Процедуры

Семён Палыч сплюнул кровавую слюну в жестяную банку и потёр десну языком. Третий зуб за месяц. Или за два — календарь вели нерегулярно, да и какая разница. Лампа над головой гудела, как всегда. Этот звук въелся в кости хуже радиации. Если тут вообще была радиация. Никто не знал.

— Твоя очередь под ультрафиолет, — буркнул Костя из-за перегородки. — И волосы сдать не забудь.

Семён Палыч поднялся с лежанки. Колено хрустнуло. В коридоре пахло хлоркой и чем-то кислым — наверное, опять прорвало трубу в седьмом отсеке. Или в восьмом. Или это вообще не отсеки, а что-то другое. Табличек не было, только номера, нацарапанные гвоздём.

У кабинета процедур уже стояла очередь. Молча. Говорить было не о чем — все темы исчерпали ещё тогда, когда Васька пытался вспомнить, какого цвета было небо. Его потом нашли в вентиляционной шахте. Голова застряла между лопастями. Крутился там три дня, пока механизм не сломался.

— Фамилия? — спросила Римма Сергеевна через окошко. У неё под глазом расплывался свежий синяк.

— Да ты же знаешь.

— Фамилия? — повторила она тем же тоном.

— Мурашов.

Она что-то черкнула в журнале. Семён Палыч разглядывал её пальцы — под ногтями чернота, как у всех. Ногти стригли раз в неделю и сдавали в контейнер. Зачем — никто не объяснял. Как и всё остальное.

— Кабинет четыре. Волосы — в кабинет семь. Кровь — после обеда.

— После какого обеда? Жратвы же нет третий день.

Римма Сергеевна подняла на него пустые глаза.

— После обеда, — повторила она.

В кабинете четыре воняло озоном. УФ-лампы висели в три ряда, некоторые мигали, готовые вот-вот погаснуть. Семён Палыч разделся, сложил одежду в ящик. На теле остались следы от прошлого раза — красные полосы, как от плети. Говорили, это нормально. Говорили многое.

— Пятнадцать минут, — прохрипел динамик. — Не двигаться.

Он встал под лампы. Кожу сразу начало жечь. В углу кабинета что-то шевелилось — то ли таракан, то ли тень. Разницы не было. Тараканы тут были размером с ладонь и не боялись людей. Люди тоже перестали бояться тараканов.

Время тянулось. Семён Палыч считал трещины на потолке. Двадцать три. Или двадцать четыре — одна то появлялась, то исчезала, в зависимости от того, как падал свет. Может, это вообще не потолок. Может, они все давно сдохли, и это чистилище. Только в чистилище, наверное, не надо сдавать анализы.

Дверь скрипнула. Вошла Нинка из двенадцатого. Или тринадцатого. Лицо серое, под носом — засохшая кровь.

— Выходи давай. Моя очередь.

— Время ещё не вышло.

— Похер. Выходи.

Семён Палыч начал одеваться. Нинка уже стягивала кофту. На спине у неё был шрам — длинный, кривой, как река на карте. Только карт тут не было. Как и рек.

В кабинете семь стригла Маруся. Руки у неё тряслись — то ли от старости, то ли от того, что нюхала технический спирт. Семён Палыч сел в кресло. Оно покачнулось — одна ножка была короче остальных.

— Голову назад, — велела Маруся.

Ножницы щёлкали неровно. Волосы падали на пол, где их тут же собирала Ленка-дурочка. Она была молчаливая, только мычала иногда. Говорили, она родилась уже здесь. Говорили, таких много в дальних отсеках. Но в дальние отсеки никто не ходил — там темно, и пол проваливается.

— Всё, — Маруся ткнула его в плечо. — Следующий.

Семён Палыч встал, отряхнулся. В зеркале напротив отражалось чужое лицо — впалые щёки, мутные глаза, на виске — пятно непонятного происхождения. Он потрогал его. Сухое, шершавое. Вчера не было. Или было, просто он не замечал.

В коридоре Костя курил самокрутку. Табак давно кончился, курили сушёный мох из вентиляции. От него першило в горле и хотелось блевать, но это хоть что-то.

— Слышал, в пятом отсеке нашли дыру, — сказал Костя, выпуская дым. — Большую. Ведёт куда-то вниз.

— И что?

— Спустили Генку на верёвке. Минут через двадцать вытащили. Одна верёвка.

— А Генка?

