Продаётся дом

Деревянные половицы тихонько поскрипывали под ногами, отмечая каждый шаг. Сквозь тонкие занавески проникал лунный свет, и в его лучах старая, привычная глазу мебель приобретала совсем другой вид.

За стенами едва слышно свистел ветер. Я провёл ладонью по подоконнику – на деревянной поверхности не осталось никакого следа. Ещё бы, пыль я протёр как раз сегодня, перед приездом потенциальных покупателей. Впрочем, уже совсем не потенциальных, и даже не покупателей, а владельцев моего старенького, но такого уютного дома.

В сенях из настенных часов, подаренных ещё дедом, со скрипом выползла кукушка и откуковала трижды. Эти часы я ремонтировал уже не раз, ломаться они, кажется, любили гораздо больше, чем показывать время. Давно надо было их сменить, но всё никак рука не поднималась. А теперь уже это будет забота новых хозяев.

Я прошёлся по комнате, полюбовался на хрустальный сервиз в рассохшемся серванте, ногой поправил скомкавшийся домотканый половичок. В красном углу, почти под самым потолком, стояли иконы, потемневшие от времени так, что даже ликов не разобрать. Я помню их с рождения. А на этой гитаре, сиротливо спрятавшейся в углу возле стола, играл отец, пока был жив.

Поддавшись порыву, я выдвинул маленький ящичек из серванта, не глядя, нащупал что-то круглое, завёрнутое в лоскут ткани. Прошёл через всю горницу, опустился в любимое кресло матери – оно приветливо скрипнуло подо мной – и развернул свёрток. Пяльцы для вышивания. Мне сразу вспомнилась мать — вышивки, созданные ею, до сих пор висят на стенах вместо картин.

Я торопливо кинул пяльцы обратно в ящик и выбежал в сад. Тёмные силуэты яблонь обступили меня, а одна из них, самая смелая, наверное, чьи ветви всегда нависали над дорожкой, мешая ходить, ласково протянула мне яблоко. Я не стал отказываться, сорвал, надкусил. Эта яблоня плодоносит редко, раз в несколько лет. Было время, когда я хотел её спилить, но, опять же, руки так и не дошли. Наверное, хорошо, что не дошли, яблоко оказалось на редкость вкусное.

Я прошёлся по саду, заглянул в сарай – всё ли в порядке, зашёл в погреб. Хотел было снять с полки банку солёных огурцов, но не стал – уж больно услужливо она стояла на самом виду, будто просилась в руки. Передёрнув плечами, вернулся к дому, поднялся на крыльцо – ступеньки даже не скрипнули, только чуть прогнулись под весом. Положил ладони на резные балясины перил – дерево, несмотря на холодную ночь, оставалось тёплым. Сделал шаг к двери.

Мне показалось, или она сама распахнулась передо мной? Не важно. Я задвинул защёлку, отрезав путь ночному холоду, и слегка удивился – впервые на моей памяти она не заела. Прошёл в спальню, сдёрнул с кровати стёганое одеяло, завернулся в него. Надо будет не забыть перед уходом положить его обратно. Снова пошёл бродить по дому, не зажигая света – мне казалось, что, щёлкни я выключателем, и волшебство рассеется. Что сразу перестанут существовать все эти ночные скрипы и свисты, так любимые с детства.

Я всегда верил, что наш дом – живой. Отец не раз пытался меня убедить, что всё это выдумки, но я упорно продолжал верить. С матерью я о своих домыслах не говорил, а вот дед, услышав, как я разговариваю с домом, едва заметно улыбнулся в бороду и кивнул, будто поддержав меня. Он умер спустя два дня на этой самой кровати – тихо, без мучений. Просто заснул вечером и уже не проснулся. Его хоронили всем селом, и даже дом единственный раз за всё своё существование заплакал – непонятно как прохудилась недавно залатанная крыша.

Когда я привёл сюда молодую жену, дом радовался вместе со мной, а когда у нас появилась дочь, он словно помолодел.

За окнами забрезжил рассвет, и кукушка в сенях прокуковала шесть раз.

Я до последнего не хотел продавать дом. Только когда понял, что денег на операцию жене нужно столько, сколько я не смогу заработать за то время, что ей осталось. И всё равно покупателя я искал так тщательно, как только мог. С ходу отверг бомжеватого вида мужика, отказал семье с двумя шумными избалованными детьми, едва узнал, как эти дети любят всё ломать… И продал его спокойной молодой паре, понравившейся мне сразу же, с первой встречи. Новые хозяева моего дома должны приехать через час. Все документы мы уже подписали, столь необходимые на операцию деньги, завёрнутые в газету, давно лежали в сумке, стоящей у порога. Пора идти.

Я поднял сумку, перекинул через плечо, обернулся. В глазах предательски защипало. Мне захотелось бросить всё, наплевать на обещание, вернуть деньги и никуда не уходить.

«Не уходи, – радостно скрипнул в ответ дом. – Останься!»

«Не могу, – подумал я, вспомнив лицо жены, измученное и похудевшее, цветом ничем не отличающееся от казённой больничной подушки. – Прости».

«Я понимаю, – грустно шепнул дом и вздохнул. – Иначе она умрёт. Иди».

Одну слезу я всё-таки не сдержал, стыдливо стёр её рукавом. Дом проявил мужскую солидарность и сделал вид, что не заметил.

Я резко, неуклюже повернулся к двери, дёрнул защёлку – заело. Кое-как, чертыхаясь от досады, всё-таки открыл её, чуть ли не бегом, пока не пропала решимость, выскочил на жалобно скрипнувшее крыльцо, захлопнул дверь, со скрежетом провернул в замочной скважине ключ. Каждая ступенька проводила меня своим, особенным плачем, калитка просела и скрежетала по земле – что такое, я же только вчера всё проверил.

Я в последний раз обернулся на дом, выделяющийся на светлеющем небе, провёл взглядом от самого низа до конька крыши, стараясь запомнить всё. И вдруг услышал, как в сенях снова закуковала кукушка в старых часах. Один, два, три, четыре, пять, шесть… А на седьмой раз захлебнулась и, наверное, повисла на пружине, так и не втянувшись обратно в часы…

И вдруг дом жалобно заскрипел на все свои голоса, глядя на меня пустыми глазницами тёмных окон. Хлопнула калитка, зашумели деревья…

И всё затихло. Дом устало замолчал. Для него эта ночь была такой же тяжёлой, как и для меня.

Сегодня дом прощался со мной навсегда…