Про Мертвячку

А вот ещё одна история, для понедельника, для дня, посвящённого Луне, и всему переменчивому, хрупкому и тайному. У славян, почти вся нечисть — это ♫ ожившие покойники, и оборотни, и русалки, и вурдалаки, причина возвращения может быть разной, но общим является преждевременная смерть и горе о погибших. Как говорится, наши мёртвые нас не оставят в беде, наши павшие как часовые.

Раньше, когда новый дом строили, полагалось под основным крыльцом жертву закопать, обычно домашнее животное, но иногда и человека. А если кто-то из членов семьи умирал во время строительства, то именно его хоронили, это был лучший вариант, вроде как свой добровольно пожертвовал собой. Такой мертвец назывался заложным покойником, и охранял дом от посягательств. Именно поэтому невесту через порог заносили, чтоб заложный не напал на чужачку.

То был ликбез, а вот и байка.

Мой попутчик уверенно крутит баранку «ЗИЛа» заскорузлой мозолистой рукой, о-о-ох, место-то, где ты попал, бедовое, дела тут творились, да и начал свой рассказ...

Это было ещё до Революции и, конечно, до Войны. Жили в деревне Дьяволова Лапа [рядом болотина была, и коров часто засасывало с концами, а то и людей, да и в самой деревне почва часто влажная была] парень, Арсением звался [что значит ответственный и мужественный], и сватался он к девушке Галине [спокойная и мирная] из соседнего села Нагорное [потому что на высоком холме стояло], и часто друг к другу бегали, и ладно бы по долгой окружной дороге, так всё через болотину прыгали, молодо-зелено. А как дойдут, так по забору легонько ноготком постукивали, вроде как знак у них общий был.

И назначили уже свадьбу, как полагается осенью, сразу как лаповцы сливы свои знаменитые собирали, варенья, настойки наделали, а нагорцы яблок мочёных и сидра. Даже дом старый на отшибе всем миром починили, в Дьяволовой Лапе, конечно, чтоб было где новой семье жить. Жених платок подарил Гале, синий-синий, как глаза её, и с вышивкой нитью вороной, как её волосы.

Зачастили дожди, и подождать бы молодым хоть жменьку [количество сыпучих материалов, помещающихся в сжатую ладонь, в данном контексте — значит «немного»], но всё равно бегали друг до друга и всё ворковали, словно голубки. И вот поутру решил Сеня к невесте сбегать, да как-то сильно дождило, он нацепил галоши и побег по дороге вокруг болотины, всё-таки вода в низине поднялась, и решил не рисковать зря. Прибежал в Нагорное, а теща будущая и говорит: «Побежала Галка к тебе. Не встретил по дороге? Так, может, через болотину пошла, бестолковая, иди нагоняй её».

Ну и похлюпал сквозь болото, тропка сырая, местами затоплена, или прыгать, или вброд идти надо, но молодой, ловкий, всё может. И вдруг смотрит: рядом с тропкой на кусте сухом платок синий висит, промок уж весь насквозь, забилось сердце сильно-сильно, беду почуяло. Снял Арсений платок, в карман положил и смотрит внимательно вокруг, кричит: «Галенька, Галенька». Не слышно, но видит: от тропы чуть далече вадья [водоём посреди болота], вода чистая, как хрусталь, а в неё берёзка изломанная вся, истрёпанная, нагнулась, а под деревцем невеста его, как живая, чуть лишь водой лицо прикрыто. Заорал парень скорбно, бросился к луже, вытащил Галю и откачать по-всякому пытался, но ничего не вышло. Взял её на руки и понёс в Нагорное, галоши потерял, штаны все изодрал, ноги сбил, сам как мертвец идёт. Увидели их сельские, а тут и бывшая будущая тёща, заголосила, запричитала: «На кого ты меня, доченька, покинула?» А потом посмотрела на Сеню и говорит: «Это всё из-за тебя, дурня, будь ты проклят». И в волосы ему вцепилась, царапает, чуть глаза не вырвала, а тот стоит, только тело холодное к груди прижимает. Потом положил мёртвую аккуратно в беседку и пошёл домой как был, босиком, исцарапанный и изодранный, прямо через трясину не глядя, и ничего не осталось от невесты у него, кроме платка синего.

Дома не ест, не пьёт, спит немного и работает, словно сам мёртвый, с ним уже и мать разговаривала, и братья, и отец по-мужски попробовал поговорить, но стоит Арсений под ударами, шатается, даже закрыться не пробует. И на похороны его не пригласили. Вот сидит он вечером подле двора [крытая хозяйственная пристройка к дому], починяет телегу, скоро её убирать, не зимой же на ней ездить, парень в новый дом переехал, хоть и один тут теперь живёт. Солнце зашло, но Луна была полной, закончить работу света хватит. Вдруг слышится ему, будто по штакетине [доска забора] кто-то словно ноготком слегка щёлкает, видит: Галина стоит, исхудала, в саване, землёй испачкана, а глаза синие, словно каменья драгоценные, и даже кажется, что светятся в темноте, но, может, это от фонаря свет так отражается. «Холодно мне очень, Сенечка, обними, согрей. Можно мне войти?» «Можно, Галенька». Сам ей калитку отворил, и она в объятья его бросилась, холодная, грязная, дрожит. «Прости меня, милый мой». «За что?» А она и вцепилась ему зубами в плечо, мясо не рвала, только кровь пьёт, вернулась, значит упырём. Напилась и ушла обратно. А парень не сказал никому, только словно жизнь к нему возвращаться начала.