Костя пожал плечами.

— Какой Генка?

Семён Палыч хотел что-то ответить, но забыл что. Память в последнее время барахлила. Все жаловались на это, но врач — если его можно было так назвать — только разводил руками. Таблетки кончились. Или их никогда и не было.

Объявление о сдаче крови передали по громкой связи. Динамики хрипели и заикались, половину слов было не разобрать. Семён Палыч поплёлся в медблок. Там уже выстроилась очередь — человек тридцать, все одинаково серые, одинаково сутулые.

— У меня уже брали на прошлой неделе, — пробормотал кто-то впереди.

— Заткнись, — огрызнулся другой голос. — Всем брали.

Медсестра — не Римма Сергеевна, другая, Семён Палыч не помнил её имени — втыкала иглы небрежно, словно в мешки с песком. Кровь текла густая, тёмная. Некоторые падали в обморок прямо в кресле. Их оттаскивали в угол, на грязные матрасы.

— Рука, — велела медсестра.

Семён Палыч закатал рукав. Вены просвечивали сквозь тонкую кожу — синие реки под белым льдом. Игла вошла криво, пришлось искать вену. Он смотрел, как наполняется пакет. Пол-литра. Как всегда.

— Можете идти.

Он встал, покачнулся. В глазах потемнело, но он удержался. В коридоре раздавали пайки — кусок чего-то серого, похожего на хлеб, и кружку мутной жидкости. Семён Палыч взял своё, пошёл обратно в отсек.

По дороге встретил Витьку-механика. Тот тащил какую-то трубу, лицо перекошено от натуги.

— Опять потекло? — спросил Семён Палыч.

— А когда не текло? — Витька сплюнул. — Всё тут гниёт. Мы вместе с ним.

Они разошлись. Семён Палыч дошёл до своей койки, рухнул на неё. Есть не хотелось, но он заставил себя прожевать пайку. На вкус — как мокрый картон. Запил мутной жижей. От неё во рту остался металлический привкус.

Где-то загудела сирена. Один длинный сигнал, два коротких. Что это значило — никто не помнил. Может, учебная тревога. Может, ещё что. Сирена выла минут пять, потом затихла.

Семён Палыч закрыл глаза. Под веками плясали красные круги от УФ-ламп. Или это были не круги. Не лампы. Не веки.

В соседнем отсеке кто-то кричал. Потом затих. Потом опять. Так могло продолжаться часами. Семён Палыч натянул на голову одеяло. Оно пахло плесенью и чем-то ещё — сладковатым, тошнотворным.

Костя на своей койке читал какую-то книгу. Страницы пожелтели, половина оторвана. Он водил пальцем по строчкам, шевеля губами.

— Что читаешь? — спросил Семён Палыч.

— Не знаю. Буквы вижу, а слова не складываются.

— Дай глянуть.

Костя протянул книгу. Семён Палыч уставился на страницу. Буквы расползались, как муравьи. Он попытался сосредоточиться, но в голове зашумело.

— Тоже не могу, — он вернул книгу.

— А помнишь, раньше читали? — Костя почесал затылок. — Или мне кажется?

— Не знаю. Может, кажется.

Опять загудела сирена. На этот раз три длинных сигнала. Или четыре. Семён Палыч сбился со счёта.

— Пора на вторую процедуру, — сказал Костя.

— Какую вторую?

— Не помню. Но пора.

Они поднялись, пошли по коридору. Людей стало больше — все куда-то шли, молча, словно сомнамбулы. У некоторых из носа текла кровь, но они не вытирали.

В процедурной было темно. Только в углу мигала одинокая лампочка.

— Раздевайтесь, — сказал кто-то из темноты.

Семён Палыч начал расстёгивать рубашку. Пальцы не слушались. Рядом Костя уже стянул штаны, стоял голый, худой, рёбра торчат.

— Встать к стене. Руки вверх.

Стена была холодная, влажная. Семён Палыч прижался к ней лбом. По спине пробежала дрожь.

Что-то кольнуло в шею. Он дёрнулся, но чьи-то руки удержали.

— Не дёргаться, — прошипел голос.

Укол. Ещё один. Потом что-то холодное потекло по спине. Семён Палыч попытался обернуться, но голова не поворачивалась.

— Стоять.

Время остановилось. Или ускорилось. Или его вообще не было. Семён Палыч чувствовал, как что-то ползёт под кожей. Не больно. Просто... неправильно.

