы не скрип наверху. Он вскинул голову.

Кто-то задул спичку. То ли ветер, пробравшийся сквозь одну из щелей в стенах, но некто другой.

Митя вздрогнул и хотел уже выбежать на улицу, но удержался и вместо этого приблизился к лестнице.

— Кто здесь? — крикнул он, чувствуя, как внутри всё холодеет от первобытного, животного страха перед неизведанным.

Дом ответил ему тихим эхом. В темноте, на самом верху лестницы, замерцал серый свет. С каждой секундой свет становился всё ярче. Серый быстро сменился на серебристый. И вот уже спустя несколько мгновений яркий свет слепил глаза.

«Смелее…»

«Сюда…»

«Не бойся…»

Свет манил, звал, шептал.

Митя колебался. Но недолго, проклятое любопытство быстро взяло верх. Митя начал подниматься по лестнице. Туман обволакивал сознание. А ведь разум шептал, что нужно бежать. Куда угодно, лишь бы подальше от этого проклятого места.

Но Митя не мог, что-то останавливало. А что? Он не мог понять.

Скрипели ступеньки под его шагами. Бесконечным казался подъём по лестнице. Жарко стало, и пот заструился по лицу. Но Митя упрямо поднимался, несмотря на наливающиеся свинцовой тяжестью ноги. С каждым шагом меркли в голове обрывочные воспоминания о той, другой, прошлой жизнь. Те, за которые, как за соломинку, цеплялся он последние годы. Тоска разливалась в сердце, от которой хотелось выть.

А потом всё пропало, только яркий, слепящий свет был кругом. Свет и голос, что говорил странные вещи, которые не мог понять до конца Митя…Это было нечто за гранью его понимания, а, может, и не только его, а всего человечества. В голове мелькали лица, много лиц, незнакомых, скалящихся в гримасах. Вспыхивали в сознании чудные образы, страшные и в тоже время великолепные, завораживающие… Замирало сердце от восхищения, от сладкой, томительной боли, охватившей каждую клеточку его существа. Но в какой-то миг поглотила всё чернота… к сожалению или к счастью. Ухнул Митя в неё, как в спасительный или обречённый омут забвения. Вспыхнул только яркой вспышкой сон. Там он вновь был маленьким мальчиком. Лежал в постели и слушал сказку бабушки. Свет ночника, добрые, блестящие глаза бабушки — так спокойно и хорошо может быть только в детстве, когда воображение рисует только радужные картины. Но вмиг этот сон поглотила бездна, чёрная, бездонная, как сама тьма. И вновь парил в ней Митя, пустой и обречённый.

***

Он пришёл в себя только ранним утром. Голова раскалывалась от боли, как с великого похмелья (примерно такого же, когда всё в его жизни пошло наперекосяк). Перед глазами плясали цветные кляксы, а во рту всё пересохло от жажды.

Митя сел. Огляделся. Он был всё в том же заброшенном здании. На полу раскидано тряпьё и клочки пожелтевшей, газетной бумаги. В отражении зеркала Митя увидел себя. Бомжа, одетого в замызганное пальто, которое когда-то, года три или уже целых пять, знавало лучшие времена. Худого и бледного, ничтожного и жалкого, человека, давно опустившего руки. Но… что-то было не так… А что? Он пока не мог толком понять.

Митя поднялся на ноги и подошёл ближе к зеркалу. Потрескавшаяся поверхность чуть искажала отражение. Если вглядеться, то можно было увидеть, как оно разделилось на множество крошечных кусочков, что жили, казалось бы, своей жизнью.

Митя усмехнулся. Забавно. Но тут же вздрогнул. Провёл по щетинистой щеке. На пальцах осталась чёрная, липкая слизь.

Вот что не так…

— Что за… — прошептал он, поднёс пальцы к носу. Пахло кровью. Он был готов поклясться, что именно кровью и ничем иным. К горлу подкатила тошнота. Внутри всё похолодело. В голове пронеслись обрывочные воспоминания, как он поднимался по лестнице к свету, как свет говорил с ним.

