Приключения электрика

Ранний утренний холод пробирал до костей, проникая сквозь куртку, когда я вышел на балкон; металлические перила обжигали ладонь ледяным прикосновением. Пятница выдалась сущим проклятием — тяжёлым, изнурительным днём, — но начальник наконец-то принёс штроборез. Я провёл весь второй половину дня, вырезая в бетонной стене чистую, глубокую борозду для силового кабеля; воздух был густым от пыли и пронзительного визга алмазного диска. Такова жизнь электрика в Екатеринбурге. Старая пословица не лжёт: «Учение — свет, а неученье — чуть свет, и на работу»!

Я зевнул, челюсть хрустнула, и помахал рукой вниз, на улицу. Знакомый силуэт Сергея с его большими ушами облокотился о потрёпанную «Ладу», а в неподвижном предрассветном воздухе вилась струйка сигаретного дыма. Вид его разбудил воспоминание: охота. Сегодня был тот самый день. Я поцеловал спящую жену в ухо; её тихий вздох был единственным знаком, что она почувствовала мой уход. Утренние ритуалы прошли в спешке: холодная вода на лицо, быстрое и умелое укладывание заранее собранного рюкзака. На нормальный завтрак времени не осталось, но Арина, благослови её Господь, оставила на кухонном столе свёрток с пирожками — ещё чуть тёплыми от печи. Запах жареного теста и мяса наполнил салон, когда я сел на пассажирское сиденье, — приятная противоположность дешёвому табачному дыму Сергея.

— Опаздываешь, Лёха, — проворчал он, но без злобы. Включил передачу, и мы

отъехали от спящего города.

Я всегда любил воскресные утра в такую раннюю пору. Улицы пусты, обычный лихорадочный пульс города приглушён до слабого, далёкого гула. Воздух, на несколько драгоценных часов, не пахнет выхлопами и бетонной пылью. Он кажется… позаимствованным. По мере того как мы ехали, монолитные многоэтажки постепенно уступали место небольшим, обветшалым деревянным домам, а затем — бесконечной тёмной полосе леса. Небо светлело от лилово-синеватого к мягкому, водянисто-голубому.

Через полтора часа мы свернули с главной дороги на колею, которая была не более чем двумя бороздами в мху и траве. «Лада» дёргалась и скрипела, подвеска стонала в протесте. Мы уже глубоко в лесу, поглощённые берёзово-сосновой чащей, где листва уже тронута первым золотом осени. Пару дней назад прошёл хороший дождь, и

земля под ногами была мягкой, многообещающей. Дорога сузилась до едва заметной

тропинки — слабого шрама в подлеске. Это напомнило мне тот фильм, где мужчины просто разговаривают в дороге. Настроение моё стало улучшаться до, философско-

задумчивого. Именно это нам и было нужно. Тишина, товарищество, простое,

первобытное удовлетворение от охоты. Не на зверей, а на земные, сокрытые сокровища леса.

Сергей заглушил двигатель. Наступившая тишина была огромной, нарушаемой лишь болтовнёй белки да далёким, глухим стуком дятла.

— Ну что ж, — сказал он, хлопнув в ладоши. — Посмотрим, что старик приготовил нам сегодня.

Мы взвалили рюкзаки на плечи и нырнули в чащу. Воздух был насыщенным и влажным, пах прелыми листьями, сосновой смолой и мокрым камнем. Некоторое время мы шли в уютном молчании, глаза наши обшаривали землю, заглядывали под

папоротники и вокруг корявых корней вековых деревьев. Сергей, с его более

зорким взглядом, нашёл первую партию — гроздь коричневых шляпок подосиновиков с толстыми, крепкими ножками.

— Авангард, — гордо объявил он, осторожно стряхивая с них землю большим пальцем и укладывая в плетёную корзину.

