Проблема в квартире №6

Квартира №6 на Сахарной улице принадлежит мне. Самому Герцогу. И пусть это люди меня так назвали, впустив в свою квартиру, они заявили: «Это твой дом, Герцог! Это твоё поместье!». Конечно же, это моё место, раз я здесь живу, дышу, ем, тут меня кормят, поят, развлекают.

Своей особы я так просто касаться не дозволяю — много чести, меру знать надо. Люди понимают. Отлично понимают, они хорошо натренированы и подчиняются приказам.

В моей воле спать восемнадцать часов, просыпаться только для того, чтобы выпить воды из своего бокала на высокой ножке или отведать только что приготовленной еды в своей фарфоровой тарелке с позолоченными краями. Это всё для меня. Этот мир для меня. И не просто так! Я — высшее существо, я — шотландский вислоухий кот, но, видимо, мои люди головой повредились, потому что один день, они привели домой ЭТО!

Огромное, несуразное, трясущееся и, простите меня, ссущее под себя создание!

Возможно, я бы простил собаку дорогой породы, но этот уличный пёс, беспородный сын, которого взяли мои люди, поселился на моей территории, и почему-то люди ему были рады больше, чем мне.

Первое время, как его привели в квартиру №6, вокруг него все возились — и она, и он. Кормили, поили с рук, гладили, подбадривали, убирали за ним, я только мимо проходил. Мне даже воду забывали менять!

Потом стало лучше, пёс на лапы свои встал, начал гавкать, прыгать — в общем, нарушать мой покой. Графом его назвали, но таскаться с ним не переставали: на улицу водили, еду больше, чем мне, клали, внимания — тоже, как бы прискорбно это не было.

После такого предательства, я, конечно, в руки просто не давался, по ладоням, которые ко мне тянулись, бил. Они собачиной воняли! Помыть надо! Это же мне потом мыть себя, а не им! Ну что за глупые люди? Ничего не понимают…

Проходит один день, подобный многим, я засыпаю на комоде с цветами — больно мне нравится запах их соцветий, а просыпаюсь я на полу, в вонючей собачьей лежанке, которую всю оккупировал Граф!

Я подрываюсь, но тело тяжёлое, неповоротливое. Отвратительное. Я клацаю когтями по паркету и вижу свои лапы. Не мои лапы. Огромные, длинные, грязно-персикового цвета. Лапы Графа! Я оборачиваюсь, смотрю на себя.

Тело Графа!

Я в его теле!

А моё тело с нежной белой шёрсткой спит на комоде под засохшими цветами.

Что за чертовщина? Быть такого не может! Что бы я, Герцог, стал этой дворнягой беспородной? Нет, нет и ещё раз нет!

Я начинаю бегать по комнате: тело такое грузное, я не могу его выдержать. Заваливаюсь набок, еле встаю и ничего не понимаю. Как же такое со мной могло произойти? Не могло! Не должно было!

Люди просыпаются. Она подходит ко мне, гладит по голове, всё говорит: «Граф, Граф», а я мотаю головой, чтобы не трогала. Как она Герцога смеет трогать без разрешения? Но она всё понимает, улыбается так спокойно, говорит, что сейчас пойдём гулять.

Это она с Графом гуляла, а со мной гулять не надо. Какая ещё улица? Где одна грязь и падаль? Не пойду! Не заставит!

Я пытаюсь спрятаться под диваном, но тот слишком маленький для меня. Никогда не был, но для жирного дворняги он слишком микроскопичен!

Куда, куда мне деваться? И ведь не послушают, что я кот! Они видят, что я пёс. Беспородный пёс, которого принесли с улицы, но я кот! Самый породистый, самый красивый, самый интеллигентный!

Что за напасть?

— Только посмотрите, что это глупая «псина» вытворяет, — слышу я свой вальяжный голос. Как он прекрасен!

Это Граф проснулся, раскрыл мою пасть, показал всем мои наточенные зубы.