Митя бросил взгляд наверх. Обычная старая лестница с подгнившими ступеньками вела на второй этаж. Никакого света. Никакого голоса. Только свист ветра доносился с улицы, да в окна просачивался непривычно-хмурый для весны рассвет.

Митя выдохнул. Должно быть ему померещилось. Не было голоса, не было света. Был только сон, яркий, красочный, реалистичный. А чёрная слизь на лице? Кровь пошла носом во сне, что иногда с ним случалось. Вон и руки в крови, и ногти обрамила тёмно-бурая каёмка. Удовлетворённый объяснениями, он немного воспрял духом и даже решил проверить есть ли что наверху.

Но всё же с каждым шагом сердце всё больше замирало от страха. Митя вслушивался в скрипы и шорохи старого дома. Готов был в любую минуту рвануть прочь. Он считал ступеньки, чтобы хоть немного успокоиться. Потом сбился. Казалось, что он будет бесконечно подниматься по этой лестнице… Что лестница ведёт в никуда, туда, откуда нет дороги назад…

И когда ступеньки, наконец-то, вывели на второй этаж, выдохнул.

Наверху было темно. Митя зажёг спичку.

Единственное окно было наглухо заколочено досками. Спичка догорела, и комната вновь погрузилась в темноту.

— К чёрту, — Митя попытался отодрать одну доску от окна. Хотелось, чтобы мрак этот ушёл, и помещение наполнил хоть и тусклый, но всё же свет. Доски были приколочены на совесть. Пришлось попотеть прежде, чем одна из них поддалась.

Комнату тут же объял алый, как багрянец заката, свет, резанул больно по глазам. Стены и пол заблестели от крови. В нос ударил металлический запах, от чего желудок болезненно сжался, и Митю едва не стошнило.

Перед ним, будто из ниоткуда, возникло зеркало. Такое же, как и внизу, в полный рост, в старинной резьбе. Вот только поверхность его не пошла трещинами, а была чёрной и ничего не отражала. Дыхание перехватило от жара, что шёл от зеркала. Митя протянул руку. Почувствовал лёгкое, приятное покалывание на кончиках пальцев.

— Невероятно, — прошептал он. Сердце затрепетало в груди от волнения. Кровь вокруг больше не пугала, алый свет не раздражал, тошнота ушла, и стало легко и хорошо.

Зеркало задрожало, и Митя смог разглядеть себя. И чем дольше он смотрел, тем шире улыбался. Тот другой в зеркале был сильным, здоровым, уверенным, красивым — полной противоположностью ему настоящему. И этот другой нравился ему куда больше.

***

Он вышел из дома поздним вечером. Опасливо огляделся. Никого. Только вдали мерцали огни города. Здесь же на окраине, посреди пустыря, было безмолвно и безжизненно. Даже бродячие псины и те куда-то перекочевали.

«Неужто почуяли что?» — мелькнула мысль, мелькнула и тут же пропала. Ни к чему было загружать мозг.

Митя поправил шарф, сощурился, на секунду задумавшись, куда идти. Решение пришло быстро, будто некто шепнул ему на ухо.

Потеплело. Под ногами хлюпала снежная каша. Моросил дождь. Но Митя не обращал внимания ни на быстро промокающие ноги и пальто, ни на озябшие руки. С каждой секундой шаг его всё ускорялся, и совсем скоро он перешёл на бег.

Он остановился у кабака «Сарай». Заведение и, правда, напоминало сарай. Деревянное здание, старое, обветшалое, но ещё вполне живое и посещаемое. Ещё будучи сопливым студентом, Митя старательно избегал этого места, в страхе быть поколоченным. И потом, когда остался на улице, тоже. Но сейчас это было не важно…

Митя притаился у крыльца в ожидании. В свете тусклого фонаря его тень казалась нереально длинной, чудной, нечеловеческой. Конечно, это была всего лишь игра света, но всё равно, глядя на свою тень, Мите становилось немного не по себе.

