Про пингвина

Женя мечтала сразу после школы перебраться в Москву.

Наверняка потому, что там держались высокие цены на квартиры, лифты небоскребов пугали панорамным остеклением, на дорогах стояли километровые пробки, а по праздникам для тех, кто не выспался в будни, запускали фейерверки.

Кроме грохота метро и многоголосья улиц, Жене нравились музыкальные настройки Москвы. Она верила, что Владик там прозвучит.

С девятого класса Женя всегда хотела одного: на море, чипсов, не ходить в школу, носить высокие каблуки и замуж за Владика.

Она отчаянно верила в Предназначение Влада.

В себя Женя верила по-обычному, уже без фанатизма. Хотя допускала, что со временем и она нескромно сверкнет изящными гранями своего таланта.

Как только его отыщет, попривыкнет немного, так сразу и сверкнет.

А еще Женя знала одну шикарную Аксиому.

«Выйти замуж за Владика» и «шить что-нибудь прикольное из натуральных тканей», — четко на пересечении этих двух функций уже поставлена во Вселенной яркая точка «Евгения».

И пускай она пока просто «Женя», но ее определенность в заданных координатах уже прописана на небесах. И разве может какая-то лютая бесформенная бесконечность с этим сравниться?

Истинное счастье в том, чтобы стать точкой и обрести координаты.

Строчить на машинке, разумеется, Женя не умела, поэтому хотела бы в будущем не «шить» в прямом смысле этого слова, а — «формировать тренды» и «создавать коллекции». Такое и без обучения в институте легкой промышленности можно провернуть. Хотя, если уж переехать из-за Владика в Москву, то можно и с институтом.

Но в целом Аксиома была верна и не требовала дополнительных доказательств.

Жене в школе сразу попалась очень хорошая, очень заслуженная учительница английского. Поэтому Женя ненавидела язык со второго класса, с первого урока.

English ей не давался. А она лишком разумна и деликатна, чтобы хватать бунтующего ежика голыми руками.

Еще Женя боялась плавать в воде и летать в небе. Плавать — просто, а летать — на самолете.

Женя мечтала стать дрессировщицей пингвина. Вернее, она чувствовала, что ей зачем-то очень нужен пингвин. А как уж дальше выстроить с ним отношения — это не так важно. Пингвин просто должен быть. У нее должен быть пингвин.

По совокупности всех предпосылок и обстоятельств, через месяц после выпускного Женя решительно улетела в американскую глушь. По какой-то молодежной программе. Там она стала работать спасателем в бассейне. В пешей доступности плескался океан, но Женя целыми днями торчала в бассейне.

Через год Женя нечаянно спасла Ванессу с третьей дорожки и так познакомилась с Майклом.

Майкл ей сразу не понравился. Она бы предпочла познакомиться с пингвином.

Женя презирала повесть «Алые паруса» и с детства выбирала активную жизненную позицию. Поэтому каждый день в бассейне она продолжала терпеливо ждать пингвина.

Ее предупреждали, что пингвинов в Калифорнию не завезли, только кое-где водятся крокодилы и гремучие змеи.

У Жени еще не хватало своего жизненного опыта, чтобы прислушиваться к чужому мнению. И она продолжала ждать пингвина.

Следующие пять лет Женя жила с Майклом. Сидела на кассе в супермаркете, потому что с появлением мужчины в доме расходы заметно возросли. Так она спасла Ванессу во второй раз.

Потом до Жени дошло, что за пять лет Ванесса бы могла уже научиться сама о себе заботиться.

Страдая в разлуке с пингвином, Женя подумала, что крокодилы наверняка тоже по кому-то скучают. Осознав глубину их тоски, Женя невольно запомнила это ощущение.

И сразу забыла. Забыла Майкла на парковке у национального природного парка.

Рептилии были тронуты. Крокодилы плакали от любви к человеку. На их вкус, Майкл оказался не так уж и плох.

После трех лет одиночества Женя нечаянно зашла в свой супермаркет с другой стороны. И там прямо на входе она, наконец, встретила двухметрового пингвина. Это оказалось даже больше, чем она ожидала.

Внутри пингвина прятался толстый Гарри, он рекламировал мороженое. Пингвин сам упал Жене в руки. Вернее — Гарри упал под ноги, запнувшись на лестнице.

