Приезжали гости

Вероятно, правильнее и спокойнее было бы с благодарностью поставить точку, выдержать паузу и насладиться мгновением внимания, ан нет. Вкусив приятного волнения от обращенной к тебе мысли, в возбужденной голове начинают пульсировать строки. Это напоминает мне старые добрые времена бумажных писем. Сколько радости было заключено в этих исписанных знакомым почерком листках. Возвращаясь домой почти автоматически заглядываешь в почтовый ящик и, поднимаясь на свой этаж, вдруг из газет и журналов выпадает этот заветный конвертик. Шаг через две ступеньки. Чтение, сначала торопливое, оцениваешь объем и плотность строк, потом же оно превращается в совершенно интимное действо, обязательно скрытое от посторонних глаз. При прочтении вырываются реплики, как будто автор письма тут рядом и слышит тебя: «ну ты даешь»; «вот это да»; «ну ничего себе». После прочтения непременно упасть в кресло, ладони сцепить за головой и в сладостной истоме уронить в них голову. И некоторое время смотреть в потолок и повторять самые важные слова. Если бы сфотографировать незаметно человека в таком состоянии, то кадр этот смело, и без доли сомнения, можно было бы назвать «Миг счастья». Ему обеспечены все первые места на самых престижных фотовыставках. Но точка не ставится, и пауза не дотягивается до третьего вдоха.

Габаритные огни последнего вагона удаляясь становились все ближе к рельсам, и наконец, совсем пропали. Перрон опустел, час был поздний, время катилось к полуночи, люди каждый со своим настроением шли к выходу. На перроне не нашлось скамеек, вероятно долгие проводы не предполагались, или на то были какие-то другие причины в наше неспокойное время. Домой не хотелось. Я устроился на широком каменном наружном подоконнике с видом на зал ожидания.

Пожилая пара неторопливо, размеренным шагом проходила мимо. Дама опиралась на руку своего спутника, он же старался держать спину, но время совершенно беспощадно прижимало его плечи к земле. Шаг их был размерен, ровен, одинаков по длине и темпу. Годы укоротили мужской шаг и, возможно, немножко добавили женский, создав единое, равное, плавное движение. Шли они молча, подумалось что мысли и переживания их должны быть тоже одинаковы. Они уже давно одно целое. Жизнь прожита, планы остались только краткосрочные. Дети давно выросли и разлетелись по большой стране, внуки уже устраивают свою жизнь, внучки или на выданье, или делают карьеру. Дома ждет любимое старое вольтеровское кресло, торшер с одной стороны от него,а журнальный столик с другой. На столике очки в потертом футляре и перевернутая раскрытая книга. На спинке дивана лежит клетчатый плед и большой белый пуховый платок, старики всегда мерзнут. Они вернутся домой и снова ожидания. Частые телефонные звонки обеспокоенных детей и даже эти современные звонки по видео не могут закрыть их простого человеческого желания побыть рядом, подержать за руку близкого человека, просто посидеть напротив друг друга за старым круглым столом. А над столом на длинном проводе совсем старомодный плафон с бахромой, но под ним очень уютно, свет весь тут, прекрасно видно лица. На столе, конечно-же, праздничный чайный сервиз из серванта. Картина эта сама собой появилась в голове, пока я смотрел вослед этой милой паре старичков. Как они прожили свою жизнь, что выпало на их долю, с чем они пришли на край?

В связи с этим, вспомнился случай. Зима, морозно, снег и промозглый ветер, очень поздний вечер. Да дело было в конце 90-х вмаленьком уральском городке, в котором недавно закрыли все шахты. Проезжая мимо остановки, я увидел человека, мне показалось, что это ребенок. Я остановился. Оказалась это сухонькая, маленькая старушка. Я не стал расспрашивать почему она оказалась в столь поздний час в такую непогодь одна на остановке, когда все автобусы уже в парке, а их водители давно крепко спят. Предложил подвести, она отказывалась, но мороз и ветер добавили аргументов. Ехать пришлось недалеко, но в обратную сторону. В машине было тепло, бабулька раскуталась и с недоверием смотрела на меня и по сторонам, видно ожидая, что я попрошу за проезд. Конечно-же ни о какой оплате и речи быть не могло. Пассажирка моя успокоилась и совершенно неожиданно для меня рассказала свою печальную историю. Как только началась война стране потребовалось много угля, а здесь в аккурат перед войной прошли геологи и нашли уголек. Первыми в эти таежные малообжитые места приехали трудармейцы - это переселенные с Волги немцы, вторая волна – заключенные, для них уже построены были бараки, вышки по углам. А вот третья немногочисленная волна – это молодое поколение новой советской молодежи, по призыву партии отправившееся в забой. Среди этих патриотически настроенных девушек оказалась и моя собеседница. Далее все оказалось не так радужно. Все документы, которые были у нее она сдала, обратно ей их не вернули. По окончании войны она хотела вернуться домой, но документы ее не нашлись. Потом, поняв и приняв неизбежность, пришлось устраивать жизнь здесь. После войны в эти края ссылали много бандеровцев и прочего разного народа, вышла замуж, так и осела. Через много лет съездила в родные края, там никого не осталось. И здесь она совсем одна. Грустно и печально.

