Пробужденные

Саша не помнил того дня, когда впервые увидел пробужденного. Но он отчетливо зафиксировал в сознании глаза. Ее глаза. Девушка лежала на высоком прозекторском столе, накрытая по подбородок простыней. Ее темные кудрявые волосы были аккуратно разложены по сторонам.

Отец, как обычно, сделал несколько своих манипуляций, что-то сказал-прошептал на ухо мертвецу и началось.

Сначала она затряслась всем телом, и если бы Саша был чуть постарше своих четырех лет и имел больше информации о природе смерти, он бы очень удивился, увидев как окоченевшее уже тело вдруг обрело такую живую гибкость. Потом она открыла глаза. Да. Здесь ему не надо было быть взрослым, чтобы сразу понять, что душа, а именно она есть то самое, что отличает человека от иных существ на Земле, уже безвозвратно покинула это тело. Осталось что-то другое.

Отец всегда брал его с собой, и не потому что оставить было не с кем, напротив – и жена и теща с превеликой радостью оставили бы мальчика при себе. Он его учил. Отец верил, что приобщившись с ранних лет, Саша пойдет по его стопам и будет не просто продолжателем дела, а намного больше – сделает из ремесла искусство и разовьет в себе неординарные качества. Саша же, в свою очередь, идя с отцом, долго не мог отойти от причитаний матери, собирающей его в дорогу, и копил в себе нечто вроде жалости к ней и обиды на него.

Саша с интересом для себя наблюдал за процессом пробуждения, каждый раз узнавая что-то новое, и уже совершенно привыкнув к такому для обычных людей необычному деянию. И несмотря на то, что он совершенно не осознавал еще всю биологическую картину человеческой природы, каким-то встроенным чутьем он уже прекрасно видел нечто другое. То, для чего и брал его с собой отец уже пятый раз подряд.

Ее звали Катя. Кудрявая брюнетка семнадцати лет, трагически погибла, выходя из одной машины и нелепо попав под другую. Ее родители, довольно обеспеченные люди, по каким-то своим каналам нашедшие отца Саши (его всегда находили сами, распространяя информацию только среди своих, между собой), давали условно любые деньги лишь еще хоть раз увидеть и услышать дочь.

– У вас будет не более трех суток, прежде чем она уже окончательно уйдет в иной мир, – говорил им отец. – Я прошу вас, не обольщайтесь. Это она, но уже не совсем. Часть ее далеко, ведь срок в таких делах идет практически на минуты. Если бы вы пришли раньше…

– Скажите только, мы сможем попрощаться? – спрашивала мать девушки, – Она же узнает нас?

– Это определенно.

Но отец не знал еще многого. Ибо получив этот дар, он не удосужился даже разобраться в нем как следует, ознакомиться, так сказать, с инструкцией. Узнать о побочных действиях и возможных проблемах. Многое ему приходилось познавать в процессе. Так получилось, возможно повезло, но все его предыдущие дела (а было их девять) прошли почти довольно гладко и были хорошо оплачены. Да так хорошо, что за полгода семья смогла переехать из хрущевки в большой кирпичный дом с гаражом.

Ее глаза. Саша сразу различили неладное. Ему его чуткость, отмеченная некогда отцом и взятая им на вооружение, сказала одно – в ней уже не совсем человек.

Саша сделал шаг назад, когда глаза существа, до того блуждавшие по помещению и медленно осматривающие лица присутствующих, вдруг остановились на нем. В них, на первый взгляд, не было ничего странного. Может лишь зрачки расширены сильнее обычного.

***

– Давайте, поднимайте его уже. Он когда заговорит? – Горобцов, следователь СК, примчавшийся по первому зову, лишь только узнал как будет обстоять дело, хмурил брови и ходил из стороны в сторону. Он вытянул из кармана сигарету, не доставая пачки и сразу прикурил. Дым медленно расползался над его головой сизым облаком. Это сейчас он был такой возбужденный и в ожидании, а всего каких-то два дня назад чуть не избил своего информатора, открывшего ему действительную тайну.

