Профессор

Все началось с мелочей. С тех самых «провалов», которые я списывал на усталость, стресс и чертовски скверный период в жизни.

Сначала умерли родители. Машина, скользкая дорога, дурацкая случайность, которая перечеркнула всё. Я остался один в их пустой трёхкомнатной хрущёвке, где каждый сантиметр хранил воспоминания о прошлом. Именно тогда я впервые поймал себя на том, что не могу вспомнить, куда положил ключи. Не просто забыл, а выпал из реальности на несколько секунд. «Блин, старею», — отмахнулся я тогда, списав всё на нервное потрясение.

Потом был развод с Катей. Долгий и неприятный, с дележкой потрёпанного «Форда» и недвижимости. Мы не кричали, не били посуду. Мы просто медленно отдалялись друг от друга. И в один «прекрасный» день я понял, что у нас уже совсем нет ничего общего — ни в интересах, ни в быту, не говоря уже о сексе. Её холодный, безразличный взгляд, бесконечные разговоры с кем-то по телефону, вечерние встречи и ночёвки у подруг. Я отдал ей всё, что она хотела.

Перед тем как уйти окончательно, она бросила с порога: «Ты стал невыносимым, Андрей. Ты будто выключаешься и витаешь где-то. Иногда смотришь на меня, и в глазах — абсолютная пустота. Как у старика с деменцией. Проверься, чёрт побери, пока совсем не спятил».

Её слова впились в меня как заноза. Потому что я и сам это чувствовал. Ту самую пустоту. Брешь в собственной голове.

Я пошёл к врачу. Сначала к неврологу в районной поликлинике. Пожилой доктор, пахнущий лекарствами и старостью, выслушал меня, постучал молоточком, посветил в глаза фонариком.

«Переутомление, молодой человек, — вынес вердикт. — Стресс. Отпуск возьмите. Попейте глицин, для самоуспокоения».

Но «глицин» не помогал. Провалы учащались, часто болела голова.

Тогда я пошёл ва-банк. Собрал все свои сбережения, копилку на чёрный день, который, похоже, уже настал, и полез в интернет в поисках лучших специалистов. Началась череда обследований, похожая на странный, затянувшийся кошмар.

МРТ, ЭЭГ, люмбальная пункция, бесконечные баночки с кровью, тесты на память. Очереди в частных клиниках, где с тобой говорят вежливо, но безразлично, потому что ты — очередной «интересный случай» в их практике.

Месяцы ожидания. Месяцы жизни в подвешенном состоянии, когда каждый новый день я просыпался с одним вопросом: «Запомню ли я его?» Я вёл блокнот, записывал всё — встречи, идеи для статей. Это был мой якорь в уплывающей реальности.

И вот, наконец, финишная прямая. Все анализы сданы, все исследования пройдены. Осталось только прийти и узнать диагноз.

Я сидел в уютном, дорогом кабинете главного невролога клиники. На столе стояла орхидея, за окном шумел город. Всё было так цивилизованно, так спокойно. Ничто не предвещало конца света.

Доктор, пожилой мужчина с усталыми, но умными глазами, положил перед собой папку с моей фамилией и начал говорить:

— Андрей Валентинович Соколов, 35 лет... — дальше какие-то медицинские термины и непонятные формулировки.

Я молча смотрел на врача. Челюсть отвисла, я не мог ничего сказать. «Разрушается... мозг... несколько месяцев...» Эхо этих слов билось о стенки моего черепа, не давая сосредоточиться. Во взгляде доктора читалось сочувствие, но мне оно было не нужно. Сочувствие — это для слабых, для тех, кто сдался. А я… я ещё жив.

«Сколько?» — с трудом выдавил я, голос сорвался.

Доктор вздохнул. «Точный прогноз дать невозможно. От трёх до шести месяцев. Может быть, чуть больше. Зависит от темпов прогрессирования болезни».

Я откинулся на спинку кресла. Три... шесть месяцев. Жизнь, которую я знал, рухнула в одно мгновение, превратившись в пыль. Жизнь, полную расследований, путешествий, встреч, острых статей, хотя если задуматься, то паршивых статей жёлтой газетёнки. Теперь всё это… прах. Мне 35, чёрт побери! Я энергичный, спортивный, зеленоглазый журналист, я полон сил, как мне кажется!

