Привкус миндаля

Лондон окутывало хмурое осеннее утро с той самой английской сдержанностью, когда туман не падает, а лишь томно расстилается в воздухе, делая огни фонарей мягкими, а очертания зданий — таинственными. В такой дымке кофейня «Под часами» казалась не просто заведением, а надежным убежищем от стремительного и слишком громкого века.

Она располагалась в арочной нише под массивным циферблатом старинных башенных часов, чей мерный бой был для ее посетителей надежнее любого метронома. Элоиза Грей, хозяйка заведения, уже пятнадцать лет как превратила это место в островок безупречного порядка. Здесь все было продумано до мелочей: бархатные диваны старого бургундского цвета, столики из темного полированного ореха, на которых не оставалось ни пятнышка, и главная гордость — огромная, блестящая, как зеркало, итальянская кофемашина, царица этого маленького мира.

Но главным были, конечно, не интерьеры, а клиенты. Завсегдатаи. Люди, чьи визиты были выверены с точностью до минуты и составляли стройную симфонию утра.

Ровно в половине девятого, как по мановению дирижерской палочки, дверь с мягким звоном колокольчика открывалась, впуская миссис Эдит Плимсол в сопровождении крошечного шпица Артура. Леди неизменно снимала перчатки, усаживалась у камина (неработающего, но от этого не менее уютного) и заказывала каппучино с двойной пенкой. Пока Элоиза или ее помощник готовили напиток, миссис Плимсол с легкой тревогой разворачивала «Таймс», словно ожидая обнаружить на ее страницах нечто такое, способное нарушить её покой.

В десять ноль-ноль в кофейню врывался молодой Маркус Рид. Адвокат из соседнего офисного здания, он всегда выглядел так, будто только что сражался с ветряными мельницами и проиграл. Его темные волосы были взъерошены, галстук слегка перекошен, а кожаный портфель битком набит папками, которые так и норовили вырваться на свободу.

— Американо, с собой, миссис Грей, ради бога, я опаздываю на заседание! — выдыхал он, и Элоиза, уже зная его заказ, протягивала ему бумажный стаканчик. Он хватал его, бросал на стойку деньги и исчезал так же стремительно, как и появлялся.

И наконец, кульминация утреннего церемониала — без пяти одиннадцать. Дверь открывалась без суеты, и в кофейню входил он. Мистер Эдгар Пенн-Джонс.

Ему было около семидесяти, но держался он с прямой, почти военной выправкой. Его костюм-тройка из темно-серой шерсти всегда был безупречен, жилетка застегнута на все пуговицы, а в руке он сжимал не просто зонт, а трость с набалдашником из полированного черного дерева. Его лицо с аккуратно подкрученными седыми усами было воплощением невозмутимости. Он был похож на дипломата из давно ушедшей эпохи, который знал все секреты мира сего, но предпочитал хранить молчание.

— Доброе утро, миссис Элоиза, — его голос был низким, бархатистым и невероятно спокойным.

— Доброе утро, мистер Пенн-Джонс, — отвечала она, уже достав с полки его личную фарфоровую чашку с тонким золотым ободком. — Погода сегодня очень непостоянная.

— Как и большинство членов парламента, — парировал он, едва заметно улыбаясь уголками губ. — Это проходит с возрастом. Обычный, пожалуйста.

«Обычный» — это был не просто латте. Это был строгий алгоритм, священнодействие. Элоиза приступала к нему с сосредоточенностью алхимика.

Шаг первый: Двойная порция эспрессо из специальной смеси бразильских и гватемальских зерен, которые молола сама, дабы достичь идеального помола.

Шаг второй: Молоко жирностью ровно 3,5%, подогретое в питчере до 65 градусов — не больше, не меньше. Пена должна была быть не воздушной, а шелковистой, плотной, без единого пузырька.

Шаг третий: Аккуратное соединение в чашке. Идеально гладкая, однородная поверхность цвета темного бисквита.

Заключительный штрих: Один лепесток мускатного ореха, уложенный ровно по центру с помощью серебряного пинцета.