Играла музыка, слышались смех вперемешку с матом.

Ждать пришлось недолго. Вскоре на крыльце появились две крали-девчонки. В воздухе тотчас поплыли облачка сигаретного дыма. Пахнуло ментолом, приторной, дешевой туалетной водой, перегаром. Митя вышел из укрытия. Конечно, он выглядел чуть лучше, чем несколько часов назад, но всё же не настолько, чтобы с ним кто-то пошёл…

Одна из краль вздрогнула, толкнула локтем другую и ткнула пальцем на Митю. Тот расплылся в самой широченной, располагающей улыбке, на которую только был способен.

— Привет, — просто сказал он.

Одна из краль, темноволосая, в красной блузе и чёрных брюках, прыснула и брезгливо отвела взгляд. Другая, светловолосая и в голубом платье, приветливо махнула Мите рукой и улыбнулась в ответ. С минуту они смотрели друг на друга. Белое лицо, чуть разрумяненное алкоголем, синие, доверчивые глаза — она не была красавицей, как и не была уродиной, она была самой обычной девчонкой, каких сотни в городе.

— Ты пойдёшь со мной, чтобы стать лучше? — прямо спросил он её. Ни к чему было тянуть, тем более, он видел по глазам, что она поймёт и согласится.

Она смущённо потупила взгляд и тихо, еле слышно, прошептала:

— Да, а куда?

Тут же получила тычок в бок от темноволосой:

— Натка, ты в своём уме? Он же нищеброд, — И темноволосая вмиг утянула её обратно в кабак.

Митя остался на месте. Он знал, что совсем скоро она вернётся. Прошло минут десять не больше, и она вновь была на крыльце. Светловолосая краля Натка широко улыбнулась ему, совсем, как старому знакомому.

— Идём, — сказала она, быстро сбежав по ступенькам, — я — Наталья, но все зовут меня Наткой, и ты так зови.

Митя кивнул, но своё имя называть не стал, это было ни к чему. Так они и шли рядом, как хорошие друзья. Натка щебетала. Митя слушал.

Натка рассказала ему, что приехала из деревни поступать в институт, но не поступила, не смогла сдать экзамены, а возвращаться домой не захотела.

— Опозорилась бы на всю деревню, — пояснила она, заметив вопросительный взгляд Мити, помолчала немного и продолжила.

Натка познакомилась с Ларкой (той самой темноволосой, второй кралей), и та предложила ей работу. Не совсем приличную, но вполне оплачиваемую.

— Год, два поработаешь и поступишь на платное… Делов-то, — успокоила Ларка и вела в курс дела. Но работа затянулась на целых три… по началу было противно, а потом… обыденно.

История глупой и наивной, молоденькой девчонки была банальной и глупой. Почти, как и история Мити, изнеженного, совершенно неприспособленного к самостоятельной жизни ботаника, выращенного бабулей, как экзотический цветок, у которого в дикой природе нет никаких шансов. Удивительно, как он вообще выжил после того, как оказался на улице. Он тяжело вздохнул. Натка замолчала, погрузившись в свои мысли, судя по её лицу, безрадостные.

Они уже шли по пустырю. Дождь из мороси перешёл в ливень. Поднялся пронизывающий до костей ветер. Натка дрожала от холода, кутаясь в тонкую курточку. Хлюпала носом, всё чаще оборачивалась назад. Наверно, мозг, затуманенный алкоголем, начал проясняться, и она, наконец-то, поняла, что идёт с малознакомым человеком непонятно куда. Она боялась. Он понимал почему. На её месте он тоже бы трясся сейчас от страха и мысленно ругал себя за тупость. Наверно, даже попытался бы убежать.

— Ты можешь вернуться обратно, — предложил Митя, всё-таки он должен был дать ей шанс.