«Что это за болезнь?» — спросил я, хотя, казалось, уже не имело значения.

«Нейродегенеративное заболевание. Очень редкое. Мы сделали все возможные анализы, исследования. К сожалению, это необратимо».

Я кивнул, не слушая. «Необратимо». Это слово теперь станет моей тенью.

Я поднялся, поблагодарил доктора, хотя внутри всё протестовало против этой вежливости. Поблагодарил за что? За смертный приговор?

Выйдя из кабинета, я почувствовал, как мир вокруг меня искажается. Коридор больницы с его стерильными белыми стенами и запахом средств казался декорацией к дурному спектаклю. Я шёл, как во сне, не чувствуя под ногами пола. На улице меня ослепило солнце. Обычный, ничем не примечательный день. Люди спешили по своим делам, смеялись, разговаривали по телефонам. Они жили. А я… Я достал из кармана телефон и набрал номер. Но потом передумал и сбросил вызов. Кому я мог сейчас рассказать? Кому я мог объяснить, что чувствую? Я смотрел на город, на эту кипящую жизнью реку, и понимал, что я уже вне её. Я — наблюдатель, призрак, приговорённый наблюдать за жизнью, которой мне больше не будет принадлежать. Что теперь делать, я не знал, что будет дальше, но я не сдамся. Не сейчас. Не так просто. Я сел в свой старенький «Форд». Обычно я наслаждался ездой, чувствовал, как ветер свистит в открытом окне, но сейчас… сейчас я просто тупо смотрел перед собой, уставившись на дорогу. В голове крутились обрывки фраз врача, обрывки воспоминаний о прожитой жизни, обрывки планов, которым никогда не суждено будет сбыться. Я не заметил, как пролетело время. Не знаю, сколько прошло минут или часов, мой взгляд упал на открытый блокнот, где я всё записывал, и внезапно словно очнулся. Чёрт! Чистяков. Я совсем забыл! Мне же нужно ехать, брать интервью. Эта статья… она слишком важна, чтобы её упустить. Я резко вдавил педаль газа, «Форд» взревел, протестуя, но подчинился. Нужно успеть. Нужно довести это дело до конца. А смерть… смерть подождёт.

Профессор Чистяков жил в небольшом домике на окраине Москвы, в своём НИИ он оказался не нужен и давно уступил дорогу молодым, уйдя в свободное плавание, проживая в своей берлоге на пенсию. Его инновационные подходы в изучении материи, пространства и времени пробудили во мне интерес, и я решил во что бы то ни стало встретиться с ним. Чёрт его знает, чем ещё кормить публику, что скупает нашу жёлтую газетёнку, мне кажется, я и так написал уже всё на тему «очевидное и невероятное», вон только недавно вернулся из командировки в Казань, где накатал статью о том, как бабки из спального района многократно наблюдали неопознанные летающие объекты над их хрущёвкой. А одна из них вообще утверждала, что неделю назад была выкрадена из своей однокомнатной квартиры инопланетянами, и те её жестоко снасильничали на борту космического фрегата, что поднялся ради этого дела на орбиту Земли. Муть жутчайшая, но раз народ читает, а редакция требует новых тем, вот и приходится работать в таком жанре полуфантастики или полушизофрении, признаться, сам ещё не определился, как этот феномен помешательства общества на всём сверхъестественном назвать.

Профессор был известен в широких кругах, регулярно публиковался, получил за свою долгую жизнь множество различных патентов, наград и проводил исследования. Мне, как журналисту, поручили написать статью о возможности человека путешествовать во времени. Чёткие задачи помогут мне не свихнуться от мысли о смерти. Мне нужно закончить это дело. Навигация стала плохо работать, когда я почти подъехал, но хорошо, что у меня отличная зрительная память и я заранее посмотрел маршрут по карте. Домик великого учёного был покосившимся и со стороны выглядел удручающе, калитка заскрипела, когда я стал её открывать.

— Есть кто дома? Профессор, я вам звонил!

— Проходите, проходите, молодой человек! — услышал я в ответ и пошёл по заросшей дорожке, а приблизившись к дому, увидел на пороге профессора. Это был худощавый, пожилой человек, на удивление с отличной осанкой, выправка словно у военного, и рост, надо сказать, немалый.