Она выполняла этот ритуал ежедневно, и он никогда не давал сбоев. Мистер Пенн-Джонс садился за свой столик у окна, с которого открывался вид на шпиль часовни Свят-Мартина-в-полях, расстелив на коленях льняную салфетку, и наблюдал за ней с одобрительным кивком.

В то утро, 17 октября, все шло по заведенному порядку. Миссис Плимсол читала новую статью. Маркус Рид уже умчался на свое заседание. В воздухе витал успокаивающий гул — тихий перезвон чашек, шипение пара, скрип карандаша о бумагу от единственного постороннего посетителя, молодой женщины, что сидела в углу, уткнувшись в толстую тетрадь.

Элоиза взбивала молоко, следя за термометром. Ровно 65 градусов. Идеально. Она потянулась за чашкой, куда уже был налит эспрессо, и вдруг заметила, что мешок с отборными зернами, всегда стоявший ровно, сегодня лежал на боку. Это резануло ее глаз, нарушало гармонию. Не отрываясь от питчера, она наклонилась, чтобы поправить его.

Это заняло не более десяти секунд.

Выпрямившись, она закончила наливать молоко, положила мускатный орех и с легким стуком поставила чашку перед мистером Пенн-Джонсом.

— Великолепно, как всегда, — произнес он, как всегда.

Он поднес чашку к губам. Сделал небольшой, элегантный глоток, каким пробуют дорогой коньяк.

И случилось нечто немыслимое.

Его лицо, эта маска абсолютного самообладания, вдруг исказилось. Глаза широко раскрылись, в них читалось сначала недоумение, а затем — стремительно нарастающее отвращение. Он резко, не по-джентльменски грубо, откашлялся, поставив чашку на блюдце с таким грохотом, что миссис Плимсол вздрогнула, а женщина в углу подняла на него удивленный взгляд.

— Миссис Элоиза, — его голос, обычно бархатный, звучал хрипло и сдавленно. Он смотрел на чашку, будто видел в ней скорпиона. — Это… это недопустимо.

Элоиза замерла. За пятнадцать лет он ни разу не выразил ни малейшего недовольства.

— Мистер Пенн-Джонс? Что случилось? Молоко скисло? — Она не могла в это поверить. Она лично проверяла утром каждую упаковку.

— Нет, — он отодвинулся от стола, и его движения были резкими, угловатыми. — Вкус. Совершенно чужеродный вкус. Горький. Отдает металлом и… горьким миндалем.

Горький миндаль. Элоиза почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она сделала шаг вперед, наклонилась над чашкой, стараясь не дышать. И почуяла. Слабый, едва уловимый, но совершенно отчетливый химический запах, сладковатый и смертельно опасный, пробивался сквозь богатый аромат кофе.

— Прошу прощения, — сказала она, и ее собственный голос показался ей чужим. — Я не знаю… я немедленно…

В этот момент дверь снова открылась, впуская нового посетителя. Это был крепко сбитый мужчина лет шестидесяти с пяти, с коротко стриженными седыми волосами и усами щеточкой, одетый в поношенный, но добротный твидный пиджак. Майор Эверетт, старый армейский товарищ Пенн-Джонса.

— Эдгар! Элоиза! Прекрасное утро, не правда ли? — весело бросил он, но, увидев их лица, тут же смолк. — Что случилось?

Мистер Пенн-Джонс поднялся. Он был бледен, как полотно.

— Ничего, Чарльз. Ничего. Я… я плохо себя чувствую...

И, не взяв трость, не попрощавшись с другом, он быстрыми, неровными шагами направился к выходу и скрылся за дверью, оставив за собой гробовую тишину.

Майор Эверетт растерянно смотрел то на Элоизу, то на удаляющуюся фигуру друга.

— Но что это было? Он выглядел так, будто видел призрака.

Элоиза не ответила. Ее взгляд был прикован к чашке. Механически, движимая каким-то внутренним импульсом, она взяла ее и понесла за стойку, к раковине. И тут она увидела. На внутреннем белом ободке, чуть ниже того места, к которому бы прикасались губы, виднелось крошечное матовое пятнышко. Белесый налет, похожий на сахарную пудру, но нерастворившийся.

