Прикоснувшиеся к Солнцу

Света было слишком много.

Он не исчезал. Он не моргал. Он не давал спасительной передышки, которую люди называют темнотой. Даже когда Эйдан пытался закрыть глаза — или то, что от них осталось под раскаленным забралом, — свет был там. Ослепительно-белый, визжащий, пронзающий череп насквозь. Казалось, само солнце застряло внутри шлема, выжигая мысли, воспоминания и само понятие «я».

Эйдан сделал шаг.

Мир ответил металлическим скрежетом. Пластину правого наголенника, деформированную жаром, заклинило. Чтобы согнуть ногу, Эйдану пришлось сделать рывок, разрывая не только заклинивший металл, но и собственную кожу, прикипевшую к поддоспешнику.

Вспышка боли была такой яркой, что на мгновение затмила даже белый огонь в глазницах. Эйдан открыл рот, чтобы закричать, но звук ударился о глухую сталь забрала и вернулся к нему сухим, свистящим хрипом.

Внутри доспеха пахло не благородством и не славой. Пахло духовым шкафом. Пахло запекшейся кровью и пережаренным мясом. Его мясом.

— …Серафим… — мысль была тяжелой, как свинцовая плита. — Я… призвал…

Он не помнил, что было дальше. Был Алтарь. Был холодный камень и слова древней молитвы. А потом небо упало на него. Не благодатью, не золотыми крыльями. Оно обрушилось внутрь его лат, превратив благородную белую сталь Ордена в персональную печь.

Весь мир рухнул в один миг, Эйдан прикоснулся к Солнцу и сгорел...

Прикосновением к Солнцу назывался ритуал паломничества к Пепельному морю, по легендам, достойный, призвав Свет, призвав Серафима и "прикоснувшись к Солнцу", получал практически божественные силы.
Видимо, рыцарь Ордена Белого крыла, зря причислял себя к достойным...

Шаг. Лязг. Хруст.

Тяжелый сабатон ударил о корку спекшегося пепла. Жар Пепельного моря просачивался через подошвы, нагревая металл докрасна. Эйдан чувствовал, как стальные пластины медленно, методично прожаривают его икры и бедра. Граница между его телом, стеганым гамбезоном и металлом стерлась. Он стал единым целым — сплавом плоти и железа, шагающим монументом собственной агонии.

«Ты должен идти, — прошептал голос в его голове, отражаясь эхом от стенок шлема. — Ты рыцарь Ордена Белого Крыла. Эта броня — твоя вторая кожа. Неси её».

— Я горю… — прошептал Эйдан. Слова обожгли губы. Металл горжета впился в шею раскаленным ошейником.

Он покачнулся. Доспех, который он носил с гордостью, который спасал его от стрел и мечей, теперь тянул его к земле с неумолимостью могильной плиты.

Он упал.

В первый раз это случилось внезапно. Колено подогнулось, металл лязгнул о камень. Удар отдался вибрацией по всему скелету, словно Эйдан был содержимым гигантского колокола, по которому ударили молотом.

Он попытался выставить руки, но латные перчатки, тяжелые и неповоротливые, соскользнули в рыхлый пепел.

Эйдан лежал, жадно глотая раскаленный воздух, который с трудом просачивался сквозь узкие щели забрала. Внутри шлема было невыносимо душно.

«Вставай. Сталь не гнется. Рыцари не ползают».

Усилием воли, сжав зубы так, что один из них хрустнул, он заставил себя подняться. Сочленения доспеха скрипели и сопротивлялись, словно у них была своя воля. Поднимая себя, он поднимал полсотни фунтов мертвого, горячего железа. Всё тело казалась одним сплошным ожогом.

Шаг. Лязг. Еще шаг. Скрежет.

Он не знал, куда идет. Просто прочь. Прочь от того места, где Бог коснулся его. Если это была божественность, то Эйдан не хотел её. Он хотел снять с себя эту скорлупу. Он хотел содрать с себя кожу, лишь бы почувствовать прохладу.

— Мама… — слово вырвалось само собой, ударившись о металл. Жалкое. Детское. Недостойное героя в сияющих латах.

Второе падение было медленным. Он споткнулся о камень. Мир накренился. Эйдан рухнул на бок. Наплечник с визгом проехался по базальту. Удар в плечо был жестким — поддоспешник больше не амортизировал, затвердев от жара и крови.

Он лежал долго. Белый свет перед глазами начал пульсировать.

Тум-тум. Вспышка-вспышка.

Его сердце билось о кирасу изнутри. Кираса давила снаружи. Он был зажат в тиски.

«Я задохнусь здесь, — подумал он. — Сварюсь в собственном соку, как рак в котле».

Стыд обжег его сильнее огня. Посмотрите на него. Рыцарь Белого Крыла. Элита. Избранный. Валяется в грязи и пепле, не в силах поднять собственный вес.

Но он встал.

Скрипя шарнирами, воя от боли, когда расплавленная ткань гамбезона отрывалась от ран при движении, он выпрямился. Он шатался, как пьяный. Руки в латных перчатках безвольно висели вдоль тела. Пальцы скрючились внутри металла, не в силах разжаться.

Третий шаг был последним.

Нога не нашла опоры. Пустота. Эйдан рухнул плашмя, лицом вниз.