— Эта псины — ты! — рычу я, и понимаю, что рычу-то я, а не кто-то другой.

Вот что значит рычать… Похоже на то, когда я шиплю, только куда более зловеще получается — это нужно признать.

— Похоже, у Герцога проблемы. — Граф — то есть я, то есть он! — начинает идти по комоду.

— У тебя точно такие же проблемы!

— Но улицу не переносишь ты, а не я, верно, дружок?

«Дружок»? Я? Дружок? Как он посмел!

Я только бросаюсь к нему, как он моей лапой безупречной людскую фотографию скидывает и говорит: «Упс», потом ещё одну, и ещё, за ними стакан стеклянный с шариками и катятся они по полу, завлекают меня, но я стою на месте.

— Что случилось? — говорит она. Прибегает. — Герцог! Ну ё-маё!

— Что такое? — появляется он, заспанный ещё, не разбирающий дорогу.

— Герцог опять шкодит.

— А я говорит, что вислоухие с характером, вот он его и проявляет. К Графу ревнует, сто пудов.

Я ревную? Увольте! Граф ваш любимый лапой моей вещи ваши скидывает, мне это зачем?

— Ну, Герцог, убирать сам будешь? — Она подходит к нему, а Граф к ней, подумать только, ластиться, под руку сам лезет! — Ой, Герцог… ты чего? Смотри, Макс…

Граф моим лицом о человеческую руку трётся, просит погладить. Ещё и вылизывает моим языком.

— Это он, видимо, извиняется, — решает наобум «Макс» и не угадывает.

Я снова рык подаю, чтобы тело моё не трогали.

— А с Графом-то что? — спрашивает «Макс».

— Их будто подменили… — говорит она.

— Ничего не понимаю… Ладно, умоюсь и пойду с Графом гулять.

— Спасибо.

«Макс» улыбается, а я проскакиваю мимо людей, под кроватью прячусь. Там места достаточно. Никакой улицы. Не выведут меня.

Пока прячусь, пока слышу смех людей, ко мне подбирается Граф. Всё также в моём теле, ходит ужасно! Никакой грации в движениях, никакой осмотрительности, только бы от точки до точки дойти. А потом рассаживается, как собака! — и начинает себя вылизывать.

— Язык убрал! — рычу я.

— Ухаживать за шёрсткой надо.

— Сам разберусь, а ты не трогай!

— Чего злой такой? Что я тебе сделал? — смотрит Граф на меня моими золотыми глазами.

— Пришёл и разрушил мою жизнь.

— Никто твою жизнь не разрушал, не придумывай.

— Ты — глупая псина!

— Понятна, глупая так глупая, — хмыкает Граф и уходит, моим хвостом махая.

Не могу я оставить его без присмотра. Что он ещё натворит? Но если выйду, меня на улицу потащат! И как тогда быть? Не знаю… не знаю…

— Герцог! — слышу я её сладкий голос. — Ещё и на колени!

На колени?! Бездомная шавка!

— Граф! Ты где, Граф! — зовёт уже «меня» «Макс», а я сижу в засаде и планирую в ней остаться.

Только Граф сам показывает, где я прячусь.

— Ну ты чего, Граф? Вылезай. На прогулку! Мячик покидаем, хочешь? Или диск? Жёлтый! Как ты любишь!

Ну что за безвкусица…

Я прижимаю голову к полу, когда руки ко меня тянутся, но я с места не сдвигаюсь, как бы меня не тянули. Рычу, но не кусаю. Кусать не буду, мы же не враги. Тут ситуация вот такая, и им объяснить ничего не могу, потому что мы разных языках говорим, а как жаль! Они бы сразу всё поняли!

— Не достать…

— Может, и не надо заставлять? Кажется, он опять стрессует… пусть дома посидит.

— А если дома наделает делов?

— Ну, нам впервой что ли? Уберёмся.

— Ну ладно. Граф, — «Макс» опускается ко мне, — ты если захочешь на улицу, голос подай. Не жди, хорошо?