Следующие два года она жила с Гарри.

Женя плакала по ночам от вселенской несправедливости.

Почему-почему-почему для совершенно посторонних людей Гарри честно старался быть пингвином? И только ей, Жене, из раза в раз доставалось лишь жалкое подтаявшее мороженое.

Когда он снова принес лакричное, ее нелюбимое, Женя навсегда разочаровалась в пингвинах.

Искать себя в Калифорнии Женя даже не пыталась.

Зачем?

Она же пока не потеряла себя в Москве.

Пафос ситуации сводился к тому, что она даже ни разу себя не обретала. Женя оставила этот сладкий сюрприз на потом.

Она мастерски утекала из поля зрения своего бессознательного, как нечаянно пролитая кола стремится в песок.

Сквозь старые доски стола под навесом для барбекю в песок утекает что угодно. Утекает все пролитое или опрокинутое, внезапно сбитое летающей тарелкой или просто забытое перед ураганом: ром отдельно от колы, кола сама по себе, ром с колой, смешанные в одном стакане и состоящие в преступном сговоре, как Бонни и Клайд. И вся Женькина жизнь, нелепая, уже почти без пузыриков, тоже утекает.

Менять ничего не хотелось. Поэтому каждый год Женя покупала билеты домой и меняла их обратно на доллары. Иногда она отрезала себе пути к отступлению, и покупала невозвратные билеты. Те просто пропадали.

Глупее них пропадала только сама Женя.

Так десять, почти пятнадцать лет, Женя не летала в отпуск. То есть, она летала, конечно, но всегда в одном направлении: Мексика, Бразилия, Индия, Китай, ЮАР, Шри-Ланка или Гренландия.

А домой не летала.

Она чувствовала, что еще не готова.

Уже тяготила многолетняя пустая переписка с Владиком.

Женя первой сделала шаг к примирению, поздравив его с рождением близнецов. С расстояния десять тысяч километров великодушие и прощение даются легче.

Он нехотя пообещал ей, что никогда не бросит детей.

В благодарность она пообещала написать ему снова.

С тех пор они кое-как переписывались.

В этих пунктирных эпистолярных отношениях она ощущала себя песчаным карьером. Зияющей ямой. Хотя уже не была уверена, что ямы умеют "зиять". Нюансы русского языка стирались о реальность, как хорошие сандалии о гравий, - не быстро, но все же стирались.

Так вот. Ямы.

С ямой, как известно, постоянно случается одна и та же метаморфоза: чем больше от нее берут, тем больше она становится. Становится пустой.

Со временем ямы превращаются в бездны. Стоит ли в них заглядывать, каждый решает сам. Рекомендуется все-таки проконсультироваться с адвокатом и страховой компанией.

По ночам Жене снилось одно: широкая Волга у железнодорожного моста, мамин борщ, вокзальная шаурма, желтые кленовые листья, Владик на кухне варит кофе, за окном падают снежинки, звенит колокольчик на школьной линейке, и домашняя селедка с картошечкой, а сверху колечки лука.

Картошка уже остыла, от лука щиплет глаза, а ее, Женькин, борщ так и не сварен. Он навсегда остался на глянцевой картинке в маминой поваренной книге.

Лучше бы ей на семнадцатилетие подарили скоростной велосипед, а не наушники и «Семейную кулинарию». На велике она хотя бы одно лето покаталась. Книга в восемьсот сорок шесть страниц не пригодилась совсем. В наушниках оказалось слишком много Владика. Достаточно, чтобы она в него поверила. В — них.

Еще почему-то снился июньский дождь в среду, в день выпускного. Меленький скучный дождь зарядил тогда с самого утра. Слишком грустно, чтобы идти на праздник. Ведь Женька так ждала этот день целых одиннадцать лет.

Незрелые бело-зеленые яблочки качались на мокрых ветках в старых садах. Женька сидит на третьем этаже в оконном проеме заброшки и прикидывает расстояние.

Три этажа — это низковато, не наверняка. Наверняка будет — десять тысяч километров через океан. Такие величины кого хошь угробят с первого раза.

Тянуло домой. Тянуло северным ветром. Было ли это как-то связано? Вряд ли.