— Можете одеваться.

Он отлепился от стены. Ноги подкашивались. Костя уже натягивал штаны, на спине у него темнели пятна — то ли синяки, то ли что-то другое.

В коридоре Семён Палыч остановился у фонтанчика. Вода текла ржавая, с запахом железа. Он сделал несколько глотков, поперхнулся. Во рту остался привкус гнили.

— Эй, ты чего тут? — окликнул его охранник. — Проходи давай.

Охранники были везде. Молчаливые, с пустыми лицами. У всех одинаковые дубинки, одинаковая походка. Говорили, они не спят. Говорили, они вообще не люди. Но кто тогда?

Семён Палыч побрёл дальше. В голове шумело. Перед глазами плыли цветные пятна. Он остановился, прислонился к стене.

— Плохо? — рядом возникла Нинка.

— Нормально.

— У всех плохо после второй процедуры.

— А что за процедура?

Нинка посмотрела на него, как на идиота.

— Какая разница?

Она ушла. Семён Палыч постоял ещё немного, собираясь с силами. Надо было дойти до койки. Лечь. Закрыть глаза. Может, завтра будет лучше. Хотя какое завтра? Тут не было ни дня, ни ночи. Только лампы. Только гудение. Только процедуры.

Он сделал шаг. Ещё один. Коридор качался, как палуба корабля. Или это качался он сам. Из-за поворота вывернула тележка — на ней везли что-то, накрытое брезентом. Из-под брезента торчала нога. Маленькая. Детская.

Семён Палыч отвернулся. Не его дело. Ничто тут не было его делом. Только процедуры. Только очереди. Только ждать.

Чего ждать — он не помнил.

В отсеке горел свет. Костя лежал на койке, уставившись в потолок. Губы шевелились, но звука не было.

— Ты что? — спросил Семён Палыч.

— Считаю.

— Что считаешь?

— Не помню. Но надо считать.

Семён Палыч лёг на свою койку. Пружины скрипнули. Сверху капало — редко, методично. Кап. Кап. Кап.

Он начал считать капли. Досчитал до ста и сбился. Начал снова. На пятидесяти забыл, зачем считает.

Где-то хлопнула дверь. Потом ещё одна. Шаги в коридоре — тяжёлые, размеренные. Остановились у их отсека.

— Мурашов. Петренко. На выход.

Семён Палыч сел. В дверях стоял охранник. Лица не разглядеть — слишком темно.

— Куда?

— На выход, — повторил охранник.

Костя уже встал, натягивал ботинки. Семён Палыч последовал его примеру. Соображал плохо, но спорить с охранниками себе дороже.

Их повели по коридору. Потом по другому. Потом ещё. Семён Палыч потерял ориентацию. Вокруг всё было одинаковое — серые стены, серые двери, серые лица.

Остановились у массивной двери. На ней висел замок — огромный, проржавевший. Охранник достал ключ, повозился. Замок щёлкнул.

За дверью — лестница вниз. Или вверх. В темноте не разобрать.

— Спускайтесь, — велел охранник.

— Зачем?

— Спускайтесь.

Костя пошёл первым. Семён Палыч — за ним. Ступеньки были скользкие, пахло сыростью и ещё чем-то — приторным, химическим.

Спускались долго. Или поднимались. Направление потеряло смысл. В ушах нарастал гул — низкий, вибрирующий.

Наконец вышли в большое помещение. Потолок терялся в темноте. По стенам — трубы, провода, какие-то механизмы. Всё покрыто ржавчиной и плесенью.

— Ждите тут, — сказал охранник и ушёл.

Они остались вдвоём. Костя сел на пол, обхватил колени руками.

— Думаешь, нас того? — спросил он.

— Чего — того?

— Ну... того.

Семён Палыч не ответил. В горле пересохло. Он облизал губы — солёные, потрескавшиеся.

Где-то заработал механизм. Лязг, скрежет. Пол задрожал. Из темноты выплыло что-то большое, металлическое. Семён Палыч прищурился, пытаясь разглядеть.

— Это же... — начал Костя и осёкся.

Это было похоже на дверь. Огромную, круглую, как в банковском хранилище. Только больше. Намного больше. На ней виднелись символы, знаки. Некоторые светились тусклым зелёным светом.

— Вы двое, — раздался голос из динамиков. — Подойдите к шлюзу.