В этот раз забрало сыграло злую шутку. Оно врезалось в пепел, и шлем сработал как совок, зачерпнув горячую пыль внутрь, прямо к лицу.

Эйдан поперхнулся. Пепел забил рот, нос, набился в глазницы. Он закашлялся, и этот кашель бился внутри железной коробки шлема, оглушая его самого.

Он попытался отжаться от земли.

Латные рукавицы утонули в зыбком пепле. Вес кирасы прижимал его к земле. Он был жуком в панцире, перевернутым и придавленным чьим-то тяжелым сапогом.

Он попробовал еще раз. Сталь скрипнула, но не сдвинулась.

«Я умру здесь, — понял он с кристальной ясностью. — Мой доспех станет моим гробом. Через сто лет какой-нибудь путник найдет ржавую груду металла с костями внутри».

Эта мысль вызвала в нем не страх, а странное, злое упрямство. Он не хотел умирать, уткнувшись забралом в грязь. Не так. Не в этой проклятой консервной банке.

Скрипя всем телом, извиваясь внутри жесткого каркаса, он перевернулся на спину. Кираса грохнула о камни.

Белое небо над головой встретилось с белым огнем в его слепых глазах.

Эйдан согнул ногу. Металлический наколенник скрежетнул о набедренник. Он уперся пяткой сабатона в грунт.

Толчок.

Его тело, закованное в полсотни фунтов стали, сдвинулось на дюйм. Наспинная пластина проехалась по камням, высекая невидимые ему искры.

Он согнул вторую ногу. Толчок. Лязг.

Еще дюйм.

Он больше не был Эйданом. Он был механизмом. Сломанным, ржавым, горящим изнутри, но продолжающим работать вопреки всему.

Скрежет

Звук металла, волочащегося по мертвой земле, был единственным звуком во Вселенной.

Скрежет

Пятки рыли борозды. Он дышал со свистом, выплевывая пепел в замкнутое пространство шлема.

Главное — не замирать. Потому что, если он замрет, боль станет ещё невыносимее, а металл станет его вечным склепом.

— Еще... немного... — прошелестели его губы.

Он оттолкнулся снова. И снова.

Железо скрежетало по камню под толстым слоем пепла, выпевая погребальную песнь его прошлой жизни, пока тьма — настоящая, тяжелая тьма беспамятства — наконец не накрыла его, заглушив этот бесконечный, проклятый свет.

…

— Не шевелись, сир. Позвольте мне затянуть ремни.

Эйдан открыл глаза.

Мир был невыносимо, пронзительно четким. И голубым. Не белым, выжигающим радужку, а лазурным, как летнее небо над столицей.

Он стоял на мраморном возвышении в оружейной зале Сияющего Собора. Окно было распахнуто, и свежий, влажный ветер с реки шевелил гобелены на стенах. Ветер касался его лица, и это ощущение было сладким, как поцелуй.

— Идеально, — прошептал оруженосец, мальчишка лет двенадцати с восторженными глазами.

Эйдан посмотрел вниз.

На нем был тот самый доспех. Но сейчас он не был темницей. Это было произведение искусства. Белая эмаль, покрывающая сталь, сияла так, словно сама источала свет. Золотая гравировка в виде крыльев на нагруднике переливалась на солнце.

Металл был холодным.

Эйдан глубоко вдохнул. Грудь расширилась легко и свободно. Поддоспешник из лучшего шелка и льна приятно холодил кожу, не натирая, не прилипая, а обнимая тело второй кожей. Он чувствовал себя не жуком в банке, а статуей, ожившей и полной божественной силы.

— Он легче, чем кажется, — сказал Эйдан, сжимая и разжимая кулак в латной перчатке. Сочленения пальцев двигались бесшумно, смазанные лучшим маслом. Никакого скрежета. Лишь тихий, благородный шелест стали. — Я почти не чувствую веса.

— Это благословенная сталь, брат, — раздался глубокий голос.

К нему подошел Верховный Магистр. В руках он держал шлем. Тот самый шлем с узким Т-образным забралом, стилизованным под лик ангела.

В зале пахло лавандой, полированным деревом и дорогим вином, которое уже разливали для праздничного тоста.

— Ты выглядишь как сам Серафим, спустившийся на землю, — улыбнулся Магистр, протягивая ему шлем. — Ты готов, Эйдан? Готов прикоснуться к Солнцу и принести нам его силу?

Эйдан взял шлем. Металл был приятно тяжелым в руках, обещающим абсолютную защиту. Он увидел свое отражение в полированной поверхности: молодое лицо, ясные зеленые глаза, ни единого шрама, ни тени боли. Только гордость.

Он чувствовал себя бессмертным.

— Я готов, — ответил он, и его голос звучал звонко, уверенно. — Я вернусь, и этот доспех будет сиять еще ярче.

— Тогда надень его. Стань легендой.

Эйдан поднял шлем и медленно опустил его на голову. Внутри пахло новой кожей и сталью. Было прохладно и тихо.

Он опустил забрало.

Щелк.

Замок закрылся с мягким, уверенным звуком.

— За Эйдана! — закричал кто-то в толпе, и сотни голосов подхватили клич, заглушаемый звоном кубков.

Эйдан улыбнулся внутри своей сияющей, холодной, безопасной стальной крепости. Он был на вершине мира.

За месяц до того, как его мир вспыхнул ослепительным белым светом…