Она провела по нему подушечкой указательного пальца. Порошок был безвкусным, но когда она поднесла палец к носу, тот самый запах — миндаль и металл — ударил в ноздри.

Сердце ее упало. Она вспомнила свои десять секунд. Наклон к мешку с зернами. Стойка была пуста. Никто не стоял между ней и чашкой. Но кто-то мог подойти сбоку…

Она резко развернулась и окинула взглядом зал.

Миссис Плимсол — слишком далеко, погружена в себя.

Девушка в углу — смотрела на нее с неподдельным любопытством, перо замерло в ее руке.

Майор Эверетт — растерянно пожимал плечами, явно ничего не понимая.

Джек, ее новый помощник — стоял у кофемолки, но его поза была напряжена.

И тут ее взгляд упал на мусорное ведро под стойкой. Оно было пустым — Джек только что поменял пакет. Но на дне нового чистого пакета лежал один-единственный предмет. Крошечный стеклянный пузырек, словно из-под лекарств, без этикетки. И он был абсолютно чист, кроме горлышка, где виднелись те же белесые крупинки.

Ледяная рука сжала ее сердце. Это не было несчастным случаем. Это было покушение. Кто-то подсыпал яд в чашку Пенн-Джонса, пока она отвернулась, и выбросил улику, зная, что мусор только что вынесли.

Дрожащей рукой Элоиза схватила телефон под стойкой. Она нашла в памяти номер дома Пенн-Джонса. Трубку взяла взволнованная женский голос, его горничная, Сара.

— Миссис Грей? О, миссис Грей! — голос ее дрожал. — Мистер Пенн-Джонс только что вернулся. Он был… он выглядел ужасно! Я никогда не видела его таким. Он не сказал ни слова, прошел прямо в кабинет и заперся. Я стучала, он сказал, чтобы его не беспокоили. Он сказал это таким тоном… таким страшным тоном…

Элоиза слушала, и мир вокруг поплыл. Она что-то пробормотала в ответ и положила трубку. Она облокотилась о стойку, пытаясь перевести дух. Кто-то только что попытался убить ее лучшего клиента. Прямо у нее на глазах. И этот кто-то был здесь, в этой комнате.

Она медленно подняла голову. Ее взгляд, остекленевший от ужаса, скользнул по залу.

Миссис Плимсол делала вид, что читает газету, но ее глаза были неподвижны, а пальцы бело сжимали край бумаги.

Девушка в углу снова уткнулась в тетрадь, но ее карандаш не выводил буквы — он просто царапало бумагу.

Майор Эверетт заказал у Джека эспрессо, но его глаза были прикованы к двери, в которую ушел его друг.

А сам Джек, обычно улыбчивый и расторопный, старательно мыл уже блестящий питчер, а его уши горели багрянцем.

Каждый из них что-то видел. Каждый что-то знал. И каждый отчаянно это скрывал.

*****

Утро восемнадцатого октября в кофейне «Под часами» было похоже на разбитую чашку: все элементы на месте, но целое безвозвратно разрушено, а осколки больно ранят. Знакомый уют сменился тягучей, гнетущей тишиной, которую не решались нарушить ни звон чашек, ни привычный перезвон двери. Воздух был густым от невысказанных вопросов и всеобщей тревоги.

Элоиза не сомкнула глаз всю ночь. Перед ней снова и снова проигрывались те роковые три секунды. Наклон к мешку. Чья-то тень? Шаг? Дыхание? Она не могла вспомнить ничего, кроме собственного раздражения на нарушенный порядок. Чувство вины глодало ее изнутри. Она была хранительницей этого места, его душой и стражем. И она допустила промах прямо у своего алтаря — кофемашины.

Она знала, что обращаться в полицию бессмысленно. Что она скажет? «Мой клиент почувствовал странный привкус, нашел пузырек в мусоре и теперь не выходит на связь»? Это звучало как паранойя одинокой владелицы кафе. Нет, правду она должна была найти сама. Для этого у нее были два инструмента: ее наблюдательность и доверие, которое она годами копила со своими гостями.

Первым нарушил молчание Маркус Рид. Он влетел в кофейню с привычной скоростью урагана, но на полпути к стойке запнулся, ощутив новую, непривычную атмосферу.