Так он узнал Сергея. Странный на вид мужик сорока семи лет, с виду бородатый отшельник в длинном черном засаленном драповом пальто. Всегда с собой водит сына - мальчишку четырех лет…

– Почти готово, – прохрипел Сергей и отошел в сторону, словно официант разложивший на столе блюдо. Он продолжал что-то шептать, пятясь назад и обхватив за голову сынишку. Оба они остановились у стены и, молча, уставились на Горобцова, подошедшего к пробужденному. Позади были жуткие конвульсии трупа, вой и рев, размахивание руками. Потом покой. Он открыл глаза.

– Поднял, – Сергей щелкнул пальцами и указал на лежащего на диване скрюченного человека.

Горобцов медленно приблизился, соорудив из себя нечто вроде кошки на охоте перед сидевшей на ветке птичкой. Он странно скрючился, сложив руки аля богомол и, не глядя, подтащил к себе табурет чтобы сесть напротив проссаного дивана, на котором лежал человек.

Тот в свою очередь буквально ошарашено вращал глазами и странно распахивал рот, будто ныряльщик, задержавшийся дольше нужного под водой и, наконец-то, вынырнувший.

– Алексей Бугрин, вы меня слышите? – довольно громко сказал Горобцов. Он придвинулся еще ближе, не взирая на невероятную вонь, исходящую от лежащего.

– Кто вы? – названный Бугриным вдруг остановил метание глаз и уставился на следователя. – Где я?

– Хотел бы я сказать, что вопросы тут задаю я, но для вас в вашем положении сделаю исключение. Мне поведали, что память к вам будет возвращаться постепенно, – Горобцов потянулся к карману и достал пачку сигарет. – Вас зовут Алексей Бугрин, вы финансовый директор компании “Параллель Про”. Вспоминаете?

Он вставил в зубы сигарету и, уперев взор в вопрошаемого, прикурил. Сильно затянулся, потом так же протяжно выдохнул огромное облако дыма, мигом затянувшее свет жухлой люстры на потолке.

Лицо Бугрина, все в желтых и синюшных пятнах на миг просветлело, он приподнял руку и, видно, по старой привычке запустил пятерню в свои засаленные редкие, длиннее обычного волосы, поправляя их. Горобцов и ранее видел на груди того огромную окровавленную рану, оставленную двенадцатым калибром, но только сейчас обратил внимание, что погибший был облачен в серый костюм в мелкую полоску.

Сергей и его сын продолжали стоять молча, не отвлекаясь ни на что другое, кроме лицезрения происходящего. Следователь будто вспомнил про них.

– Ваши услуги нам еще нужны? – вежливо спросил он.

– Вплоть до исчерпания вашего внимания к нему, – ответил Сергей и протянул сыну одну руку, а другой взялся за свой старинный саквояж.

– Значит часа два-три.

– Мы будем рядом. Звоните.

– Спасибо, до свиданья.

Отец и сын ушли.

***

Марьяна медленно разворачивалась головой вниз. Туго связанная, с прижатыми к икрам руками, она тихонько покачивалась на кожанных жгутах. Внезапный удар по ягодицам разнесся блаженством по всему телу, а в налившейся кровью голове вспыхнули мириады огней. Боль вмиг преобразилась в истинное наслаждение, не способная нести свое назначение в этом извращенном, измененном до невозможности разуме.

– Да, – прошептала она. – Еще, прошу, еще.

Где-то вдалеке за плотно закрытыми светонепроницаемыми шторами еле-еле слышался шум ночного города. В тусклом красноватом свете, разлившимся по помещению, можно было видеть скудную обстановку большой прямоугольной комнаты, посредине которой с потолка свисала связанная кожаными ремнями девушка. Вокруг нее ходил, помахивая короткой плетью, высокий стройный абсолютно голый мужчина. Во второй руке он держал большой флакон с интимным гелем, которым планировал воспользоваться в любую минуту. Он развернул девушку к себе задом, еще сильнее наклонил ее головой к полу. Кожа ремней протяжно скрипнула, а одна из петель с сильной натянулась на ее шее.

– Дааа, – прохрипела она, ощущая сейчас нечто вроде онемения на грани потери сознания. И в тот же миг она почувствовала внедрение.

Фалос партнера входил в нее, почти задохнувшуюся, почти лишившуюся способности мыслить. Входил и выходил. Витающая где-то между жизнью и смертью, Марьяна возносилась до немыслимых воображаемых высот, где более не было ничего – ни прошлого, ни будущего, ни самого мира, в котором она сейчас находилась. Она давно осознала для себя, что в ее жизни не было уже ничего более возбуждающего и приносящего удовольствие, чем боль и полуобморочный секс. Правда, так же, для себя и с радостью она отмечала, что тяга к этому была контролируема и лишь пару раз в году ей были неподвластны собственные желания.