Можно было позволить себе все, что хочешь. И все получалось не так, как хотелось бы.

Чипсы уже не хрустели, а кола и не пузырилась так весело, как в семнадцать лет.

Да, вообще уже хотелось нормальной еды.

Селедку хотелось бы хотеть гораздо сильнее.

Можно сразу в коктейле с солеными огурцами, джемом из ананасов, рижскими шпротами, сахарной клюквой, забористым дор блю, побелкой в шоколаде и жжеными покрышками на меду.

От стабильного равнодушия ко всему вышеперечисленному хотелось дразнить гремучих змей.

Почему жизнь так сурова, что всегда приходится выбирать между Владиком, пингвином и собой?

В первый раз она выбрала Владика. Ей самой было страшно до чертиков даже думать про Москву. Она просто знала, что будущее Владика где-то там. В мегаполисе, где настоящие продюсеры, хорошие студии и большие деньги. А будущее Женьки там, где Владик. Только из-за этого она кое-как уговорила себя на Москву. Привыкала к Москве, назначила мечтой. И не смогла уговорить Владика. Из-за Москвы они и поссорились первый раз. Ну, с этого началось...

Во второй раз она выбрала пингвина. Она так долго его ждала. Она так сильно хотела обрести пингвина. В итоге ей досталось лишь подтаявшее лакричное мороженое.

Пора бы уже в третий раз, наконец, выбрать себя. Хотя бы методом исключения. Хотя бы вслепую. Но Женя никак не могла решиться. Ей уже казалось, что она играет в наперстки на вокзале с каким-то мутным типом. Проиграть третий раз — логично в заданных условиях. Поэтому она тянула с выбором.

Стерва по английскому часто повторяла: «Женечка у нас, конечно, звезд с неба не хватает.»

Женя как-то вспомнила об этом, закидывая в стирку костюм пингвина.

Гарри стал уже таким толстым, что с трудом нагибался к стиральной машине. Он целыми днями жрет наперегонки мороженое в рекламных целях.

Пингвинячий костюм Гарри хотелось сжечь в печке, как лягушачью шкуру.

Но печки в Калифорнии без надобности, так что, Женя снова и снова кидала костюм в обычную стиралку.

Поддельный пингвин всегда возрождался по окончании сорокаминутной программы для синтетики и смесовых тканей. Просто птица Феникс, не иначе.

Пингвин снова сам падал Женьке в руки, стоило открыть дверцу. Гарри же не станет лишний раз нагибаться к стиральной машине.

Пингвин породы тупой Феникс страшно бесил. Доводил до отчаяния, до исступленья, до рома без колы.

Тогда, в отсутствие Волги, борща, селедки, черного хлеба с хрустящей корочкой и Владика, Женя захотела хотя бы звезду.

Она снова решила все изменить. Хотелось уже немножечко поразвлечься.

Через три года пошлет копию диплома своей очень заслуженной училке по английскому. Пусть та сидит после уроков и до посинения считает звездочки на американском флаге. Или до покраснения. Осознает, сколько звездочек Женька уже нахватала с небес, точнее — хапнула разом. Американский флаг будет красоваться на дипломе. На ее, Женькином, всамделишном дипломе. И диплом будет весь на английском языке. Она всем докажет.

Показывать язык взрослым, тем более, — заслуженным учителям, конечно, не очень вежливо. Но, правда, уже очень хотелось пошалить.

С неба — не с неба, а Женя свое ухватит. На таком расстоянии от школы ловкость развивается быстро.

Иногда Женя сидит с соседским мальчишкой. Не сидит, а бегает. Он просит ее играть с ним в бейсбол. Мальчишка немножко похож на Владика в четвертом классе, и она играет. Так что, уже наловчилась.

Может быть, звезда с неба, и правда, ее утешит?

«Все мы — лишь гости на этой планете,» — с горечью осознала Женя к тридцати четырем.

Последний раз заботливо запаковав Гарри в костюм пингвина, она съехала от него в неизвестном направлении. Записалась на курсы по ведению гостиничного бизнеса.

Над входом в Голливудский отель, куда Женю взяли ассистентом ночной совы, сверкали сразу пять звезд. Их платиновое напыление два раза в месяц полируют до блеска.