— Доброе утро! Я Андрей — журналист еженедельника «Очевидное и невероятное». Я вам звонил, и мы договорились о встрече, вот пишу статью о квантовых открытиях и их возможных влияниях на будущее человечества.

На самом деле тема была для меня интересна, она хоть как-то была связана с наукой, да и факт того, что общаться в процессе работы придётся с профессором, а не с бабой Валей, утверждающей, что зелёные человечки каждое утро воруют масло из её холодильника, тоже немного приободрял.

— Очень приятно, Андрей, проходите в дом. Интересно узнать, что происходит сейчас в мире, расскажете старику, а то у меня давно не было гостей. И ваше лицо мне кажется знакомым, мы раньше не встречались? — Профессор прищурился, в его глазах мелькнула искорка чего-то неуловимого. — Может, на какой-то конференции? Или в институте? Память уже не та, простите. В последнее время детали уплывают, как осенние листья по воде. А лицо ваше будто из далёкого сна...

— Нет, к сожалению, я бы точно запомнил, — слегка улыбнулся я, следуя за ним в дом. — Хотя в последнее время и в мире творится такое, что вполне можно поверить в переселение душ или путешествия во времени. Вот, например, в Японии недавно запустили поезд на магнитной подушке, который развивает скорость под 600 километров в час. Кажется, будущее уже наступило.

Профессор кивнул, придерживая спиной крепкую дверь и позволяя мне пройти. Мы пожали руки.

— Магнитная левитация... Любопытно. А ведь когда-то я и сам работал над подобными проектами. В шестидесятые это казалось фантастикой. — Он на мгновение задумался, и его взгляд начал где-то витать. — А в политике что нового? Мир не стоит на месте.

— Мир стремительно меняется, — подхватил я. — В Америке нового президента избрали, обещает технологический прорыв. В Китае строят целые города будущего. А у нас... — я сделал паузу, — у нас продолжают верить в НЛО и экстрасенсов. На прошлой неделе одна газета опубликовала материал о том, как бабушка из Воронежа утверждает, что регулярно общается с инопланетянами через холодильник.

Профессор тихо рассмеялся, но в его смехе слышалась грусть.

— Люди всегда ищут чудо где угодно, только не в науке. А ведь настоящие чудеса, — он обвёл рукой свою лабораторию, — происходят вот здесь. Просто они слишком сложны для понимания.

— Возможно, вы правы, — согласился я. — Но иногда кажется, что мы бежим так быстро, что забываем, зачем вообще начали этот бег.

— Глубокомысленно, молодой человек, — профессор внимательно посмотрел на меня. — Очень глубокомысленно для журналиста из жёлтой газеты. В ваших глазах есть что-то... Не та пустота, что обычно бывает у людей, пишущих о летающих тарелках.

«Проницательно», — подумал я.

— Просто накипело, — уклончиво ответил я. — Когда каждый день сталкиваешься с человеческой глупостью, начинаешь задумываться о вещах поважнее. Сегодня у меня ещё и особенный день.

Профессор кивнул, и в его взгляде читалось понимание.

— Знаете, а ведь я почти уверен, что мы всё-таки встречались. Может, в другом месте... в другое время? — Он снова прищурился, и на его лице на мгновение появилось выражение крайнего напряжения, будто он пытался прорваться сквозь пелену лет. — Нет, не могу вспомнить. Старость — не радость. Но ощущение... Ощущение знакомства не проходит.

— Наверное, просто тип лица такой, — постарался я отшутиться. — У меня часто говорят, что я кого-то напоминаю... — Я стал разглядывать профессора. Седая голова, лицо испещрено морщинами и взгляд… Карие глаза блестели, излучая доброту и какую-то искру гениальности, недюжинный интеллект буквально отпечатался на лице. Он был одет в серый, слегка поношенный шерстяной свитер и простые джинсы.

«Оригинальный прикид», — подумал я, с долей иронии оценивая скромный вид человека, пытающегося в своей берлоге изменить представление человечества о ходе времени. Никакого профессорского лоска, только тихая уверенность в себе, его образ одновременно подкупал и вызывал уважение, по крайней мере желание пообщаться с этим человеком точно не пропало. Я осмотрелся.