Вдруг партнер странно вздрогнул, будучи в ней. Находясь на волне оргазмов, Марьяна, тем не менее, почувствовала эту странность. Он как-то неестественно вцепился в ее волосы, с силой потянул на себя один из ремней, заставляя всю ее быстро развернуться, уронил на пол плеть и упал сам. Не дергался, не хрипел, а просто упал и затих.

Не имя возможности посмотреть на него, скрученная так, что не могла пошевелиться, довольно сильно придушенная, Марьяна все же нашла в себе силы позвать:

– Петь, – прохрипела она. – Петя, вставай.

Петя молчал, а осознание реальности пока не приходило в ее голову, и ситуация, в которой она оказалась, где до любого ближайшего стороннего вмешательства в ее жизнь не менее еще восьми часов, пока не открылась ей в истинном свете. Проще говоря – Марьяна еще не поняла в какой заднице оказалась.

– Вставай, развяжи уже меня, – она сделала над собой усилие и чуть приподнялась, повернув голову. Ей хватило концентрации внимания на несколько секунд, чтобы понять, что ее партнер Петр, столько раз доставлявший ей неземное удовольствие, был окончательно мертв и лежал сейчас лицом вниз на красивом деревянном полу.

– Твою мать, – опять прохрипела она, расслабившись и натянув ремни на шее. Жуткое понимание приходило степенно, размеренно, не давая моментному ужасу вонзиться в бытие.

Вдруг и ремни стали сдавливать руки, и дышать с каждой минутой становилось трудней.

Ну не должен же он так рано, – подумала она.

***

Этот взор поглощал его. Недавно еще окоченевшая девица, не отводя взора от Саши, медленно поднималась со стола, не обращая внимания на то, что была абсолютно голой. Простыня до того укрывавшая ее до подбородка, свалилась на пол.

Саша застыл на месте. Впервые с ним было так, и он совершенно не знал, что делать, как поступать. Девушка смотрела на него и шевелила губами, в невнятной попытке что-то сказать.

– Оставь, – послышался голос отца, и он встал между ней и сыном, протянув ей руку и помогая встать. – Не трогай его. Сейчас ты поедешь домой, побудешь с родителями. Ты же помнишь?

Его появление будто пробудило ее ото сна, она тряхнула головой и перевела взгляд на лицо отца. Ее рот перекосило в непонятной гримасе, губы задрожали, а по подбородку сверкнула розовая полоска слюны.

– Ужас, – еле слышно прошептала она. – Я не могу дышать…

– Это вам кажется, потому что немного отвыкли, – буднично заявил отец и повел обнаженную девушку за руку к двери. Он знал, что там уже жду ее родители, им достаточно даже просто его громкого зова. Но надо было ее хотя бы одеть. Он подвел ее к шкафу, в одном из ящиков которого, в черном пакете лежали ее вещи. Конечно, не те самые, в которых ее сюда привезли, но те, что передала мать, лишь только отец взялся за дело.

– Кто вы? Кто я? – снова прошипела она. Голос выходил из нее с жутким усилием, как и воздух. Казалось, само дыхание для нее более не было естественным процессом организма, а стало рутиной, к которой постоянно прилагалось усилие.

Отец достал пакет, вынул вещи и протянул ей брюки.

– Вам надо одеться, – кивнул он, видя ее удивление. Потом подождал еще, вздохнул.

– Нет, я к этому никогда не привыкну. Не буду я ее одевать.

Он положил вещи на стул и прошел к двери, открыл ее и позвал:

– Проходите уже.

В этот момент Катя снова посмотрела на Сашу. И теперь ее глаза уже не показались ему чуть иными, чем у людей. Теперь он увидел всю ненависть и злобу мира в них, все желание пожирать и уничтожать.

– Папа! – вскрикнул он. Отец обернулся, но не сразу, не в миг понял причину беспокойства сына. Он не видел ее глаз на лице, отвернувшемся сейчас от него, но он заметил руки. Ее кисти вдруг скрючились невообразимо, локти вздернулись к плечам, а колени подогнулись, словно она готовилась к прыжку.