Внутри отеля россыпи Голливудских звезд скандалили и ослепляли.

И это снова оказалось больше, чем Женечка ожидала. Гораздо больше, чем выдерживала.

Ей была нужна всего одна звезда во Вселенной. Даже точка. Когда-то она знала ее координаты.

***

Владик всегда хотел одного: петь, играть на гитаре и бухать с друзьями.

Бухать — в гаражах по привычке, а играть и петь по-настоящему — на большой сцене в свете софитов, на перекрестье лучей. Ну, на крайняк, — на стадионе. И чтобы все зрители плакали от избытка чувств и качали в темноте огоньками зажигалок.

Еще Владик хотел позвать Женьку замуж. Но они поссорились из-за какой-то ерунды. Вроде — из-за Москвы.

Конечно, стоило до среды помириться. В среду все-таки выпускной. Поэтому Владик гулял с Дашей под Женькиными окнами и демонстративно названивал Василисе.

Дашка постила каждый свой шаг в соцсетях, делала селфи с Владиком в палисаднике, так что, выбор был верный.

Через месяц Женя почему-то улетела в американскую глушь.

Говорят, она там подрабатывает спасателем в бассейне.

Владик так и не понял из-за чего. Она же боялась самолетов и не любила плавать.

Наверняка все из-за этой стервы по английскому. Та вечно попрекала Женю какими-то звездами.

Началась очередная локальная бойня, и отстрочки от армии резко взлетели в цене. У родителей таких денег не было. У Владика тоже. Пришлось идти в институт. Фиг бы он поступил в Москву. Москва далеко и дорого.

Сразу после школы Владик пошел в местный Политех на факультет мелиорации. Хотя в их городе текла широкая река Волга, и воды для всех было предостаточно.

В Среднюю Азию он тоже не собирался, с детства запомнив, что верблюдам на него плевать.

Давно, в зоопарке один двугордый верблюд ему конкретно на это намекнул. Пока все крутились вокруг ребенка с платочками и салфетками, трехлетний Владик очень громко ревел. Ревел, не переставая.

Сначала он просто хотел обозначить ситуацию, привлечь внимание к проблеме, и чтобы двугордому стало стыдно. Но верблюд попался на редкость бессовестный или глухой.

Поэтому Владик орал так долго, что вошел во вкус и нечаянно осознал свое Предназначение. «Надо петь!» — понял он в тот день благодаря простому бессовестному верблюду.

Кстати, вряд ли тот был глухим. По крайней мере, — до встречи с Владиком.

Надо петь! И тогда мир будет вращаться вокруг тебя, как в зоопарке.

Удивительное открытие в три года.

Почему посетителей не предупреждают, что слюна двугордого токсична?

Двойная доза тупой гордости медленно отравляет. Отравляет в итоге всю жизнь.

Понимаешь только в тридцать. Наверное, избытки гордости как-то пагубно влияют на мозг.

С трех лет Мечта о Сцене будоражила Владиковое воображение.

Лет с тринадцати нескромница Гитара так и манила обниматься. Они с Владиком, смущаясь, шептали друг другу простенькие, но душевные мелодии и никак не могли разомкнуть творческих объятий.

А потом прорезался Голос. Сначала он сломался, как старенький желтый карандаш, которым детсадовец долго калякал солнце. А потом мироздание отстроилось заново, и Голос зазвучал. И новое яркое солнце просияло в высоком небе.

Голос зазвучал, обретая тембр, от которого мурашки танцевали под кожей. Сияющее небо обрушивалось на землю звездопадами. И где-то внутри становилось щекотно и сладостно, как от хорошего шампанского брют.

Владик репетировал с Левой и Кириллом в гаражах почти каждый день. После отъезда Жени репетировать стали в три раза больше.

Владик не сразу заметил, как Дашка коварно родила ему троих за два года. Близнецов и еще одного крикливого, того — первым номером.

По мнению Владика, легкий творческий запой немного оправдывал подобную невнимательность с его стороны.

Оба раза Даша вела прямые репортажи из родильного отделения на четырех площадках одновременно. Но Владику об этом никто не сказал, а сам он не смотрел чужие стримы.

Дашка ему писала каждый день во всех доступных мессенджерах. Но Владик стер себя без следа из чатов.

