Марсианский вечер плавно переходил в ночь. Красноватое солнце, почти коснувшись линии горизонта, бросало на равнину последние косые лучи — они отражались от пыли, клубящейся над ржавыми холмами, и весь ландшафт казался затопленным жидким золотом. Вдалеке темнели зубцы старых кратеров, покрытые вечной тенью, а ближе к куполу лежали поля застывшей лавы, гладкие, словно стекло, и тропинки из бурого песка, по которым бродил одинокий человек.
Парень шел налегке, без спутников — только дыхание в шлеме и тихое потрескивание связи сопровождали его шаги. Воздух Марса был холоден, но в нем ощущалось нечто живое: шелест пыли, едва слышные завывания ветра в трещинах камней, будто сам древний мир шептал забытые слова.
Он поднялся на гребень невысокого холма, и вдруг заметил движение у самого подножия. На фоне красноватого песка что-то мелькнуло — крошечное, гибкое, блеснувшее оранжевым светом. Аркадий замер.
Сначала подумал — показалось. Отражение от шлема, отблеск от камня. Но нет — существо двигалось. Маленькая саламандра, словно сотканная из пламени и тени, перебежала меж камней и остановилась, подняв крохотную голову. Ее кожа мерцала теплым оранжевым светом, будто внутри нее текла расплавленная лава.
— Этого не может быть… — прошептал он.
Саламандра, будто услышав, повернулась и юркнула в узкую щель у основания скалы. Аркадий, не раздумывая, бросился следом. Песок хрустел под ногами, дыхание сбилось, приборы на запястье тревожно мигали. Но он не остановился.
Перед ним зияла темная расщелина — словно сама планета приоткрыла глаз, чтобы взглянуть на своего случайного гостя. Изнутри веяло прохладой и чем-то древним, неуловимо влажным — запахом, которого не должно было быть на Марсе. Хотя... Он ведь не может ощущать запахи в скафандре, это всего лишь мозг создает иллюзию.
Он осветил вход фонарем. Свет упал на отполированные камни, на пыль, похожую на пепел, и исчезающую в глубине тень. А где-то впереди мелькнуло крошечное пламя — оранжевый хвостик, исчезнувший в темноте.
Аркадий шагнул внутрь.
Он вошёл в пещеру, приглушённый свет фонаря пробежал по стенам, освещая причудливые формы камня. Пещера была широка и уходила вглубь, словно кто-то когда-то выдолбил её изнутри с особым замыслом. Воздух казался плотнее, чем снаружи — не сухим, как в марсианских кратерах, а чуть влажным, с оттенком соли и чего-то древнего, что не поддавалось определению.
Аркадий остановился. Перед ним, в самом сердце пещеры, стояла статуя.
Она возвышалась над каменными плитами, слегка склоняя голову, будто вслушиваясь в тишину тысячелетий. Девушка — или, может быть, богиня — была высечена с поразительной точностью: даже сквозь налёт времени читались тонкие черты лица, нежная линия губ, взгляд, устремлённый куда-то вдаль. На каменном одеянии — плавные складки, лёгкие, как дыхание, словно одежда могла вот-вот шелохнуться от сквозняка.
Свет фонаря мягко скользнул по ней, и камень заиграл холодными отблесками — в его структуре словно мерцали осколки застывшего света. Вокруг статуи лежали обломки древних плит, пыль веков, тонкий налёт ржаво-золотого песка.
Но взгляд Аркадия вдруг зацепился за нечто особенное — маленькое сияние. Он приблизился. На груди девушки, чуть ниже линии плеч, была приколота брошка — удивительно тонкой работы. Она изображала саламандру, свернувшуюся кольцом, и была сделана из камней разных оттенков — янтарных, зеленовато-золотых, переливающихся мягким внутренним светом.
Аркадий замер. Та самая саламандра, что привела его сюда.
Он протянул руку, не касаясь, лишь следуя очертаниям в воздухе. Казалось, брошка живая — от неё исходило лёгкое, едва ощутимое тепло. Свет фонаря отражался в камнях, и в этом свете статуя будто ожила: глаза девушки вспыхнули влажным блеском, и на миг ему показалось, что она вот-вот вздохнёт.
В глубине пещеры что-то дрогнуло. Тонкий звук — будто капля воды упала на металл, — и из трещин в полу пробежала слабая оранжевая искра.
Аркадий отпрянул, сердце колотилось. Он нашел жизнь, пусть и простую, и он нашел реликт древней эпохи. Сколько миллионов лет этой статуи? И эта брошка.... Ох, эта брошка. Принцесса — саламандра — вдруг подумалось ему, так эту статую назовут.