–Ээ, – промычал было отец и схватил ее за предплечье, но в тот же момент был отброшен страшным ударом, словно инстинктивно обрушившимся на него со стороны хрупкой воскрешенной девушки. Она только взмахнула рукой, ударив его тыльной стороной ладони по лицу, как отец, словно картонная коробка, отлетел к стене со страшным грохотом.

– Белые воды шумят под горою, – завыла девушка, продолжая страшно извиваться. Саше даже могло показаться, что он слышал треск ее костей. Она то вздыбливалсь вся, выгибая спину, раскидывая непослушные руки в стороны, то вдруг вся мякла, никла, прижималась к полу. Ее черные глаза ни на миг не отпускали его.

Застонал в углу отец, приходя в себя. Скрипнула, раскрывшаяся дверь. Обнаженная, скрюченная Катя резко обернулась и уставилась на застывших в проеме людей.

– Мама, – прошептала она и рухнула на пол.

***

Как же она просчиталась? Как убедительны были те люди.

Трое суток истекали только к трем часам ночи, а до того было еще часов шестнадцать. Такой безумной ловушки она и представить не могла. Безумной – в смысле тупой до невозможности, такой же тупой, как и она сама в этой ситуации. Осталось только задохнуться в этой конструкции под собственным весом и окоченеть в позе хрен знает чего и в чем мать родила, исключая разве что кожаные ремни.

Вспоминать было почти нечего. Когда Петя внезапно умер пару дней назад, появились двое, назвали сумму и условие. А так как, кроме него на Марьяну никто не мог оказать волшебного воздействия, она мигом согласилась, предвкушая лишь несколько дней блаженства, напоследок, вроде того.

Будучи еще свежим, как выражались эти люди, Петя довольно быстро пришел в себя, довольно неплохо двигался и выражал мысли. Все остальное, как оказалось, у Пети тоже было в порядке.

Земля тянула, и с каждой минутой эта тяга словно становилась сильней. Стараясь если не выбраться, то хотя бы просто не дать затечь конечностям, Марьяна постоянно шевелилась из стороны в сторону, прокручивая в ремнях руки и ноги.

Ей в голову пришла мысль.

– Помогите! – что есть мочи заорала она, приподняв голову, чуть освободив шею из петли. На это ушли огромные силы, и чтобы сделать еще раз нечто подобное нужно было очень, очень хорошо отдохнуть и собраться. Мысли о том, что этот прекрасный номер, за наглухо закрытыми окнами которого был чудесный панорамный вид на центр города, может быть звукоизолирован, как-то не пришли сейчас в голову. Да к тому же в ее положении все средства хороши.

“Гребаный мертвяк с огромным членом, – думала она. – Чтоб тебя, твою мать. Вот надо было так. Кто из вас троих – эти двое или ты сам – обманулись? Да так обманулись, черт бы вас побрал, что я теперь как сраная колбаса-вязанка отвисаю в гордом одиночестве. Совершенно безнадежна и, считай, мертва.”

Эти думы расшевелили ее. Марьяна вдруг ощутила в себе огромную жизненную страсть, волну, которая способна вот так на границе вдруг развернуть тебя, подбросить и заставить действовать в своих же интересах.

Где-то она это видела. Спрыгнуть с крючка, слететь с катушек, быть в пролете. Марьяна как могла изогнула шею, повернула голову вверх и сквозь муки и тяжесть своего положения все же нашла в себе силы улыбнуться.

Крючок.

Ее позорная качелька висела петлей на крючке, да так конструктивно задумано, что снимать и вешать ее можно почти не напрягаясь. Стоит только чуть поднапрячься.

Мысль породила действие, действие раскачало мир. Хватило всего нескольких хороших движений с задержкой дыхания и со взятием всей воли в кулак, чтобы петля скользнула с крючка и вся конструкция, в которую была завернута девушка не рухнула на пол вместе с ней.

Боль приносила радость.

Не сейчас.

Сильно приложившись головой, ударившись плечом, Марьяна все же быстро пришла в себя и мысленно поставила галочку напротив первого пункта в плане по собственному спасению. Второй пункт был поизящней в деталях, позаковыристей. Но на нем уже почти ничто не угрожало жизни. И то хорошо.