Тогда она просто прислала фотографии детей по электронной почте, обозначив темой письма «Коммерческое предложение звукозаписывающей компании». Название компании Дашка не придумала, но реклама сработала. Владик не скинул письмо в спам.

Он всегда заходил на электронную почту, ожидая уморительных записок от Женьки. Обычно она сочиняла для него истории про пингвина.

Закончив Политех, Владик пошел работать на завод. Троих детей, как оказалось, надо кормить. Супом, кашей, творогом со сметаной, яблочным пюре и паровыми котлетами. А от песен у них только колики и несварение.

По выходным Владик по-прежнему бухал с Левой и Кириллом в гаражах — хоть это сбылось.

Владик думал, что он не может больше петь, потому что их разлучили с Гитарой.

Он был искренне уверен, что сам, как Иуда, продал Гитару в октябре, чтобы купить детям зимние ботинки. По крайней мере, он помнил, что собирался это сделать. Но босоногую зиму все обвиняли напрасно. В тот год ботинки на меху детям Владика покупала теща.

Гитара еще с мая пряталась от Владика в гараже. Точнее — мозолила глаза на самом на видном месте.

На День Города в гараж набилось много народу, и из гитары сделали дополнительный столик для закусок. Ее положили плашмя, струнами вниз, на два стула от югославской мебели. Постелили бумажную салфетку с пасхальными цыплятами. И тут же наставили сверху пластиковых тарелок с нарезкой и граненых стаканов для коньяка.

Расходились поздно и пьяные, поэтому гитару так и оставили лежать перевернутой на югославских стульях.

В ближайшие выходные,впопыхах собирая раскладушку, на стулья накинули серое покрывало с грустными осликами.

Вообще-то это был один и тот же осел, но на покрывале он почему-то многократно повторялся.

Поверх этой серости нагло навесили золотой ремешок, красный кружевной лифчик и черные колготки.

Одно время Василиса часто приходила потусить в гараж. Она просто очень любила крутых парней, громкую музыку, текилу с лимоном и ненавидела Дашу.

Васька вела себя в гараже как дрянная кошка. Она всегда оставляла царапины, укусы, помаду, лифчики и колготки в самых оригинальных местах. Возможно, даже гадила в тапки.

Из-за очередного чулка в бардачке семейного автомобиля Даша на хрен сожгла их с Владиком синий «Рено Логан», который купили только позапрошлой весной. А Влад еще не выплатил и четверти кредита за этот дилижанс с минимальным пробегом.

На стульях, перевернутую струнами вниз, гитару никто не узнавал.

Хотя она тихонько стонала, когда по праздникам, три-четыре раза в неделю, на нее снова ставили закуску и граненые стаканы.

Но Владик ее не слышал, а если слышал — не понимал. Он думал, это стонет его душа, ломаясь от фантомных болей. И наливал вместо коньяка водку до самых краев.

С намеками у Владика всегда было туго.

После ежедневных скандалов с Дашкой, ее истерик и спонтанных наездов тещи со своим бэк-вокалом, у Владика что-то случилось со слухом.

Он не хотел слышать Дашу и ее мать. Не хотел так сильно, что его желание сбылось.

Он практически перестал слышать.

Все, что звучало тише паровозного гудка и не так выразительно, как пожарная сигнализация, Владик просто больше не воспринимал. Не резонировало. Не откликалось.

И Голос вроде стал каким-то другим. Но тут уже Владик не мог сказать наверняка, потому что он теперь плохо слышал.

Ехидный тролль Ухо-Горло-Нос в районной поликлинике лишь беспомощно разводил своими мохнатыми лапами.

Давать на лапу троллю не хотелось. Запредельная кредитная нагрузка жабой давила на грудь.

Напоминала о себе печень, бесцеремонно толкая в бок. Зрение падало, давление скакало.

Репетировать в таких условиях стало невозможно. Поэтому группа неожиданно распалась.

Кирилл обиделся и продал свои барабаны. На вырученные средства он купил себе самогонный аппарат, а жене — шубу из прытких белочек.

Леве оказалось не под силу выкатить в одиночку рояль из гаража. Поэтому Лева по инерции продолжал репетировать.