Мы углублялись дальше; кроны над головой смыкались гуще, отбрасывая на нас прохладный, зеленоватый свет. Чем дальше, тем древнее казался лес. Прямые, стройные берёзы уступали место кривым соснам и елям с тяжёлыми, тёмными ветвями. Весёлые птичьи трели реже, их сменила более глубокая, настороженная тишь. Я оказался на несколько десятков шагов впереди Сергея, привлечённый особенно густой тенью между двумя огромными, мхом поросшими валунами.

И тогда я увидел это. Не гриб, а отрезок кабеля.

Толстый, промышленный, точно такой, какой я прокладывал в стенах всего несколько дней назад. Он был частично зарыт в листовую подстилку и мягкую землю,

извиваясь и исчезая во мраке. Профессиональное любопытство вспыхнуло. Что делает силовой кабель здесь, в милях от ближайшего столба или жилья? Это не имело

смысла. Я пошёл по следу, полностью забыв о грибной охоте.

Кабель привёл меня на поляну, которую я никогда не нашёл бы сам. А в центре той поляны стоял дом.

Это была дача, летний домик, но не похожая ни на одну из виденных мною. Не весёлая, ярко крашеная деревянная избушка, какую ожидаешь увидеть. Этот был сложен из тёмного, грубо тёсаного камня, приземистый и низкий, с узкими, тёмными окнами, словно бойницами в крепостной стене. Крутая крыша покрыта мшистыми, гниющими драницами. Он казался древним, совершенно заброшенным и абсолютно неуместным. Кабель, за которым я следовал, подползал к его боку и исчезал в дыре в фундаменте — грубом, зазубренном проломе, будто кто-то пробил раствор кувалдой.

— Серёга, — крикнул я; голос мой прозвучал тонко и слабо на фоне молчаливой громады строения. — Сергей, иди сюда! Ты должен это видеть!

Ответа не было. Лес погрузился в полную тишину. Дятел перестал стучать. Белка исчезла. Единственным звуком был низкий гул генератора — звук, который, как я теперь понял, слабо доносился с тех пор, как я нашёл кабель. Он шёл изнутри дома.

По спине пробежала холодная, острая дрожь тревоги. Всё это было неправильно. Всё до единого.

Я приближался медленно; вышколенная часть сознания фиксировала технические детали, несмотря на нарастающий страх. Кабель был новый. Генератор, судя по звуку, современная дизельная модель. Но дом… дом ощущался старым в смысле, выходящем за рамки лет. Он казался изначальным.

Входная дверь — массивная дубовая плита, окованная ржавым железом — была слегка приоткрыта. Гул генератора здесь был громче, ритмичным, механическим дыханием. Я толкнул дверь. Она бесшумно отворилась внутрь, и это почему-то пугало

сильнее, чем скрип.

Внутри была одна большая комната — и она остановила меня на пороге. Это была лаборатория. Или мастерская. Или храм чему-то невыразимому.

Стены облицованы грубыми деревянными полками, заставленными не банками солений, а электронным оборудованием. Осциллографы, генераторы сигналов, стойки мигающих серверов, индикаторы которых подмигивали в полумраке. Провода и кабели

змеились по утоптанному земляному полу, обвивая ножки столов, заваленных паяльниками, микроскопами и деталями, которых я не мог опознать. А в центре всего этого довольным гудением работал большой, новый дизельный генератор — источник энергии и звука. Воздух пропитан запахом озона, раскалённого металла и земли.

Человек, сгорбленный над верстаком, спиной ко мне. Худой, рубашка висела на нём мешком, волосы — дикая, седеющая грива. Он паял что-то; кончик паяльника светился ярким оранжевым в тенях.

— Здравствуйте? — выговорил я почти шёпотом. Он не обернулся. Закончил пайку точным, нежным движением, поставил паяльник на подставку и медленно повернулся на табурете ко мне.

Лицо его было бледным, изборождённым глубокими морщинами усталости, но глаза… глаза горели лихорадочным, электрически-синим огнём, интенсивностью почти осязаемой. Глаза человека, не спавшего неделями или увидевшего нечто, сожгшее всякую нужду во сне.

— Вы рано, — сказал он. Голос сухой, хриплый, словно от долгого безмолвия.

