Про тех, кого нет

Человек-невидимка

Оберштурмбаннфюрер Штефан Гольц в полном одиночестве скучал у себя в кабинете, сидя на стуле и катая по поверхности дорогого деревянного стола карандаш. Он посмотрел на тикающие часы. Одиннадцать вечера. Для нормального человека это было уже достаточно поздно, но для Штефана ночь была идеальным временем для того, чтобы пойти домой. Тишина и благодать. Гольц потянулся и встал из-за стола. Немного постояв на месте, разминая затёкшие мышцы, офицер накинул плащ на плечи, надел фуражку и выключив свет вышел из кабинета.

-Герр оберштурмбаннфюрер, рядовой Хайзенберг по Вашему указанию прибыл!

Гольц вздрогнул от неожиданности и медленно повернулся на звук. Перед глазами тут же возник вытянувшийся в струнку по стойке «смирно» молодой солдат.

-Томас. Как же ты меня напугал. Сколько ты тут уже стоишь? – Поинтересовался Штефан, задумчиво разглядывая солдата.

-С того момента, как герр гауптштурмфюрер Вас покинул. Я провёл его и вернулся сюда.

Гольц устало вздохнул. По его расчётам пацан простоял тут почти семь часов.

От беззаветной преданности этого паренька у оберштурмбаннфюрера заслезились глаза.

-Том. Ты не обязан был это делать. Я и так возьму тебя в штаб. Мне нужны перспективные молодые люди и именно таким я вижу тебя, Том. Я позабочусь о твоём переводе ко мне

Мальчишка радостно улыбнулся, чем вызвал улыбку и самого Штефана.

-Спасибо Вам, герр оберштурмбаннфюрер! Я Вас не подведу! – Парень отдал офицеру воинское приветствие. Тот ответил тем же.

-Ладно. Пошли в казарму.

Гольц вышел первым, следом за ним шагал рядовой Томас Хайзенберг. По пути эти двое общались о всякой всячине, быстро меняя темы и шутя. Томас дошёл до казармы, в которой обитал Штефан.

-Ладно, Том. Уже поздно. Иди отдыхай. – Улыбнувшись сказал офицер СС.

-Доброй ночи, герр оберштурмбаннфюрер. – Сказал напоследок Томас и пошёл в сторону своей казармы.

Улыбка сползла с бледного лица Гольца. Он не торопясь поплёлся к своей комнате. Редкие проходящие мимо жители казармы не замечали бредущую по коридорам тень. Офицер, раздевшись, бессильно опустился на кровать и только тогда понял насколько сильно устал. Завтра будет очередной серый день. И снова симпатичная секретарша Августина проигнорирует его приглашение на ужин.

Как всегда. Эсэсовец провалился в сон без сновидений.

***

Очередной день проходил в серости и унынии. Гольц работал не переставая, но этого всё равно никто не замечал. Никто даже не здоровался с ним, не улыбался в ответ на его улыбку. Штефана словно просто не замечали. Он уже давно не обижался на людей. Смысл? Они ведь всё равно не обратят на это внимания. И всё-таки было тяжело без человеческого общения. Даже раньше, когда от людей исходили исключительно насмешки и агрессия, было легче. С ним хотя бы общались. Иногда хотелось просто застрелиться.

-А смысл? – Спросил сам себя Штефан, глядя на пистолет в открытом ящике стола. – Никто не заметит. Никто не спросит куда пропал оберштурмбаннфюрер Гольц. Моё тело так и останется гнить под столом, пока кто-нибудь из пришедших на моё место не устанет о него спотыкаться.

Внезапно раздался стук в дверь. Неожиданный звук вывел Штефана из раздумий. Он подошёл к двери и открыл её. На пороге стоял рядовой Томас Хайзенберг с какой-то коробкой в руках.

-Герр оберштурмбаннфюрер, разрешите?

-Да, входи. – Гольц впустил парня в кабинет и спросил. – У тебя обед, да? И ты решил в обеденное время задать пару вопросов о деле. Я слушаю.

Штефан присел на стол и сложив руки на груди вопросительно посмотрел на парня. Тот заметно смутился.