Но вернемся на перрон пермского вокзала. Больше интересных персонажей из народа, провожавшего не было. Разве что, совершенно заплаканная женщина, которая никак не могла успокоиться, всхлипывала, передергивая плечами. Она все время оглядывалась, но поезд уже давно скрылся из виду. Мужчина безучастно присутствовал рядом. Видно было, что он не очень уверенно стоит на ногах, что, вероятно, помогало ему стоически переносить женские слезы. А может быть чувство самосохранения подсказывало ему, что молчание в этом случае и есть то самое настоящее золото. Он смиренно следовал за растревоженной чем-то женщиной, тем не менее успевал затормозить, когда она очередной раз пыталась увидеть огоньки уже далеко ушедшего поезда. Мимо пробежал паренёк, его где-то кто-то ждет. Слышно было, как по телефону он сообщает, что уже скоро будет. Потом проследовала большая шумная компания с малыми детьми. Понятно было, что, проводив кого-то домой под Тамбов, они все разом прямо тут на перроне получили приглашение погостить у ныне провожаемого. Ну и не откладывая в долгий ящик, вся эта взволнованная толпа решает кто же первым отправится с ответным визитом. Детвора тоже активно участвовала в распределении, громко заявляя о своих претензиях на поездку.

Перрон совсем опустел только изредка проходили мимо путевые рабочие в ярко оранжевых спецовках с трудновыговариваемой аббревиатурой на спине. В руках у них были молоточки с длинными рукоятками. Мне приходилось раньше подолгу ездить на поездах, я видел, как путевые обходчики ходили вдоль состава и стучали этими молоточками по колесам. Оказывается, они по звуку определяли есть-ли повреждения: если звонко, то все в норме, ну а если звук глухой, стало быть есть проблема.

Бетонный подоконник это вам не диван, долго не просидишь. Я уж было собрался спуститься на землю, как раздался стук в окно. От этой неожиданности я даже вздрогнул. За окном стоял здоровенный полицейский и небрежным жестом руки, как бы выметая меня с насиженного места, предлагал мне удалиться. Пожалуй, он прав.

На центральных улицах города жизнь продолжается вне времени суток. Как житель окраин большого города я тоже очень редко здесь бывал в такое время. Остановился. В это время на домах включают подсветку фасадов отремонтированных зданий. От потоков света дома становятся как будто еще больше и внушительнее, глыбастее и монументальнее. Отсутствие сплошных потоков машин на дорогах добавляет простора и свободы, пространство расползается в разные стороны, создавая иллюзию кривых зеркал. Вдоль центральной аллеи горят фонари в стиле ретро, по три штуки на одном столбе, да так часто их установили, что если посмотреть вдаль, то в перспективе они сливаются в одну трехгранную полоску. Но больше всего мне нравятся низенькие фонарики на газонах в большом сквере перед гостиницей. Этакие сверчки, гномики со свечками. Здесь же бронзовый медведь с затертым до блеска носом с герба Перми и края. Большое упущение с нашей стороны, что не совершили мы этот местный ритуал. Но с вашего позволения и от вашего имени я добавил лоску косолапому. Ну а реабилитироваться у памятника «пермяка соленые уши» увы, за вас не смогу. Только лично, ну да ладно, какие наши годы…В театральном сквере кроме балерины, с которой вы виделись, есть еще бюст Пастернака, старый фонтан и еще кто-то из революционеров в камне. На улице выше «мрачной и неосвещенной набережной», которой вернули название «Монастырская» стоят примиренческие памятники. С умыслом или без него, не знаю. Один памятник советской поры крепким,коренастым красноармейцам, победившим Колчака, а совсем рядом бюст Михаила Александровича Романова, родного брата последнего царя Николая 2, убитого здесь в Перми в 1918 году. Довольно экскурсий.

Дома. Восход солнца полседьмого. Нет, не дождусь. Закаты пожалуйста, хоть каждый день, а вот восход рановато еще. А ведь именно в этом и вся прелесть, все еще спят (так и хочется сказать грубоватое - дрыхнут),а ты один в тишине видишь рождение нового дня. В голову приходят не суетные, сирые и убогие мыслишки, а что-то столь же грандиозное и неотвратимое как этот свет на горизонте. В студенческую пору бывало не раз сидел я на стене Крома такою вот раннею порой, бывало и не один. Но это другое, это молодое. Как будто вчера.