— К какому шлюзу? — крикнул Семён Палыч.

— К шлюзу, — повторил голос.

Они подошли. Вблизи дверь казалась ещё больше. Металл был тёплый, почти горячий.

— Положите руки на сканеры.

Семён Палыч огляделся. На стене светились два квадрата — красные, пульсирующие.

— Давай, — шепнул Костя. — Хуже уже не будет.

Они положили руки. Что-то кольнуло в ладони. Семён Палыч дёрнулся, но рука словно приклеилась.

Сканеры загудели. Потом писк. Длинный, пронзительный.

— Отрицательно, — сказал голос. — Вернитесь в отсеки.

Рука отлепилась. Семён Палыч посмотрел на ладонь — там остался ожог в форме спирали.

— Это что было? — спросил он у Кости.

Тот молчал. В глазах — пустота.

Обратный путь не запомнился. Охранник молча вёл их по коридорам. Свернули не там — или там, просто Семён Палыч не узнавал места.

В отсеке горел свет. На койке Семёна Палыча сидел кто-то чужой. Молодой парень, лицо в язвах.

— Ты кто? — спросил Семён Палыч.

— А ты кто? — парень оскалился. Зубов не хватало половины.

— Это моя койка.

— Докажи.

Семён Палыч растерялся. Как доказать? Тут не было ни документов, ни имущества. Только койки. Только процедуры.

— Ладно, — он махнул рукой. — Похер.

Пошёл искать свободное место. В дальнем углу нашёл матрас — грязный, провонявший мочой. Лёг прямо в одежде.

Костя устроился рядом на полу.

— Как думаешь, — спросил он, — мы ещё люди?

— А кто мы, если не люди?

— Не знаю. Но иногда кажется...

Он не договорил. Где-то захлопали двери. Много дверей. Словно кто-то бежал по коридору, открывая и закрывая их.

— Тревога! — заорал кто-то. — Все на места!

Но какие места? Семён Палыч остался лежать. Костя тоже не двигался.

Топот ног. Крики. Потом — тишина. Абсолютная, звенящая.

— Слышь, — шепнул Костя. — А может, мы все умерли? Давно уже. А это...

— Заткнись, — оборвал его Семён Палыч.

Но мысль засела. Может, и правда? Может, те двери наверху — или внизу — ведут не наружу, а...

Свет погас. В темноте что-то зашуршало. Много мелких звуков — словно тысячи насекомых ползли по стенам.

— Не двигайся, — прошептал Костя.

Семён Палыч и не думал двигаться. Он лежал, вжавшись в вонючий матрас, и ждал.

Шуршание приближалось. Потом — дыхание. Тяжёлое, влажное. Совсем рядом.

Что-то коснулось его лица. Холодное, склизкое. Он зажмурился, стиснул зубы.

Не человеческий голос прошелестел что-то на незнакомом языке.

Существо — или что это было — отползло. Шуршание удалялось. Наконец стихло.

Свет зажёгся. Семён Палыч открыл глаза. Костя сидел, уткнувшись лицом в колени. Плечи тряслись.

— Ты видел? — спросил Семён Палыч.

— Нет. И не хочу.

На полу остались следы — влажные, с резким запахом аммиака. Они вели к вентиляционной решётке.

— Пойдём отсюда, — Семён Палыч поднялся.

— Куда?

— Куда угодно. Только не здесь.

Они вышли в коридор. Пусто. Ни охраны, ни других обитателей. Только гудение ламп.

Шли наугад. Все двери были одинаковые, все повороты вели в никуда. Иногда попадались лестницы — Семён Палыч не мог понять, ведут они вверх или вниз.

— Стой, — Костя схватил его за рукав. — Слышишь?

Семён Палыч прислушался. Где-то впереди — голоса. Много голосов. Говорили одновременно, слова сливались в гул.

Подкрались ближе. За поворотом — большой зал. Весь забит людьми. Они стояли рядами, покачиваясь. Глаза закрыты. Губы шевелились в унисон.

— ...принять процедуру... ждать сигнала... — долетали обрывки фраз.

— Это что, блядь, такое? — выдохнул Костя.

В центре зала на возвышении стоял человек в белом халате. Лицо скрыто хирургической маской. Он дирижировал толпой, словно оркестром.

— ...скоро откроются двери... скоро придёт время... скоро мы станем...

Семён Палыч потянул Костю назад. Но тот стоял, как вкопанный, глаза остекленели.

