Призрак старого барона

Тусклый свет дымящейся масляной лампы плясал на сырых каменных стенах подвала. Казалось, сами стены дышали в такт прерывистым хрипам жертвы, втягивая и выдыхая страх вместе с затхлым воздухом. Пламя коптило, выбрасывая в пространство черные язычки сажи, оседавшие на потолке, словно похоронный креп.

Воздух был пропитан смесью запахов: сырой земли, будто только что вырытой могилы; ржавого железа; плесени, годами копившейся в углах; и чего-то сладковато-мясного, отвратительно-притягательного — свежей крови, пролитой совсем немного и еще теплой. Этот коктейль въедался в одежду, в кожу, в легкие, превращая каждый вдох в пытку.

Девушка, привязанная к массивному деревянному стулу толстыми грубыми веревками, дергалась в петлях, как пойманная в силок птица. Каждое движение оставляло на ее запястьях красные полосы, а пеньковые волокна впивались в плоть, смешиваясь с потом и кровью. Светлые, почти белые волосы слиплись от пота и грязи, свисая на лицо мокрыми прядями. Голубые глаза, когда-то ясные и веселые, были расширены от ужаса до предела, а слезы, непрерывным потоком стекавшие по щекам оставляли на перепачканном лице грязные следы.

— К-кто вы? — она сорвалась на визгливый шепот, когда мужчина в черной полумаске сделал нарочито театральный шаг вперед. — Мы... мы не знакомы!

— Отнюдь, милая, — прошипел он, и его голос, низкий и маслянистый, словно струился по стенам подвала, наполняя пространство ядом. — Мы очень даже знакомы. — Пальцы, обтянутые тончайшей кожей черных перчаток, скользнули по ее щеке с почти любовной нежностью, оставляя за собой липкий след. — Ведь вы все, — он сделал паузу, наслаждаясь запахом ее страха, — абсолютно одинаковые. Красивые, нарядные куклы, которые думают, что могут поиграть и уйти безнаказанно.

Неизвестный наклонился, и танцующий свет лампы выхватил из тьмы маску — черный бархат, сливающийся с темнотой, лишь в узких прорезях сверкали глаза. Но в них не было ни капли человеческого, только бездушная пустота.

Дыхание жертвы участилось, превратившись в короткие всхлипы. Она пыталась откинуться назад, но стул, тяжелый и неподвижный, не давал ей даже этого утешения.

— Пожалуйста... — ее губы тряслись так сильно, что слова едва складывались в предложение. — Скажите, чего вы хотите?..

Мужчина покачал головой, и свет скользнул по маске, на мгновение высветив вышитый золотом узор по краю — излишне вычурный в этой конкретной ситуации орнамент.

— О, дорогая моя, — произнес он, и в его голосе прозвучала почти что жалость, — ты уже делаешь. Ты даешь мне именно то, что я хочу.

И с этими словами его рука потянулась к плащу, под которым своего часа ждал узкий блестящий клинок...

— Вы сошли с ума! — крик разорвал затхлый воздух подвала, превратившись из шепота в истеричный вопль. Она забилась в веревках с такой силой, что сиденье под ней заскрипело, а ножки процарапали по земляному полу зловещие следы. — Я вас не знаю! Клянусь Богом, я никогда вас не видела!

В ответ раздался животный рев — не человеческий голос, а нечто первобытное, вырвавшееся из самой глубины искалеченной души. — Не знаешь?! Его пальцы вцепились в ее волосы с такой силой, что несколько прядей остались между перчатками, когда он дернул ее голову назад, обнажив шею.

— Ты украла ее у меня! — слюна брызнула из-под маски на ее лицо. — Нагло похитила! — В его голосе смешались ярость и отчаянная, почти детская обида. Стеклянный блеск безумия в узких щелях маски стал еще заметнее.