Натка резко остановилась и выдохнула:

— Правда?

— Да. Но тогда, ты не станешь лучше.

И Митя, не дожидаясь ответа, пошагал дальше. Натка осталась стоять на месте, не зная, что делать. Возвращаться назад в кабак, в грязную жизнь или рискнуть. Шаг назад или шаг вперёд? Всё же она выбрала второе. Не прошло и пары минут, как она догнала его, схватила рукав, развернула к себе лицом и сказала неожиданно твёрдым, уверенным голосом:

— Я иду с тобой…

— Хорошо. Значит, решение принято. Ты готова преобразиться.

Митя подошёл к ней, коснулся большим пальцем подбородка, заставляя поднять глаза:

— Но ты должна оставить его…

— Я… не понимаю…

— Сними крестик. В месте, куда мы идём, ему нет места. Потом я верну, можешь не беспокоиться.

Натка послушно сняла крестик с шеи, протянула Мите. Он улыбнулся. Всё складывалось, как нельзя лучше. Дом не обманул, теперь Митя и, правда, был убедителен.

Почти у самого дома он незаметно выкинул крестик. Тот блеснул серебром и утонул в снежной слякоти…

Митя остановился ненадолго, перевести дух и набраться смелости.

«Будь, что будет…»

***

Он завязал Натке глаза её же шарфиком, ни к чему ей было видеть дом таким. Это могло стоить дурочке рассудка. Митя и сам чувствовал, что его разум балансирует на грани.

— Здесь тепло, — прошептала она, когда он завёл её в дом.

— Это плохо?

— Нет… но я хочу видеть твой дом.

Её руки потянулись к шарфику, но Митя её остановил, больно сжав запястья:

— Я отведу тебя наверх и только потом развяжу глаза.

Он старался, чтобы голос звучал ровно, без капли волнения, но внутри всё трепетало.

— Хорошо… — пискнула Натка, и вся будто бы сникла. Последнее сопротивление было сломлено.

Митя, придерживая её за локоть, повёл по лестнице. Натка тряслась от страха, и, если бы не он, то, наверно, свалилась бы вниз.

— Не бойся… — шепнул он, чтобы хоть немного успокоить её.

— Я не боюсь…

— Ну-ну…

— Очень жарко, — пожаловалась Натка, тяжело дыша.

— Потерпи, скоро мы будем на месте.

Митя отёр лоб рукавом пальто. Ему тоже было плохо, но осталось немного. Свет наверху полыхал алым маревом. Дом ждал, и Митя не мог его подвести. Слёзы катились по щекам. По спине струился пот. Натка еле держалась на ногах, и приходилось едва ли не тащить её на себе — кто ж мог подумать, что она так быстро ослабнет. С виду она была молодой и здоровой. Что ж… оставалось надеяться, что дом примет её.

Когда они были наверху, она уже совсем обессилила и висела тряпичной куклой у него на руках.

— Всё, мы добрались, — шепнул Митя ей на ушко.

Она трепыхнулась, что-то промямлила, но он не разобрал.

— Ещё немного…

Митя подтащил её к зеркалу, крепко обхватил одной рукой за талию и одним рывком развязал глаза.

— Смотри, — велел он.

Натка вздрогнула и послушно разлепила веки. Слепо сощурилась, вглядываясь в чёрную пульсирующую поверхность зеркала.

— Ч-что это? — еле слышно спросила она наконец.

Митя широко улыбнулся. Он не мог толком объяснить ей. Ведь то, что открывало зеркало и сам дом находилось за гранью человеческого понимания. Это нужно было чувствовать интуитивно.

— Расслабься и смотри, — шепнул Митя мягким, обволакивающим голосом, — не думай ни о чём, просто смотри… и ты увидишь.

