Пробка

Свет от старой лампы с зелёным абажуром падал конусом на полированную столешницу, оставляя в полумраке полки с книгами и запылённые корешки фолиантов. В этом круге света стояли два бокала — широкие, грушевидные, для бургундского. В них, играя рубиновыми бликами, дышало вино. За окном, приглушённый двойными стёклами, доносился отдалённый гул ночного города — словно биение чужого сердца, не способного нарушить эту тишину.

— «Шамбертен‑Грюссо», — произнёс Арсений Верников, медленно вращая бокал. Его длинные пальцы, привыкшие к точности движений, мягко обводили край хрусталя. Он наблюдал, как по стеклу словно нехотя стекают «ножки» — густые и медленные. — Девяносто первый. Помнишь, Игорь?

Его голос был низким, насыщенным — точно танины в хорошем каберне. Он сам в этот момент походил на идеально выдержанное вино: в его осанке, в плавности жестов чувствовалась "порода", уверенность знатока, хозяина этого кабинета, этого вечера, этой жизни. В уголках глаз уже проступили тонкие лучики морщин — следы бесчисленных улыбок и прищуренных взглядов на виноградники Бургундии.

Игорь, развалившись в кожаном кресле, с блаженной ухмылкой поднёс бокал к носу и втянул воздух с закрытыми глазами. На мгновение его лицо расслабилось, будто он вернулся в то самое лето девяносто первого — в пыльный двор у дома старого Жана, где пахло нагретым камнем и дикими травами.

— Ещё бы не помнить. Тот самый случай, когда мы чуть не подрались из‑за последней бутылки у старого Жана в Боне. — Он сделал маленький глоток, надолго задержал вино во рту, и его лицо выразило почти священный трепет. — Боже мой… Орех… чернослив… и этот дерзкий оттенок кожи, который проступает уже через минуту. Это не вино, Арсений. Это проповедь в бутылке.

Арсений кивнул. На его губах дрогнула едва заметная улыбка — улыбка жреца, услышавшего от адепта нужные слова. В памяти вспыхнул образ: они вдвоём у камина в доме Жана, огонь отражается в бокалах, а за окном идёт дождь, смывая пыль с виноградных листьев.

— Проповедь о бренности и вечности одновременно. В этом вся суть. — Он отпил, позволив вину заполнить собой всё: вкус, обоняние, сознание. Где‑то за стенами кабинета существовал город с его вечной суетой, проблемами, кризисами. Здесь же, в этом тёплом круге света, царила вечность, заключённая в хрустале и отлитая в рубине.

— Ты чувствуешь, как оно раскрывается? Сейчас — спелая вишня, вот… вот пошёл миндаль, лёгкая горчинка. И всё это на фоне какой‑то… минеральной прохлады. Как будто лижешь холодный камень в жаркий день.

— А я бы сказал — мокрая земля после грозы, — парировал Игорь. Он приоткрыл глаза, и в их глубине мелькнуло что‑то детское, восторженное. — Тот самый запах, от которого кружится голова. Ты знаешь, ради таких моментов я и живу.

«И я», — подумал Арсений, но не произнёс вслух. Мысль была настолько очевидной, что не требовала озвучивания. Он смотрел на своего друга, на играющее в бокалах вино, на отсветы пламени в камине (камин был ненастоящий, электрический, но создавал нужное настроение). Он ловил этот миг, впитывал его всеми порами — как благодарная почва впитывает дождь. Полная гармония. Тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием «поленьев» и звоном хрусталя. Где‑то далеко проехала машина, и её фары на миг осветили край книжной полки, превратив пыльные тома в золотые слитки.

Он поднял бокал против света, любуясь тем, как глубокий рубиновый цвет становится почти чёрным в самой толще, а по краям отсвечивает гранатовым огнём. В этом оттенке ему почудился закат над холмами Вон‑Романе — тот самый, что он видел в девяносто первом, когда Жан сказал: «Это вино запомнится навсегда».

— За проповеди, которые не нуждаются в словах, — сказал Арсений тихо.

— За последних верных прихожан, — ответил Игорь, и их бокалы встретились с коротким, хрустальным вздохом.

Звук этот был таким чистым, таким совершенным, что казалось: он будет вибрировать в воздухе этого кабинета вечно. Как эхо от последнего глотка рая, который они только что совершили. И никому из них даже в голову не приходила мысль, что рай порой заканчивается именно в тот момент, когда ты уверен, что будешь пребывать в нём всегда...