Расстегнуть ремни, развязать веревки.

***

Горобцов внимательно слушал. Диктофон лежал рядом, и изредка мигающий индикатор на экране показывал, что запись идет. Воскрешенный буквально два часа назад Бугрин уже прилично пришел в себя и поведал потрясающую историю следователю. И было тут не только о последних минутах его несчастной жизни, но и том, кто ее преждевременно прекратил. Да и о многом другом, сопутствующему тому.

Было очевидно, что Горобцов просто пИсался от счастья. Ведь это какие перспективы: так и глухарей не останется, если вовремя подсуетиться, и если тело не спрятали подальше от глаз. Единственное, придумать как это все провести официально, но с другой стороны – по части переставить и подтасовать у него проблем никогда не было. Не хватало лишь конкретики, фактов, натуры.

Бугрин в очередной раз закончил говорить, а Горобцов, потянулся за новой сигаретой. В свете тусклой засраннной лампочки, во всей этой обстановке замшелого интерьера, стоящий столбом дым добавлял нуарности всей ситуации. В стоящей на стуле между ними стеклянной баночке, найденной на кухне, уже покоилось примерно полтора десятка окурков.

– Это хорошо, Алексей, – в который раз сказал Горобцов. – Есть еще что добавить по этому вопросу?

Бугрин довольно странно глянул на следователя, что-то вроде подумал, судя по мимике, потом перевел взгляд на ту самую псевдо-пепельницу на стуле и более никуда не смотрел. Застыл взором.

– Может, хочешь покурить? – затягиваясь, спросил Горобцов. – Мы с тобой вроде реально закончили. Лично у меня более вопросов нет. Могу оставить сигарет. Сейчас позову твоих кураторов, если так можно сказать. Они и займутся…

Он не договорил буквально пару слов. С неожиданной ловкостью и скоростью Бугрин рванулся вперед, схватил банку с окурками и с размаху ударил Горобцова по левой стороне лица. Стекло лопнуло и осколки разорвали кожу. Брызнула кровь. Бугрин бил еще и еще, а Горобцов поначалу опешивший, не ожидавший, теперь уже находился в полуобморочном шоке, заваливаясь на правый бок и вытягивая перед собой руки.

– И темные тучи плывут надо мною, – завыл нечеловеческим голосом оживший мертвец. Он вдруг откинул в сторону остатки стекла, подошел к дивану, сел на него, поджал ноги, лег и отвернулся к стене. Недалеко хрипел в конвульсиях следователь СК Горобцов.

Нашли их два дня спустя.

И с каким удивлением следователь по делу смерти Горобцова прослушивал запись. Ведь шла она вплоть до того, как закончилось место на устройстве, а его там было много.

***

Марьяна извивалась уже около получаса, когда ей наконец удалось вытащить правую руку. Остальное было за малым. Довольно скоро она освободилась полностью, и прежде всего, даже не удостоив взглядом своего мертвого любовника, прошла в ванную, где в течение часа приходила в себя в горячей воде.

Выйдя, она налила полный бокал вина, какое-то время сидела напротив трупа, попивая и покуривая. Потом надела халат и взяла в руки телефон.

– Алло, – сказала она в трубку, когда там ответили. – Я хочу потребовать компенсации. Он вырубился намного раньше, чем вы сказали. Да он чуть не угробил меня. Что? Да нет, он просто свалился. А я, ну как вам сказать, осталась немного не в том положении. Что? Нет, он меня не трогал. Он просто умер. Второй раз.

***

– Доча, – протянула руки вперед вошедшая женщина и, схватив обнаженную девушку, крепко ее обняла.

Та вдруг затихла разом, обмякла телом и обняла мать в ответ. Стоящий в дверях отец Кати смотрел немигающим взором, и по щекам его струились слезы. Губы дрожали, сжимались кулаки.

Саша подбежал к отцу и опустился рядом с ним. Тот застонал, повернулся и приподнялся на локте.

–Все хорошо, сынок. Я в порядке. Но нам пора уходить.

Он встал, взял за руку сына, другой рукой прихватил саквояж.

– У вас не более трех суток, – сказал он тихо, проходя мимо уже натурально рыдающего отца девушки.

А Саша видел, бросив взгляд назад, что теперь, странным образом, глаза девушки сделались вполне себе обычными. Ну как у всех.