Она попробовала вырваться из его объятий, но Митя больше не был тем слабаком, каким был ещё совсем недавно. Он только сильнее прижал её к себе, впиваясь ногтями в бёдра. Наверняка, на нежной коже остались следы его пальцев, несмотря на куртку и платье. Натка тихо вскрикнула от боли и обмякла:

— Отпусти меня…

Митя ухмыльнулся. Увы, но этого он уже сделать не мог.

— Смотри! — рявкнул он, подавляя в себе последнюю жалость к Натке.

Она всхлипнула раз, другой и разревелась. Поверхность зеркала завибрировала сильнее. Чёрные волны всколыхнулись, обнажая изображение. И там не было ни Натки, ни Мити. Силуэт, сотканный из чёрных извивающихся нитей, смотрел на них из глубины зазеркалья. У него не было глаз, рта и носа. Только мутное, серое пятно вместо лица. Но Митя был уверен, он смотрел на них.

— Прими её! — крикнул, набравшись смелости, Митя.

Силуэт в зеркале приблизился, коснулся поверхности. Всё вокруг загудело, алый свет вокруг запылал пожаром. Из зеркала показалась рука с неестественно длинными, тонкими пальцами. Натка завизжала, задёргалась. Митя зажал ей рот рукой.

— Ты станешь лучше, — прохрипел он.

Силуэт полностью выбрался из зеркала. Теперь он стал немного похож на человека. Ростом метра три, не меньше, он навис над ними, и заговорил низким, утробным голосом. Митя не понимал ни слова, но образы и смыслы наполнили его голову. Натка же будто окаменела. Человек из зеркала отшвырнул в сторону Митю и схватил её за шею. Она захрипела, попыталась освободиться. Замолотила руками и ногами по воздуху. Но цепкие, длинные пальцы человека из зеркала только сильнее сжали её горло. И Натка увидела его лицо: сквозь тонкую чёрную дымку, окутывающую всё его существо, проступил лик, который она не могла представить себе и в самом страшном сне. Демон, поднявшийся из преисподней, смотрел на неё. Его бездонные чёрные глаза обжигали. В краткий миг, когда его хватка ослабла, крики боли и ужаса разорвали тишину ночи. Кровь окропила стены дома, который на глазах начал преображаться. Лики проступали на потолке и полу. Они скалились в жутких гримасах, смеялись, плакали. Символы и иероглифы резали ярко-алым глаза Мити. Но он смотрел на них и чувствовал, как нечто проникает в каждую клеточку его тела, и преображает его, делает лучше.

Дым окутал всё вокруг.

Изуродованное, окровавленное тело шлёпнулось неподалёку от Мити. То, что совсем недавно было живым человеком превратилось в расходный материал, массу из обугленного мяса и переломанных костей.

Митя упал на колени, зашептал молитву. Совсем не ту, которой когда-то учила бабушка. А иную, ту, что поведал ему тот, кто пришёл извне. От ещё тёплой крови быстро промокли колени. Пахло медью, копотью и приторными духами. Кажется, он даже услышал шёпот Натки.

Дом затрясся. Сотни голосов зазвучали отовсюду. Они шептали, кричали, перебивали друг друга, сводили Митю с ума. Он зажал уши руками, зажмурил глаза. В сознании мелькнула Натка, ещё живая и улыбающаяся.

— Я иду с тобой, — сказала она, протягивая ему руку.

Митя коснулся её и потерял сознание.

***

И дни, и ночи слились воедино. Митя, выходя из дома, плохо понимал, какое сейчас время суток и где он находится. Всё вокруг казалось незнакомым, будто бы он был не в городе, в котором родился и вырос, а в совершенно другом месте, чужом и враждебном параллельном мире. Мелькали лица людей с насмешливыми или снисходительными взглядами, глумливыми и гадкими ухмылками. От их вида внутри клокотала, росла ярость, поднималась выше, затмевала разум. Митя с трудом сдерживал себя, ведь ему нужно было быть осторожным, никак не выдать себя. Так говорил дом, и он слушал его. Дом был всем.