— Костя!

Тот шагнул вперёд. Ещё шаг. Влился в толпу, встал в ряд. Губы зашевелились.

Семён Палыч рванулся было за ним, но остановился. В глазах у всех стоящих была пустота. Абсолютная. Финальная.

Он попятился. Свернул в боковой коридор. Бежал, не разбирая дороги. В ушах звенело. Сердце колотилось где-то в горле.

Остановился только когда ноги отказались идти. Привалился к стене, сполз на пол.

Где он? Коридор как коридор. Серые стены, серый потолок. Лампа мигает, вот-вот погаснет.

Дверь напротив была приоткрыта. Семён Палыч заглянул внутрь. Архив. Или что-то вроде. Стеллажи с папками, всё в пыли.

Он вошёл, начал листать. Медицинские карты. Сотни, тысячи. Все одинаковые.

"Процедура №1 — выполнена"

"Процедура №2 — выполнена"

"Процедура №3 — выполнена"

...

"Процедура №247 — выполнена"

Дальше запись обрывалась. У всех на одном месте.

В дальнем углу стоял сейф. Открытый. Внутри — стопка фотографий. Семён Палыч взял верхнюю.

Групповой снимок. Люди в белых халатах на фоне какого-то здания. Улыбаются. На небе — солнце.

Солнце.

Семён Палыч уставился на жёлтый круг. Попытался вспомнить. Тепло на коже. Свет. Но память ускользала, как вода сквозь пальцы.

На обороте надпись: "Персонал комплекса К-17. День открытия."

Дата стёрлась.

Следующее фото. Те же люди, но лица осунувшиеся. Улыбки натянутые.

Ещё одно. Людей меньше. Те, что остались, смотрят в объектив пустыми глазами.

Последнее фото. Один человек. Семён Палыч вгляделся.

Это был он сам. Только моложе. В белом халате. С биркой на груди: "С.П. Мурашов. Начальник медицинской службы".

Фотография выпала из рук. Семён Палыч отшатнулся.

Нет. Не может быть. Он не... Он никогда не...

Память взорвалась осколками. Процедуры. Он их разрабатывал. Вводил. Следил за выполнением. Эксперимент. Всё это было экспериментом. Подготовкой к...

К чему?

Осколки не складывались в картину. Что-то важное ускользало. Что-то, из-за чего всё началось.

Или закончилось.

За дверью — шаги. Семён Палыч метнулся к выходу, но поздно. В проёме стоял охранник. Тот самый, что водил их к дверям.

— Пора на процедуру, — сказал он.

— Какую ещё процедуру? Я же начальник! Я всё это придумал!

Охранник смотрел сквозь него.

— Пора на процедуру.

Семён Палыч попытался протиснуться мимо. Дубинка опустилась на плечо. Боль прошила до костей.

— Не сопротивляйтесь.

Его поволокли по коридору. Ноги заплетались. В голове туман.

Новая дверь. За ней — операционная. Белый кафель, яркий свет. На столе — инструменты.

— Ложитесь, — велел кто-то в маске.

— Я не буду! Я знаю, что вы делаете! Я сам это придумал!

Его уложили силой. Ремни защёлкнулись на запястьях, на лодыжках.

— Процедура номер двести сорок восемь, — монотонно произнёс голос. — Финальная стадия подготовки.

— Подготовки к чему? — закричал Семён Палыч. — К чему, блядь?!

Маска склонилась над ним. Глаза за ней были нечеловеческие. Слишком большие. Слишком чёрные.

— К переходу, — прошелестел голос. — Вы же сами знаете. Вы же сами всё рассчитали. Оптимальное количество процедур. Оптимальное состояние биоматериала. Оптимальное время вскрытия.

Шприц блеснул в свете ламп. Игла вошла в вену.

— Нет... — прохрипел Семён Палыч. — Это не то... Это не так должно...

Сознание поплыло. Потолок закружился. Лица над ним множились, искажались.

— Скоро, — шептали голоса. — Совсем скоро. Двери откроются. Мы выйдем. Мы придём. Мы заберём своё.

Тьма накатила волной. В последний момент Семён Палыч увидел — или ему показалось — как потолок операционной раздвигается. За ним — не бетон. Не грунт. Не космос.

Что-то другое. Что-то, для чего не было слов.

Что-то, что ждало.

Давно.

Терпеливо.

Голодно.