-Герр оберштурмбаннфюрер… Уже почти полночь. Я беспокоился, что Вам нужна помощь, поэтому и пришёл.

Штефан Гольц опустил взгляд и посмотрел на часы. Не может быть! Без десяти двенадцать ночи! И без того бледный офицер побледнел ещё больше. Томас обеспокоенно взглянул на него и сделал несколько шагов вперёд.

-Герр оберштурмбаннфюрер, как Вы? Мне вызвать медика?

-Нет, Томас, не стоит – Штефан поднял руку, жестом остановив благородный порыв солдата. – Всё в порядке. Просто… Усталость берёт своё. А ещё я не помню, когда в последний раз ел.

Штефан усмехнулся, но тут Томас поставил на стол коробку и взяв канцелярский нож разрезал связывающие её верёвки.

-Мне тут матушка передала посылку. Велела покормить и Вас тоже. Матушка вкусно готовит, Вам понравится. – Говорил Том, не слушая слабых отговорок офицера. От посылки исходил аромат свежего хлеба. Это первое, что почувствовал Гольц. Потом прибавились запахи домашнего сыра и запечённого со специями мяса. – Мама живёт неподалёку. На ферме. У нас большое хозяйство. Коровы, козы, куры. Знаете, это счастливая жизнь. Вот закончится война, вернусь домой и сделаю предложение своей любимой.

Гольц молча слушал солдата и поражался его мировоззрению. Жить? Счастливо? Штефан не знал, как это. Не знал, но очень хотел. Просто жить. Просто радоваться тому, что ты живёшь. В его понимании это было слишком сложно, настолько, что не стоит и пытаться.

-Вот, возьмите. Это моя матушка написала Вам. – Том протянул офицеру конверт с надписью: «Уважаемому герру Гольцу».

Штефан взял конверт, вытащил письмо и начал читать:

«Доброго времени суток, уважаемый герр Гольц. В своём письме к Вам я хотела бы от всего материнского сердца поблагодарить Вас за то, что Вы дали моему сыночку шанс не ехать больше на ту страшную войну.

Я верю, что рядом с Вами мой мальчик в безопасности. Вы – золотой человек, герр Гольц. Вся наша семья будет помнить о Вас и молиться за Ваше благополучие. Спасибо Вам, берегите моего сына и себя, и да хранит Вас Бог.

С уважением Ирэн Хайзенберг.»

Штефан положил письмо в нагрудный карман. Томас тут же вручил офицеру ломоть свежего хлеба и вытащил из коробки банку ещё тёплого молока. Половину ночи офицер и солдат провели за дружеской трапезой, общаясь, смеясь и философствуя. Возможно впервые за всю свою жизнь Штефан Гольц почувствовал себя кому-то нужным.

***

Последующие пару дней прошли очень быстро, но эти два дня стоили целой жизни. Молодой солдат подарил офицеру надежду на жизнь. На счастливую жизнь в обществе. Штефан всё больше и больше перенимал манеры и привычки у этого беззаботного восемнадцатилетнего юноши. Зачем? Он и сам не знал наверняка. Скорее всего Гольц просто хотел быть таким же, как и он. Счастливым.

В этот вечер был суд над штурмбаннфюрером Фридрихом Штельмахером и его группой. И когда на заседании суда вдруг началась стрельба, Гольц вскочил со своего места, взял пистолет и вышел в коридор. Пустота. Лишь слышались откуда-то крики и стрельба. Около минуты потребовалось на то, чтобы понять, что стреляют на улице. Штефан выбежал из здания и оказался в центре битвы. Смерти он не боялся и просто молча шёл между рядами сражающихся, словно не чувствуя опасности от пролетающих мимо пуль.

-Томас! – Громко крикнул Штефан, ища взглядом Хайзенберга. – Томас! Да где же ты! Том!