Митя бродил по улицам города. Узнавал их и в тоже время нет. Ему будто бы открылось то, что раньше невозможно было увидеть. То, что нужно было искоренить, исправить, преобразить.

Иногда в зеркальных витринах он видел себя. Нет, вовсе не бомжа в нелепом наряде, при виде которого многие брезгливо отводили взгляд или самые агрессивные норовили поколотить, и не болезненного бродягу, едва державшегося на ногах. Он видел другого. Высокий, стройный молодой человек в чистой, элегантной одежде смотрел с зеркальных поверхностей. Он лучился красотой, силой, здоровьем и опасностью. Теперь больше никто не посмел бы обидеть его, сделать больно. И Митя улыбался, глядя на самого себя. Дом преобразил его, сделал лучше. Дом сдержал обещание. И дом ждал плату…

Он знакомился с ними в барах и ресторанах, в парках, на набережной, иногда даже просто на улице. Он шёл на запах, подобно обезумевшему парфюмеру. Был ненавязчив и вежлив. Они смеялись, строили иллюзии у себя в голове, и почти всегда уходили с ним. Они доверяли ему. Это первое, что дал ему дом. Они снимали нательные крестики и безропотно, как овцы на заклание, заходили внутрь. Позволяли завязывать им глаза, несмотря на нарастающий с каждой секундой страх. Но мутная пелена окутывала их сознание, отключала инстинкт самосохранения. Капкан захлопывался слишком быстро, не давая жертвам толком прийти в себя. Острые зубья слишком быстро впивались в плоть, разрывали сухожилия, ломали кости.

Всё было предрешено… дом забирал их, преображал, делал частью себя.

Митя с безразличным видом сидел напротив и наблюдал, как все они «становятся лучше». И тихо шептал молитву дому.

***

Исчезновение нескольких женщин не осталось незамеченным. Сначала предполагали, что они просто сбежали, уехали в другие города, никого не предупредив, ведь у большинства из них были какие-либо проблемы: с законом, или с сожителем-мужем-сутенёром, с деньгами, или ещё с чем-либо. Но уже осенью, когда исчезновения не прекратились, люди начали поговаривать, что в городе объявился маньяк. Осторожный, хитрый, который не оставляет улик и тщательно прячет тела. Возможно, даже каннибал-психопат, или само порождение темноты. Умное, безжалостное нечто… расчётливый, хладнокровный убийца.

Они были правы и в тоже время нет…

Полиция выставила патрули на каждой улице. Установили комендантский час. Следователи опрашивали людей, свидетелей, просматривали камеры наблюдения.

Митя затаился, залёг на дно. И хоть полиции ещё ничего не удалось узнать, он решил не рисковать. Потянулось время… часы, дни, недели…

Дом требовал плату… с каждым мгновением всё настойчивее…

Кошмары наполнили ночи Мити. Он просыпался в холодном поту, с трясущимися руками, со страшными мыслями.

Митя решился на вылазку с первыми заморозками. За недели ожидания он осунулся, похудел и стал больше похож на себя прежнего, несчастного бедолагу, выживающего на улице. Но всё же не потерял обаяния, женщины глядели на него с улыбкой, несмотря на его изнеможденный вид. Он кружил по городу весь вечер, подобно ворону, выискивающему пропитание. В целом, он и был им, вынужденным хищником. Волнения в городе поутихли, но улицы всё так же патрулировали полицейские. Митя с опаской оглядывался на них и всё никак не решался действовать.

Под ногами хрустела грязь вперемешку с опавшими листьями. Дул пронизывающий ветер. Митя дрожал от холода, и хотел уже возвращаться в дом. Свернул в тёмный, пустынный переулок, прислонился к каменной стене и прикрыл глаза.

Как же ему нужен был отдых. Он готов был прямо сейчас лечь на землю.