— Элоиза? Что-то случилось? — спросил он, сбавив обороты. Его взгляд упал на пустой столик у окна. — Где мистер Пенн-Джонс? Он уже ушел? Обычно он еще сидит...

— Его не было сегодня, — тихо ответила Элоиза, подавая ему уже готовый американо. — Вчера ему... стало плохо. Прямо здесь.

Маркус помрачнел.

— Плохо? Сердце? В его возрасте это... — он не договорил, но на его лице отразилось неподдельное беспокойство. — Надеюсь, все обойдется. Он хоть и ворчун, но приятный джентльмен, в общем-то.

— Вы вчера были на заседании? — осторожно спросила Элоиза, протирая уже сияющую стойку. — Надеюсь, все прошло хорошо.

— Какой там! — Маркус мрачно хохотнул. — Дело Смитли против Смитли. Вы слышали о таком? Мистер Смитли — акула в сфере недвижимости, а миссис Смитли — его бывшая жена с не меньшими амбициями. Они делят не только состояние, но и опеку над пуделем стоимостью. Я представляю миссис Ситрли. Мой оппонент — хитрый лис из «Кингсли и Партнеры». Вчера весь день находился в суде. — Он снова посмотрел на пустой стул. — Жаль, жаль... Элоиза, если он появится, передайте, что я спрашивал.

Он умчался, оставив после себя вихрь нервной энергии. Его алиби казалось железным. Но Элоиза заметила, как его пальцы нервно барабанили по крышке стаканчика, когда он говорил о деле. Стресс? Или что-то еще?

Следующим появился майор Эверетт. Он пришел не в свое время, явно взволнованный. Его лицо было осунувшимся, а привычная военная выправка куда-то подевалась.

— Элоиза, ради всего святого, что вчера произошло? — он пристроился к стойке, понизив голос. — Я звонил Эдгару весь вечер — трубку не брали. Это не похоже на него.

— Я не знаю, Чарльз, — искренне призналась Элоиза. — Он пожаловался на вкус кофе и ушел. Выглядел очень расстроенным.

— Вкус? — Майор нахмурился. — Эдгар? Да он бы скорее проглотил гвоздь, чем пожаловался на свой латте. С ним что-то не так. Вы знаете, мы знакомы со времен Кении. Он всегда был крепким орешком. Но в последнее время... — Майор замялся, потянулся за портмоне. — Черт, опять забыл наличные. Джек, будь так добр, запиши на мой счет
— Эдгар всегда меня выручал. Одолжил немалую сумму пару месяцев назад. Говорил, не торопись. А я теперь и вернуть не могу... — он тяжело вздохнул. — Надеюсь, с ним все в порядке. Мне бы не хотелось, чтобы он думал, что я избегаю его...

Джек пробил покупку, его руки дрожали. Элоиза заметила это. Она также заметила, как майор с жадностью выпил свой эспрессо одним глотком, словно пытаясь снять напряжение. Его беспокойство казалось подлинным. Слишком подлинным? Или его финансовые проблемы были серьезнее, чем он показывал? Старый долг... прекрасный мотив, чтобы друга больше не существовало.

Тихо, как тень, в кофейню вошла та самая девушка с тетрадью. Мисс Вейнрайт. Она заняла свой угловой столик, но сегодня не писала, а просто сидела, уставившись в окно, сжимая в руках дорогую перьевую ручку. Элоиза решилась подойти.

— Мисс Вейнрайт? Вчера вы были здесь, когда мистеру Пенн-Джонсу стало плохо. Вы ничего не заметили? Может, кто-то подходил к стойке?

Девушка вздрогнула, словно вернулась из далеких мыслей. Ее глаза, большие и серые, были полны тревоги.

— Я... я не знаю. Я была погружена в работу, — она инстинктивно прикрыла ладонью страницы тетради. — Я просто пишу письма. Очень важные деловые письма.