Его свободная рука мелькнула — в пальцах засверкало лезвие, отполированное до зеркального блеска. Нож был короткий, не длиннее ладони, с хирургически точной односторонней заточкой. Рукоять черного дерева идеально ложилась в перчатку, будто продолжение руки. Инструмент человека, посвятившего долгие месяцы оттачиванию своего мастерства.

— Нет, пожалуйста, нет — Уже обреченно взмолилась она, лелея последнюю надежду. Когда лезвие вошло в плоть чуть повыше лобка. Раздался тупой, мокрый звук разрезаемой ткани платья — и кожи тоже. Глаза девушки расширились от шока и непонимания происходящего.

Убийца дышал тяжело, прерывисто, как загнанный хищник. Его грудь вздымалась под черным камзолом, а глаза за маской жадно впитывали каждую гримасу на ее лице.

— Девочка должна была остаться... — он наклонился ближе, и его шепот стал почти ласковым, пока нож медленно полз вверх, рассекая плоть с ужасающей методичностью. Мышцы живота рефлекторно сокращались, но рукоятка двигалась дальше, будто это разрезали торт, а не живого человека. — ...со мной.

Кровь хлынула не сразу — сначала показалась лишь тонкая алая линия — как бы художник провел кистью. Потом теплая волна залила ее бедра, хлынула на сиденье, струйками побежала по ножкам стула. Запах железа заполнил подвал.

Она больше не кричала — только сипела, пуская кровавые пузыри изо рта. Глаза закатились, тело дергалось в агонии, но веревки держали ее в своих жестких объятиях. Пальцы беспомощно скребли по дереву.

Мужчина отступил на шаг, торжественно, как скульптор, оценивающий законченный шедевр. Глаза за узкими прорезями маски жадно скользили по телу жертвы, словно запечатлевая в памяти каждую деталь.

Разрез был идеальным — начинался ровно у лобковой кости, шел вертикально вверх и заканчивался чуть ниже солнечного сплетения. Линия оказалась настолько ровной, будто ее провели по линейке — ни одного лишнего волоска в сторону, ни одного случайного зазубренного края.

Внутренности еще не вывалились наружу, сохраняя анатомическое положение, но уже поблескивали в глубине раны, розовые, влажные, покрытые тонкой сеткой кровеносных сосудов. Грудь сокращалась в последних судорогах жизни, создавая жутковатое движение в раскрытой брюшной полости.

— Совсем как та потаскуха... — его шепот был даже нежен, когда он наклонился ближе, окрасившееся в бурый цвет лезвие скользнуло по ее щеке, оставляя полоску на фарфоровой коже. Лезвие задержалось у уголка ее рта.

Голова девушки безжизненно упала вперед, длинные пряди вуалью закрыли искаженное ужасом лицо. Лишь кончик носа и синеющие губы оставались видны в этом белесом водопаде. Он вздохнул с преувеличенным разочарованием — чересчур быстро, ей не хватило выносливости.

Из внутреннего кармана камзола он извлек светлый шелковый платок, ярко контрастировавший с черным как смоль одеянием. Каждое движение было ритуально точным — сначала вытер лезвие с одной стороны, потом с другой, удаляя каждую каплю крови. Металл засверкал снова, будто никогда не касался плоти.

Лампа догорала, пламя теперь было не больше горошины, бросая последние отсветы на стены. В этом угасающем свете убийца последний раз окинул взглядом помещение — стул с остывающим телом; лужицу крови, которая растекалась по неровностям земляного пола, образуя причудливые узоры; блестящую цепочку бусин, рассыпавшихся, когда он сорвал с ее шеи эти до отвращения безвкусные бусы.

Мужчина вышел, дверь скрипнула на ржавых петлях, будто застонала от тяжести происшедшего. Лампа мигнула и тьма тут же заполнила помещение. Где-то вдалеке, за толстыми стенами подвала, завыл ветер — сначала тихо, потом все громче. Прокричала ворона — одинокий, хриплый звук, похожий на смешок судьбы…