Когда-то его позвали на подпевки к Владику, но теперь жизнь вынудила Леву стать солистом. Лева стеснялся напоминать Владику и Кириллу о музыке, поэтому репетировал днем, когда все были на лекциях.

Через три месяца Леву выгнали из института за прогулы. Через семь пригласили записать диск за высокие рейтинги в чатах.

Пропасть между школьными друзьями становилась все шире. Почти сравнялась по ширине с Волгой в районе железнодорожного моста.

От одиночества Лева еще больше репетировал.

Через год он переехал в Москву и давал концерты на стадионах. Зрители плакали от избытка чувств и качали в темноте огоньками зажигалок.

Владик и Кирилл никогда не ходили к Леве на концерты. Из солидарности.

Им казалось, что Лева нагло спер их идею про стадион.

Изредка Лева оказывался проездом в родном городе, и тогда радостные Владик и Кирилл заглядывали к Леве в гараж.

Тогда все снова становилось, как прежде.

Прямо как в детстве, Владик, Лева и Кирилл втроем бухали в гараже. В эти моменты они снова чувствовали себя молодыми и талантливыми, полными сил и надежд.

Каждый вечер четырнадцать лет подряд Владик учил уроки с тремя детьми.

Он начинал подозревать, что обречен этим заниматься, потому что дети — наполовину Дашкины.

Дашка в школе не то, что звезд, она и четверок особо не хватала. Она вообще в другой школе училась. Для красивых.

От таких перегрузок Владик напрочь забыл все, кроме школьной программы. Она, кстати, каждый год подло обновлялась.

Раньше Владик знал много песен, стихов и одну молитву.

А потом все как-то выветрилось.

Остались только площадь круга, строение дождевого червя, предпосылки войны с Наполеоном, основные фрагменты таблицы умножения, неправильные глаголы, пара мифов Древней Греции, ветхие заветы ОБЖ и четыре не очень распространенных предложения про Лондон. Кажется, это столица какого-то островного государства, и важно говорить об этом по-английски.

С другой стороны, хорошо, что Дашка увлеклась и родила троих без долгих перекуров. Дети с небольшой разницей в возрасте заметно сократили отцу совместные школьные мучения.

Иначе учиться бы Владику в той школе лет двадцать или больше, без учета переэкзаменовок.

Такие сроки, между прочим, дают только за самые тяжкие преступления.

Хотя растягивать пытку на много лет — тоже спорная идея. Особой добротой не сквозит.

За предательство гуманнее было сразу казнить. В последнее время Владик все больше склонялся к этой мысли.

Конкретно его, Владика, справедливо было бы казнить три раза: за Женьку, за Гитару и за Предназначение. Можно было, в принципе, начинать в любом порядке. Но сначала все-таки — за Женьку.

На осенних каникулах третий день шел дождь. Младшие внуки опять валялись в грязи и промокли насквозь. Приехав в гости на все выходные, они предусмотрительно забыли дома прописи, книжку про Буратино, совесть и запасные носки.

За все хорошее были наказаны интернетом и телевизором.

Поэтому сейчас внуки сидели под присмотром Владика на кухне и от безделья громко спорили про пингвина.

Старший из младших только не спорил. У него оказались резиновые сапоги, и его отправили в магазин за селедкой. У Владика наклевывался еще один внук. На селедку они хорошо идут.

— Пингвин — это зверь! — с жаром доказывал Кирюша младшей сестре.

Жар у ребенка уже достиг показателей тридцать семь и восемь, но Владик до сих пор не разбирался в такой фигне.

— Или пингвин — на самом деле это волшебный человечек. Он же ходит, как человечек, — задумчиво добавлял Кирюша, опровергая сам себя.

Из-за болезни мальчишка на глазах отрывался от реальности.

— Нет, это рыба! Рыба! Деда, скажи ему, что рыба, — вопила и канючила Женечка, подбирая верную тональность воскресной истерики. — Пингвины же умеют плавать и нырять, я сама видела в Москве в Океанариуме. Ну, деда, скажи ему, что в Океанариуме водятся только рыбы!

— Пингвин — это птица, — случайно вспомнил Владик.

Он вспомнил все. То есть, одну песню.

Песенку, которую написал для Женьки перед выпускным. Про их толстую птицу счастья. Про пингвина.