В этот момент ее кожаная папка соскользнула со стола, и ее содержимое рассыпалось по полу. Элоиза, извинившись, бросилась помогать собирать листы. Это были не черновики романа. Это были десятки писем, написанных разными почерками — то аккуратным и четким, то нервным и рваным. И на каждом конверте стоял один и тот же адрес: «Мистеру Э. Пенн-Джонсу». А на одном из листов, том, что лежал сверху, крупными, размашистыми буквами было выведено: «...и если правда не откроется, Вы пожалеете о том дне, когда решили разрушить жизнь моей семьи...»

Мисс Вейнрайт выхватила листы из рук Элоизы, ее лицо залилось краской стыда и гнева.

— Не смейте читать! — прошипела она. — Это личное!

Она сунула бумаги в папку, сгребла свои вещи и, почти бегом, выскочила из кофейни, оставив на столе недопитый чай. Элоиза стояла, ошеломленная. Письма с угрозами. Адресованные Пенн-Джонсу. Кто эта девушка? И что за «правду» она требовала открыть?

На стойке зазвонил телефон. Трубку взял Джек с расстроенным лицом. Элоиза не могла не заметить как Джек только прослушал что-то на том конце провода и ничего не сказал в ответ.

— Джек, — мягко позвала она. — У тебя все в порядке? Ты выглядишь расстроенным.

Он вздрогнул, как на пружинах.

— Да! Нет! Все хорошо, миссис Грей. Просто... звонок от друга. — Он отвернулся и с невероятным рвением принялся мыть уже чистый кувшин для молока. Его шея снова покрылась предательскими красными пятнами.

Элоиза отошла к раковине, ее ум лихорадочно работал. У каждого был мотив. У каждого была возможность. Но не хватало улики. Решающей детали.

И тогда ее взгляд упал на крючок за дверью, где висел запасной фартук. На нем болталась забытая трость мистера Пенн-Джонса. Сердце Элоизы сжалось от жалости. Она сняла ее, чтобы убрать в надежное место, и почувствовала в нагрудном кармане фартука какой-то твердый предмет. Она запустила руку внутрь.

Это была массивная серебряная запонка. На ее полированной поверхности были выгравированы инициалы «E.P-J.». Элоиза повертела ее в пальцах. Почему он снял ее? Он делал это всегда, перед тем как попробовать кофе, чтобы не задеть чашку? Но вчера он не допил... Или... Или он снял ее намеренно? Может, он что-то заметил? Может, это был знак? Предупреждение?

Размышления Элоизы прервал пронзительный звонок телефона. Она машинально подняла трубку.

— Кофейня «Под часами», слушаю вас.

В трубке послышались рыдания, перемежающиеся с истеричными всхлипами. Это была Сара, горничная.

— Миссис Грей... о, боже... миссис Грей... — ее голос срывался от ужаса. — Мистер... мистер Пенн-Джонс... Его нашли... в кабинете... Он... он мертв. Врачи говорят... сердечный приступ... О боже!

Элоиза не почувствовала ни шока, ни ужаса. Только ледяную, всепоглощающую пустоту. Ее худшие опасения подтвердились. Она что-то пробормотала Саре, какие-то слова соболезнования, и медленно, как во сне, положила трубку. Она обернулась к залу. Майор Эверетт смотрел на нее, ожидая новостей. Джек замер с питчером в руке.

— Мистер Пенн-Джонс... — голос Элоизы звучал глухо и отчужденно, будто принадлежал не ей. — Его не стало. Сердце.

По лицам собравшихся прокатилась волна шока. Майор ахнул и опустился на стул, белый как полотно. Джек выронил питчер, и тот с грохотом покатился по полу.

Элоиза не видела этого. Ее пальцы сжимали холодную серебряную запонку. Она смотрела на нее, не видя. Сердечный приступ. Слишком удобно. Слишком вовремя. Она не верила ни единому слову.

Девушка машинально перевернула запонку, и ее взгляд упал на крошечное углубление с обратной стороны, где булавка крепилась к основе. Там, в пазе, застряли и засохли несколько крупинок. Но они были не белыми. Они были темными, почти коричневыми, и выглядели как засахарившийся мед или крупинки какого-то растительного вещества.

Ледяной укол пронзил сознание Элоизы. Белый порошок был в пузырьке и на чашке. Коричневый — здесь, на его личной вещи.

Значит, ядов было два?