Приходила Галина к Сене каждый день, но кровь редко из него пила, мол, погубит это тебя, любимый мой, и только когда совсем высыхала вся, пригубляла парня понемногу. Тогда Арсений начал куриц у соседей выменивать на всякий скарб, чтоб Галя не страдала, птиц она целиком за раз выпивала, но мяса всё равно не глодала. А потом он предложил гроб её к себе в дом перенести, а невеста его мёртвая согласилась. Пробрался ночью на кладбище, яму разрыл и гроб с собой забрал, в него немного земли насыпал, с холма могильного, всё как Галя научила. А как донёс ящик деревянный до дома своего старого, да хотел внутрь занести, вдруг как изнутри разорвалось крыльцо ветхое, и оттуда костяк козы истлевший поднялся и попытался помешать гроб занести, и фиалками запахло отчего-то, но что может коза, да ещё и мёртвая, против парня с лопатой? Разбил Арсений скелет, а гроб в дом занёс, в тёмный сухой чулан поставил. Теперь Галя на день от Сеня не уходила, дома оставалась, в гробу спала, а он и рад.

А потом девушка мёртвая перестала кровь у жениха своего брать, а в Нагорном люди начали умирать от болезни какой-то, по-первому семья Галины, потом соседи её бывшие, из города врачи с солдатами приехали, сказали — эпидемия болезни неизвестной, чем помочь не знают, а солдаты Дьявола лапу и Нагорное оцепили, никого не выпускают. Так и стояли, пока не осталось в селе никого живого, а «зараза» и на Лапу уже перекинулась, ни души не осталось, ни людей, ни животных, последним Арсений был. Долго невеста терпела, но под конец, совсем оголодав, и его прибрала.

А потом была Первая война, и революция, и Вторая война, не до двух заброшенных деревень всем стало. Дальше настал мир.

Ехал я зимой по шоссе, и занесло меня на дороге скользкой, улетел в сугроб придорожный, глубоко села машина, не откопать, не вылезти, пока бензин был, в кабине сидел, топил мотором, вдруг кто мимо поедет, выручит меня. А как бак опустел, стемнело совсем, и фары потухли, вылез наружу, и вижу через поле заснеженное, вроде вдали огонёк светится, чем не шанс? Пошёл я на него, и к деревне разрушенной выбрел, все срубы истлели давно, из-под снега лишь печи полуразвалившиеся видятся, только один дом на отшибе в порядке, и в окне свет горит.

Добрался я до него, двор не чищен, через забор в снег утонувший прямо по насту можно перейти, только у входной двери немного раскидано, чтоб войти возможно было. Постучал я, не открыли, ну, думаю, не замерзать же из-за избытка вежливости, дёрнул дверь — она открыта, а внутри дома и не топлено совсем, холодно, как на улице.

В избе дед сидит, ветхий и старый, на лавке, рядом с печью остывшей. Я ему: «Привет, дед, пусти согреться, давай топку разожжём», а он посмотрел из-под бровей огромных, кустистых: «Нельзя огонь, запрещено тепло», да и бросился на меня, словно безумный, пальцами в глаза целит, зубами клацает, ну я и дал ему по роже, отчего он упал и, заскулив, убежал на улицу. И что с больного взять? Посмотрел я вокруг и поленницу под печью обнаружил, и спички с розжигом, будет у меня тепло, а утром выйду на дорогу и пойду к городу, если быстро буду идти, как раз успею до следующего вечера. А пока тут побуду, устал, конечно, но нельзя спать, когда где-то рядом безумец бродит. И даже подумал, доберусь до города, обязательно расскажу в психбольницу, чтоб забрали его. Нельзя таким опасным дедам без надзора ходить. А пока кочергу поближе поставил к себе, чтоб если что.

Морить меня начало, дверь в избу хотел на крючок закрыть, но только подошёл, распахнулась она с силой, и в дом девушка заходит, чернявая, синеглазая, бледная очень и худая, будто голодает подолгу, и одета совсем легко для зимы. Проходи к печи, согрейся, говорю, вижу, у неё за спиной дед давешний стоит и бормочет: «Нельзя было огонь разжигать, запрещено». Чего девки-тощей бояться, а она как ухватит за плечо, будто клещами стальными, кочерга и выпала разом. «Стар и слаб стал Арсений, пора ему замену найти уже, выпотрошу тебя, высушу, хороший охранник будет». Вижу, у старика изо рта распахнутого таракан вылез, деловито пробежал по морщинистому лицу и под веко ему залез, тут я и отключился.

Очнулся от того, что в плечо меня кто-то толкает, вижу, за рулём сижу, стекло лобовое треснуло, внутрь снег набился, а форточка авто открыта, и мужичок деревенский в ушанке и тулупе толкает. Рядом «Зилок» стоит. «Что, разбил железного коня своего? Выпимши небось был?» Ухмыляется. «Ладно, залезай ко мне, довезу до города, а за машиной потом вернёшься».

Если бы это был голливудский ужастик, то бросился бы водитель на пассажира и загрыз, может, наоборот, кто на кого, правда, непонятно, и так и сяк можно крутить и додумывать. А тут у нас клуб интеллектуалов, которые дешёвый треш, конечно, могут смотреть, но скримеров и заезженных тропов не любят.