Это было совсем не то, что я ожидал увидеть. Книги, пыльные поверхности, портреты учёных — ничего этого не было, зато было оборудование — серьёзное, какое-то достаточно сложное, повсюду колбы, провода, непонятные приборы, мерцающие экраны — всё указывало на то, что здесь ведутся серьёзные исследования. Помещение, вопреки ожиданиям, оказалось светлым и просторным, больше напоминающим лабораторию, чем жилую комнату.

— Располагайтесь! — сказал профессор, махнув рукой в сторону дивана.

Я огляделся: небольшой диван с выцветшей обивкой, рядом с которым стоял столик. К этому же дивану почему-то тянулись различные провода, создавая ощущение, что он тоже является частью какого-то сложного оборудования.

Профессор расположился, приглашая жестом меня занять место рядом.

Я осторожно присел, разложил свои бумаги на коленях и никак не мог собраться с мыслями.

— Андрей, вас что-то беспокоит? — спросил профессор.

— Не могу сосредоточиться. Простите. Если честно... Мне сегодня поставили смертельный диагноз. И ваши исследования, и это интервью — возможно, последнее, что ещё способно меня заинтересовать в этой жизни.

Его взгляд изменился — в нём появилось не сочувствие, а понимание. То самое, которого мне так не хватало в кабинете врача.

«Смерть... — произнёс он задумчиво. — Любопытно, что именно она часто становится катализатором величайших открытий. Время, что дано человеку, он может проводить как с пользой, так и во вред. По сути, именно изучением и изменением времени я сейчас занимаюсь. Долгие годы я вёл исследования. Тратил время, и это дало свои результаты».

Профессор задумался, взгляд его устремился в одну точку, словно он пытался увидеть будущее, спрятанное за стенами этой лаборатории. Молчание затянулось, и мне показалось, что профессор взвешивает каждое своё слово, обдумывая, стоит ли делиться своими тайнами, но, наверное, за откровенность всё же платят откровенностью. Наконец, он очнулся от своих мыслей и медленно заговорил.

— Этому исследованию я посвятил двадцать лет своей жизни, если всё получится так, как задумано, то благодаря этому открытию человечество сможет сделать огромный шаг вперёд. — В его голосе звучала не просто уверенность, а какая-то фанатичная преданность своей идее. Профессор Чистяков внимательно посмотрел на меня, оценивая, насколько просто нужно излагать.

— Видите ли, Андрей, всё в этом мире, включая нас с вами, состоит из мельчайших частиц. Эти частицы ведут себя очень странно — они могут мгновенно исчезать в одном месте и появляться в другом. Учёные называют это «квантовым скачком». Но происходит такое только в мире, который меньше пылинки.

Он обвёл рукой свою лабораторию.

— А я задался вопросом: что, если заставить так же прыгать не только частицы, но и целые объекты? Или даже… сознание человека? Представьте, что наше сознание — это уникальная мелодия. Моя машина может записать эту мелодию, упаковать в невидимую капсулу и… переслать. В другое место. Или в другое время. Как радиосигнал, только несравненно сложнее.

— Но это же фантастика! — не удержался я.

— Фантастика сталкивается с суровой реальностью, — усмехнулся профессор. — Главная проблема в том, что «мелодию» легко исказить. Малейший шум извне — и вместо симфонии получится какофония. Вся эта аппаратура вокруг нас — он указал на мерцающие экраны и провода — это как раз гигантская звукоизолированная студия. Она создаёт идеальные условия, чтобы «запись» была чистой, а «передача» — точной. Я обхожу фундаментальные законы мироздания, которые до сих пор считались нерушимыми. По сути, строю мост между тем, что есть, и тем, что может быть.

Профессор продолжил.

— Я сталкиваюсь с огромными энергетическими затратами, и результаты пока остаются… неоднозначными, но уверен, что я на правильном пути, и если смогу освоить этот процесс, то откроются двери для мгновенной телепортации, путешествий во времени и, возможно, даже для создания новых вселенных.