Но дом требовал плату. Прямо сейчас, незамедлительно. Митя чувствовал это даже, находясь вне его пределов. В сознании мелькали образы, символы. Огненные лики корчили гримасы. Низкий, утробный голос говорил всё громче и громче. Мите хотелось рискнуть и кинуться на первую же попавшуюся, проходящую мимо женщину. Лишь бы хоть на какое-то время забыть обо всём, провалиться в сладкую негу покоя и умиротворения.

Но переулок был пуст и безлюден. Мёртв и тих.

— Вам плохо? — вдруг раздался совсем рядом чистый, женский голос. Приятно запахло духами и чем-то ещё, чем-то незнакомым.

Митя вздрогнул, с трудом разлепил глаза.

Белая кожа, большие карие глаза, полные губы, дорогое пальто на ладной фигуре. Хрупкая, женственная, красивая. Невольно Митя засмотрелся, о такой женщине он грезил, когда ещё мог мечтать. Быть может и сейчас она просто сон, мечта, на миг появившаяся в его жизни. Он пару раз моргнул, прогоняя наваждение. Она никуда не исчезла.

Низкий утробный голос вновь напомнил о плате. У Мити закружилась голова.

— Вам плохо? — повторила женщина.

— Н-нет… — чуть заикаясь ответил Митя.

— Уверены?

— Д-да…

Митя натянуто улыбнулся, замер на месте, терпеливо ожидая, когда она уйдёт. Но она и не думала уходить. Наоборот, подошла к нему настолько близко, что Митя почувствовал её тепло. Голова от этого закружилась ещё больше, к горлу подкатил ком.

— И всё же? — настаивала она.

— Всё нормально, — буркнул Митя. На виске нервно задёргалась жилка. Затылок тут же отозвался ответной болью. Какого чёрта этой женщине нужно от него? Митя опустил взгляд, лишь бы не видеть её лучистых, карих глаз.

Женщина рассмеялась. Неожиданно чистым, детским смехом, чем обескуражила его ещё больше.

— Что смешного? — спросил Митя, поднимая глаза.

— Это неважно, — ответила она и предложила, — может, немного пройдёмся? Почему-то мне кажется, что вам нужно выговориться… или вы боитесь меня?

— Отнюдь.

«Кого ещё нужно бояться…» — хмыкнул про себя Митя, но отдавать её дому совсем не хотелось. Наоборот, хотелось увести её, как можно дальше.

— Идём, — вслух сказал Митя, — вы правы — мне нужно выговориться.

***

Он рассказал ей всё: как его воспитывала бабушка, о своих детских мечтах и страхах, о сложности общения со сверстниками; как его обманули мошенники, как он остался без жилья и без средств существования, как выживал на улице. Он рассказал ей почти всё, умолчав лишь о последних месяцах своей жизни, о доме, о преображениях, о женщинах. Она внимательно слушала, лишь изредка вставляя короткие фразы.

Они неспеша прогуливались по вечернему городу, который уже окутали густые, осенние сумерки. Дождь закончился, стих ветер. Зажглись фонари. Дышалось легко и хорошо. Всё будто бы отодвинулось на второй план, и остались только этот вечер, и они двое.

— Но сейчас же всё изменилось, Дмитрий, — сказала она, взяв его под руку.

Митя вздрогнул, попытался вспомнить — говорил ли он ей своё имя. Но не смог. Может, говорил, а, может быть, и нет. Память отказывалась давать точный ответ.

— Изменилось… — выдавил он из себя и спросил, как её зовут.

Она представилась Евой. Но Митя почувствовал, что она солгала. Вот только почему? Мысль ужалила злющей, осенней осой. Что-то было не так в этой красивой женщине, проявившей к нему интерес. Это настораживало, и в то же время очаровывало.

— Вы покажете мне свой новый дом, Дмитрий?

— Не думаю, что это хорошая идея.

Митя резко остановился. Огляделся. Незаметно они оказались на окраине города, у пустыря. И где-то в густых сумерках их поджидал дом.