— Я… простите? Я просто… собирал грибы. Увидел ваш кабель.

— Канал, — поправил он, рассеянно кивнув. — Нужен стабильный заземлитель.

Местный уровень грунтовых вод слишком непостоянен. А здешняя скала… какая-то девственная. Прекрасный проводник. — Он говорил так, будто мы продолжали давно начатый им разговор.

— Проводник для чего? — спросил я; ум электрика ухватился за технический термин, несмотря на всю сюрреалистичность.

Он улыбнулся — тонко, натянуто, без тепла. — Для тишины.

Он обвёл комнату жестом. — Они все болтают, знаете ли. Постоянно.

Оглушительный, непрерывный шум. Мир тонет в нём. Радиоволны, микроволны, Wi-Fi, сотовая связь. Кричащий оркестр информации, которую никто не заказывал. Всё это просто… шум. Просачивающийся сквозь всё.

Он встал — оказался выше, чем я думал. Подошёл к устройству на центральном столе. Оно было средоточием всей установки. Причудливый аппарат из полированной латуни, вакуумных ламп, светящихся мягким внутренним светом, и кристаллов, ловивших и преломлявших тусклый свет комнаты. Провода со всей комнаты сходились к нему, вливаясь в большую центральную катушку.

— Это, — сказал он, благоговейно положив руку на машину, — фильтр. Он находит определённую частоту, несущую волну, лежащую под всеми остальными. Самый

древний сигнал. И усиливает её. Вытесняет весь прочий шум. Создаёт пузырь чистой, девственной тишины. Изначальной тишины.

Я наконец обрёл голос. — Кто вы?

— Иван, — ответил он, словно это было наименее важным. — Иван Петрович. А

вы электрик. Я вижу. У вас такой вид. Вы понимаете поток энергии. Важность

чистого соединения и контакта

Кровь застыла в жилах. — Откуда вы знаете?

Он указал костлявым пальцем на мои руки. — Мозоли. На указательном пальце и большом правой руки. От зачистки проводов. И слабая полоса на запястье, где носите тестер напряжения. — Его лихорадочные глаза встретили мои. — Вы счастливая случайность. Дар. У меня проблемы с заземлением. Есть петля обратной связи, которую не удаётся устранить. Она создаёт… эхо.

Нечто в его тоне заставило меня отступить к двери. — Эхо чего?

— Тишины, — прошептал он. — Она не пуста. Я думал, что пуста. Но нет. Когда убираешь весь шум, не находишь покоя. Находишь то, что было до шума. То, что всегда ждало под ним.

Он подошёл к генератору. — Скоро время. Выравнивание оптимально. Останьтесь. Вы сможете стать свидетелем. Возвращение к истинному состоянию вещей.

Он звучал не как визионер. Он звучал как человек, висящий на краю обрыва

собственного создания. Все инстинкты кричали: беги, выберись из этой душной

каменной хижины, найди Сергея, машину, мир, который имеет смысл.

— Мне пора, — сказал я твёрже. — Друг ждёт.

Лицо Ивана поникло — искреннее разочарование, как у ребёнка, чей единственный

гость уходит с праздника раньше срока. — Жаль. Свидетель должен быть беспристрастным. Не связанным. Но процесс должен продолжаться.

Прежде чем я успел отреагировать, он бросил тяжёлый рубильник на панели генератора. Гул углубился, став резонирующим гудением, отдающимся в зубах. Центральная машина засветилась ярче, кристаллы запели на грани слышимости. Воздух в комнате сгустился, стал тяжёлым, давящим на барабанные перепонки.

И тогда наступило Безмолвие.

Абсолютное. Гул генератора исчез. Жужжание машин погасло. Дыхание моё, шорох куртки — пропали. Это был сенсорный вакуум, камера давления ничтожества. Я видел, как шевелятся губы Ивана, но звука не было. Хлопнул в ладоши у уха — почувствовал удар, но не услышал. Это было ужасающе, удушающая пелена, наброшенная на мир.