Никто не обратил внимания на вопли офицера. Ни обороняющиеся немецкие солдаты, ни наступающие советские. Никто словно бы не замечал его. Даже пули летели мимо. Штефан отчаянно метался по полю боя из стороны в сторону, от русских к немцам и обратно в отчаянной попытке найти хотя бы след Хайзенберга. Тщетно. Ни живого, ни мёртвого Тома Гольц в тот день не нашёл. И даже после конца битвы и поражения немецких солдат не нашёл. И на следующий день тоже. Никто не заметил, как бледная тень покинула бывшую воинскую часть.

***

Штефан в отчаянии бродил по округе, пытаясь найти хоть какой-нибудь след своего подопечного, но всё безрезультатно. Гольц сел на пень посреди поляны и посмотрел вперёд. Прямо перед собой он увидел небольшой холмик земли, из которого торчала винтовка, на прикладе которой висела армейская каска. Могила. Причём недавняя. Гольц опустился перед ней на колени, стараясь найти где-нибудь имя того, кто здесь захоронен. И он нашёл. Точно под винтовкой была чуть присыпанная доска с надписью:

«Тут лежит славный малый рядовой Томас Хайзенберг. Он достойно прожил свою короткую жизнь и с честью отдал её ради дела, которое любил. Ради Родины. Спи спокойно, мой юный друг.

Твой друг снайпер Ганс Маннелиг»

Штефан несколько раз перечитал надпись, а потом закрыл лицо руками и беззвучно разрыдался. В этот момент в голове оберштурмбаннфюрера одно за другим пролетали воспоминания. Детдом. Постоянные издевательства и насмешки. За что?

За цвет глаз. Необычный. Очень светлый и яркий голубой цвет глаз малыша вызывал зависть и отторжение у всех остальных детей. Тогда малыш Штефан и узнал, как могут быть жестоки дети. Жизнь на улице. Голод. Холод. Тяжёлая служба в армии. Учёба в академии. Неблагодарная доля штабного офицера. И за всю эту жизнь не было никого, кто сказал бы ему хотя бы одно доброе слово. Никого! Лишь один мальчишка. Тот самый, который похоронен здесь, заметил его. Штефан просто плакал на могиле мальчишки, будто сам снова стал тем самым детдомовским мальчиком, который после очередного избиения прятался под колючим кустарником вокруг детдома. Надежда на жизнь разбилась вдребезги. Гольц взял пистолет, не думая ни о чём приставил его к виску и нажал на курок. Потом ещё раз. И ещё, и ещё, и ещё. Выстрела так и не последовало. Дрожащими руками офицер вытащил магазин и увидел, что в нём нет ни одного патрона. Слёзы от жалости к самому себе хлынули с новой силой и Штефан громко завопил, подняв голову к небу. Этот дикий вопль, полный отчаяния, не услышал никто…

***

Штефан шёл без остановки уже два дня и неожиданно вдали увидел огонёк фермы. В перепачканных землёй и кровью руках офицер сжимал жетон на цепочке.

Он точно знал куда шёл. Точно знал зачем. На порог вышла немолодая женщина с банкой молока. Видимо шла поить сыновей, которые работали в поле. Но тут она заметила его. Гольц на заплетающихся ногах подошёл к женщине, взял из её рук банку и залпом выпил молоко. Утолив неистовую жажду, офицер вложил жетон в её руку.

-Простите меня, дорогая Ирэн Хайзенберг, я подвёл Вас, подвёл Вашего сына, подвёл всю Вашу семью. Я знаю, что за такое нельзя простить, а Вы всё равно простите.

Гольц сделал пару шагов назад и развернувшись пошёл прочь. За спиной раздался дикий материнский крик, полный боли и страдания. Штефан ещё различал отчаянные вопли обезумевшей от горя матери:

-Господи, за что ты отнял моего сыночка?! Верни мне сына, Господи, верни моего Тома!

Штефан, крепко стиснув кулаки и зубы, молча шёл вперёд, не сдерживая слёз.

Он уже не слушал материнских воплей. Не обращал внимание на ветер, дождь, холод и голод. Он просто шёл. Куда? Офицер и сам не знал куда. Просто шагал в неизвестность. Тогда он ещё не знал, что по кровавой грязи Второй мировой войны идёт навстречу новой жизни.