— Почему? — спросила Ева.

Митя вздрогнул:

— Что?

— Почему это плохая идея? — настойчиво повторила Ева.

— Вы и так прекрасны.

— Разве плохо хотеть стать ещё лучше?

Митя не мог отвести взгляд от её лица, от лучистых, карих глаз. Действительно, что плохого в этом простом желании… и почему он должен препятствовать. Но всё же…

— Только тебе придётся оставить его, я имею в виду крестик, — наконец, тихо сказал он, резко перейдя на «ты».

— Я не ношу его.

По спине Мити прошёлся холодок. Ева медленно размотала шарф и протянула ему.

— Хорошо, — выдохнул он и завязал ей глаза, — не бойся, я буду придерживать тебя, чтобы ты не упала…

— Я не боюсь.

— Совсем?

— Разве что чуть-чуть…

Она шумно выдохнула, нащупала его руку и крепко сжала. Её ладонь была влажной. Ева всё же боялась. Митя немного успокоился. Её страх придавал ему уверенности.

До дома оставалось несколько метров. Несколько шагов в быстро сгущающихся сумерках.

***

Он пропустил её вперёд, в кровавое, пульсирующее нутро дома и только потом шагнул сам. Дверь тут же захлопнулась. Воздух стал спёртым, тяжёлым.

— Здесь очень жарко, — прошептала Ева, расстёгивая пальто. Миг, и оно соскользнуло на пол. Мягкий кашемир тут же поглотил дом.

— Не трогай здесь ничего, пожалуйста. Я сам поведу тебя.

— Как скажешь…

Митя взял её за локоть и направил к лестнице, ведущей наверх. За месяцы его пребывания в доме перила лестницы покрылась липкой слизью, пол порос мхом, на стенах расцвели алые кляксы причудливых форм. Дом теперь больше не был старым, заброшенным зданием, а напоминал живой организм, который дышал и требовал пищи. И лишний раз прикасаться к нему было ни к чему.

Ева двигалась легко и грациозно, будто бы бывала здесь не один раз.

— Ещё немного, — шепнул ей на ушко Митя. Пот катился градом по его спине, капал на глаза. В отличии от неё он чувствовал себя паршиво и еле переставлял ноги. Ему даже хотелось схватить её за руку и броситься вон из дома. Но он не мог. Было уже слишком поздно.

— Скорей бы, а то я сгорю от любопытства.

Митя вздрогнул от её голоса. Насколько же близка она была к истине.

— Вот и всё, — он подвёл её к зеркалу и развязал шарфик.

И первое, что увидел Митя в её глазах — это восхищение. Она огляделась по сторонам. Её нисколько не смутили ни лики и картины, писанные кровью; ни потолок из переплетённых, человеческих тел; ни даже чёрное зеркало, в глубине которого притаилось нечто. Её глаза только засияли ещё ярче.

— Как это прекрасно, — сказала Ева и громко рассмеялась.

Поверхность зеркала дрогнула. Митя упал на колени и зашептал молитву. Ева же не шелохнулась. Она продолжала смеяться, а потом в её руках появилось лезвие. Она полоснула им по запястью и окропила кровью пол около себя.

Зеркало задрожало сильнее и через секунду взорвалось. Осколки разлетелись в разные стороны, осыпав Еву и Митю колючим крошевом. И из самых недр бездны поднялся он. Чёрный, состоящий из шевелящихся, тонких нитей, он возвысился над самых потолком и продолжал расти.

Дом заскрипел, стены его зашатались. Митя вскочил на ноги, бросился к Еве, сбил её с ног и накрыл своим телом. Раздался грохот.

И наступила тишина…

***

Митя пришёл в себя. Он стоял посреди пустыря, крепко прижимая к себе Еву. Вдалеке мерцали огни города. Огромный демон шагал в его сторону, чтобы преобразить всё на своём пути, сделать по своему подобию…

Конец.