И тогда я услышал другое.

Сначала вибрация — подпороговый гул, ощущаемый в костном мозгу. Он нарастал, превращаясь в звук, существующий под отсутствием звука. Медленное, ритмичное скрежетание. Словно что-то огромное и тяжёлое волокут по камню. А под этим —

влажное, затруднённое дыхание, нечеловеческое.

Иван смотрел на меня широко раскрытыми глазами — в них ужас и некий восторженный триумф. Он тоже слышал. Это было его эхо. То, что жило в изначальной тишине.

Узкие окна хижины потемнели, будто нечто исполинское заслонило солнце. Температура рухнула. Скрежет теперь был прямо у стен, обходил нас по кругу. Я увидел, как в глазах Ивана страх наконец одолел безумие. Он не верил, что это будет реально. Он наткнулся на частоту, которая была не просто пустой полосой, а каналом. И он настроился на неё, громко и чётко.

Он судорожно потянулся к рубильнику, движения стали хаотичными, неловкими в полной тиши. Но было поздно. Массивная дубовая дверь, которую я оставил приоткрытой, начала закрываться. Не захлопнулась от ветра — ветра в пустоте не было. Её тянула медленно, с невидимой, исполинской силой, и она затворилась с финальным, беззвучным ударом, который я ощутил подошвами сапог.

Последнее, что я увидел: Иван Петрович с открытым в безмолвном крике ртом, когда тени в углу комнаты отделились от стен и потекли к нему. Это были не тени. Это была сгущённая сама тишина, физическое воплощение пустоты, которую он выпустил. Они окутали его — и он исчез, не утащен, а… уничтожен. Стерт из реальности,

которую так старался отфильтровать.

Машина, лишившись хозяина, начала перегружаться. Кристаллы вспыхнули ярко, вакуумные лампы взрывались одна за другой беззвучными, ослепительными взрывами стекла и света. Петля обратной связи, о которой он говорил. Она кричала.

Давление в голове стало невыносимым. Я рухнул на колени, собственный крик заперт в беззвучной темнице горла. Тьма начала просачиваться ко мне — прилив абсолютного ничто.

Рука моя, повинуясь инстинкту глубже мысли, метнулась вперёд. Пальцы — мозолистые пальцы электрика — нашли главный силовой кабель в месте входа в дом. Инструментов не было. Кусачки не было. Поэтому я схватил его обеими руками, упёрся

ногой в стену и рванул изо всех сил — с той же отчаянной мощью, с какой

выдирал трубу из тесного пространства.

Кабель, натянутый и измученный, вырвался из соединения внутри стены с

безмолвным фонтаном искр.

Эффект был мгновенным.

Мир ворвался обратно с силой физического удара. Глухой стук заглохшего

генератора. Мои собственные хриплые, судорожные вдохи — такие громкие, что

почти похожи на крики. Далёкий крик птицы. Ошеломляющий, прекрасный шум

живого мира.

Тьма исчезла. Машина умерла — тёмная, дымящаяся. Ивана не было. Комната стала просто комнатой — мастерской сумасшедшего в каменной хижине в лесу.

Я вскочил, поскользнулся на россыпи проводов и вывалился наружу, на поляну.

Солнце сияло. Воздух был свеж. Я бежал, спотыкаясь в подлеске, не оглядываясь, следуя нашим следам, пока не налетел на Сергея.

— А вот и ты! Я тебя звал-звал! Глянь, какой улов! — сказал он, поднимая корзину, полную грибов, лицо сияло. — Ты что-нибудь нашёл?

Я смотрел на него; сердце колотилось в рёбрах, звуки его голоса, леса, мира — самая прекрасная музыка, какую я слышал. Я взглянул на свои ладони. Они дрожали. На них выжжена ярко-красная полоса — точная ширина силового кабеля, — жгучая боль была якорем, нитью, привязывающей к всему реальному, шумному и живому.

— Нет, — выговорил я хрипло, чужим голосом. — Ничего. Поехали домой.