А что мне сказать на это? Я не Граф. Граф сидит рядом и слушает. Сидит, лапы растопырив! Коты так не сидят! А люди даже не замечают!

— Боже, Макс, смотри, как Герцог сидит!

— Да уж, сегодня прям что-то странное…

Глупые люди, и псина эта глупая…

Сижу под кроватью, пока люди не уходят. Только потом и выбираюсь, когда опасность мне не грозит.

— Так улицы боишься, Герцог? — присоединяется ко мне Граф, от чего я чуть ли не прыгаю. Но не прыгаю, тело слишком много весит.

— Там ничего хорошего.

— Запахи. Там хорошие запахи.

— Таких же дворняг как ты?

— Что ты всё к дворнягам привязался? — Он ведёт моим лицом и смотрит свысока на меня. — Деревья, их листва, трава, цветы, вода. Там есть голуби, воробьи, утки. Ты с ними общался?

— Н-нет…

— А так бы мог пообщаться. Ты закрытый и боишься всего.

— Ничего я не боюсь! — снова гаркаю на него.

— Если ничего не боишься, то на улицу бы пошёл, а так возомнил себя царём, только из квартиры никогда не выходил.

— Нахал ты, Граф!

— А ты не лучше, Герцог.

Весь день мы держимся друг от друга на расстоянии. Я никуда лечь не могу, потому что не хочу оставлять за собой собачью вонь. Как мне потом вернуться к этим местам, будучи в своём теле? Я же не выдержу! Буду чуять Графа везде!

Питьё из моего бокала приводит к тому, что воду я разливаю. Отвратительно! Никаких правил приличия не существует для этого тела… Я еле поднимаюсь, с ним тяжело ходить, оно не прыгает, оно ничего не делает!

— Как ты с ним живёшь?! — Я намеренно нахожу Графа, который устроился на своей лежанке.

Моя замечательная шерсть!

— С кем? — Граф даже не открывает глаз.

— С телом!

— После того, как меня сбили, тяжело.

Я замираю. Что значит «сбили»?

— Это значит, что на улице меня сбила машина, Герцог. Ты знаешь, что такое машина и что она может сбивать людей и других созданий?

Я думал, что сказал это про себя, но Граф всё услышал. Про машину знаю. Про то, что Графа сбили — нет.

— Наши хозяева меня нашли и отвели в ветеринарную клинику, где мне помогли. Потом они меня забрали, и теперь я живу здесь.

Я даже не знаю, чему я больше поражён: тому, что люди — хозяева, или тому, что узнал о Графе.

— Поэтому тело не двигается, как надо. Когда я был щенком, я бегал только так. Как ты бегаешь. Легко, грациозно… ну, не так, как ты, разумеется. Но неплохо. Очень неплохо. Я завидую, что у тебя такое хорошее тело. Целое. Я давно не чувствовал себя так хорошо.

Не хочу признавать, но Граф говорит это честно. И грустно. С сожалением за то, что потерял.

— И… ты никогда не будешь, как раньше?

— Не знаю. Хозяева этим занимаются. Мы проходим реабилитацию. Как тебе такое? Проходил реабилитацию?

— Нет, не доводилось.

— Потому что ты улицы боишься, а я на ней вырос. Там свои вещи. — И как бы я ни хотел вывести его на новый конфликт, у меня не получается. Правду говорит, я цел, потому что сидел дома, где ничего такого не происходит: не ездят машины, никто животных не травит, чужие люди не трогают, мои люди меня всегда защищают и никогда не делают ничего против моих желаний.

— Ясно, — выдыхаю я.

— А ты чувствуешь, как тело болит? — Он смотрит на меня устало моими глазами.

— Чувствую, что не могу двигаться, как хочу.

— И я это чувствую. Пусть и случайно, но я вернулся на день, на несколько часов в нормальное тело. Пусть и не собачье.

Я пытаюсь сидеть по кошачьи, но устройство тела Графа мне не даёт.

— А людей почему ты хозяевами называешь? — уже из интереса спрашиваю я.

— А кто они? — тянет уши он.

— Люди. А мы их хозяева.

— Так, дорогой Герцог, ты хоть их имена знаешь?

— Макс… и… м-м…

— Да, Лена.

— Лена!

— Её не Лена зовут, — вздыхает он, — Алина. А хозяева они, потому что не их судьба от наших лап зависит, а наоборот. Если они исчезнут из квартиры, как ты будешь заботиться о себе? Кто тебе даст поесть, кто тебя напоит? Кто будет с тобой, несмотря на то что ты отвергаешь?

Граф смотрит моими глазами в самую суть. Противиться ей не могу. Это так. У меня нет таких ловких пальцев, как у людей. Я не могу выйти на улицу, я не знаю, что там есть… я домашний кот, а не уличный… там мне просто не выжить. В квартире №6 мне не выжить, если меня не будут обслуживать.

— Достаточно говорить им иногда «спасибо», — зевает Граф. — Ты всегда столько хочешь спать, Герцог?! Я не понимаю, это ужасно! Можно было бы столько всего сделать, а ты спишь!

Я задираю собачий нос.

— Ну а как же? Энергию нужно восполнять!

— Энергию? Чтобы быть таким важным?

— Конечно, — довольно пытаюсь заурчать я, но снова рычу. Ничего не могу с этим поделать.

— Да уж, таким как ты, это уродиться надо. — Граф складывает подбородок на белых лапах. — Ну… мир, сосед? Будем дружить?

— Если ты будешь меньше пахнуть собакой!

— Так я ведь собака! Как мне меньше собой пахнуть?

Тоже проблема.

— Я вот твоего запаха не чувствую. Обычный. Как у Макса и Алины — домашний.

Домашний… У Макси и Алины есть такой? Никогда не замечал, но они мне никогда не мешали, даже когда трогали. Они не оставляли себя на мне, и мне это больше всего нравилось.

— Понятно. — Я киваю. Ищу место, куда бы приткнуться, а Граф мне уступает лежанку. Подтягивает тело.

Я долго не решаюсь, но потом забираюсь и сворачиваюсь клубочком. Граф ложится рядом со мной.

— Ж-жаль… — говорю, перед тем как заснуть. — Что с машиной так вышло.

— Спасибо, Герцог. Теперь всё куда лучше.

Засыпаю я быстро, только сквозь сон слышу голоса наших хозяев. Её — высокий, тонкий, чуть визгливый:

— Макс! Ты посмотри-и! О-они вместе!

— Тихо! Разбудишь же…

— Надо фотать…

Не знаю, сфотали они или нет, но я спал дальше.

Просыпаюсь с удовольствием, подтягиваюсь и ощущаю лёгкость в родном теле, которое принадлежит мне. Мне и никому больше.

Оно тянется, растягивается. И лапой я ощущаю большой нос. Нос ощущаю, а вот запаха никакого. Я лежу под боком беспородного Графа. Он слюни пускает.

Не стоило бы!

Я встаю и выгибаюсь дугой.

Родное тело! Оно снова моё! И в нём лучше, чем в каком-либо другом.

— Доброе утро! — выходит из комнаты Алина. — Дашься сегодня? — спрашивает она у меня и протягивает руку. Я обнюхиваю её, и снова — никакого запаха. Странно очень!

Графа помыли, пока я спал? У него новый шампунь?

Я Алине только два раза разрешаю себя погладить, а потом зову на кухню, чтобы она мне воды свежей налила. Не буду же я старую пить! Тем более, будучи собакой, я вчера всё расплескал.

— Ну точно с характером, — смеётся она. — Знала, на что иду, когда брала. Утречко, Граф. — Граф просыпается, чуть поскуливает и получает свою порцию доброты.

Я представляю, как у него болят старые раны, но он бодро поднимается на лапы и присоединяется ко мне. Чуть подталкивает бочком и щурит карие глаза.

Что ж, возможно, мы смотрим прийти к консенсусу.