Профессор замолчал, глядя на меня с лихорадочным блеском в глазах. Было ясно, что он говорит о вещах, выходящих за рамки общепринятой науки, и я понимал, что эта статья может стать сенсацией. Даже признаться, жалко её нести в нашу газетёнку для шизофреников, ладно, подумаю над этим позже. Но в то же время появились сомнения: не является ли профессор просто гениальным безумцем?

— Скажите, пожалуйста, профессор! — выпалил я, стараясь сохранить спокойствие в голосе. — Вы... вы испытывали это на человеке? — с трудом выдохнул я.

— Нет, — его взгляд стал серьёзным. — Никогда. Опытов не было. Но принцип... принцип работает. Это изменит мир. Все применения ещё не ясны, но это прорыв.

— Изменит мир... — повторил я, и голос мой дрогнул. Мне следовало быть профессиональным журналистом, задавать умные вопросы о фундаментальной науке. Но вместо этого из меня вырвалось что-то другое, низменное и отчаянное.

— А... а конкретнее? Вот моя болезнь. Врачи говорят — необратимо. Клетки мозга разрушаются, и остановить это нельзя. А ваша машина... этот принцип... — Я замолчал, сглотнув ком в горле, боясь произнести надежду вслух.

Профессор смотрел на меня не как на журналиста, а как на пациента. Его взгляд был острым, сканирующим.

— Необратимо, — мягко проговорил он. — Слово-приговор. Но что, если заглянуть в самую суть? Ваша болезнь — это последовательность ошибок. Цепочка неправильных решений, которые принимают ваши клетки. А что, если... — он подошёл к своему аппарату и положил руку на холодный корпус, — ...дать им шанс принять правильное решение заново?

— Как? — прошептал я.

— Не лечить. Не замедлять. А обнулить. Вернуть состояние клетки к моменту, когда она была ещё здорова. Стереть патологический процесс, как стирают карандашный набросок. По сути, повернуть время вспять для отдельно взятого органа. Или даже... для сознания.

У меня перехватило дыхание. Это было безумие. Но это было то безумие, за которое хотелось ухватиться обеими руками.

— То есть... вы могли бы... вернуть мой мозг в состояние, скажем, годичной давности? Когда ещё не было никаких симптомов?

— Смотрите, Андрей, — сказал профессор, указав на стол. — Этот стол — это материя, это наш мир, и то, что на нём сейчас стоит, вы можете потрогать, даже попробовать.

Он сделал паузу, а затем добавил с загадочной улыбкой: — Но что, если мы… — не договорив, профессор нажал какую-то небольшую кнопку, расположенную на боковой панели стола.

В тот же миг в лаборатории что-то изменилось, стол начал издавать тихий, едва различимый гул, а в воздухе запахло чем-то странным, озоном вроде и чем-то неуловимо металлическим. Сам стол засветился мягким, призрачным светом, и вокруг стакана с водой и чашки кофе образовался еле заметный, мерцающий ореол, словно они находились в каком-то другом измерении. Профессор, не отрывая взгляда от светящегося столика, начал говорить, и его голос звучал теперь иначе — с каким-то оттенком почти религиозного трепета.

— То, что вы видите сейчас, Андрей, это локальное нарушение пространственно-временного континуума. Квантовая флуктуация. Мы изменяем фундаментальные свойства пространства вокруг этих объектов. — Он сделал паузу, словно давая мне время переварить услышанное. — Каждый объект, каждая частица обладает своим уникальным волновым пакетом. Изменяя частоту и амплитуду этих волн, мы можем манипулировать материей на субатомном уровне. Мы дестабилизируем структуру, нарушаем связи между атомами, позволяя им формировать новые конфигурации. — Он указал на стакан с водой.

— В теории мы могли бы сейчас изменить состав воды, превратить её, скажем, в вино или даже… во что-то совсем иное. Мы можем изменить её плотность, её температуру, её вкус, даже её положение в пространстве. Изменить её состояние в такое, которое нам нужно. Ваши клетки также могут измениться под воздействием. Вопрос лишь в точности контроля и объёме энергии, которую мы готовы потратить. Но самое главное, — профессор понизил голос до шёпота, — можно влиять не только на материю, но и на само время. Теоретически мы можем ускорить или замедлить течение времени для объектов, находящихся в этой зоне. Например, видеть их прошлое или будущее, или, по крайней мере, его проекции.

Он снова взглянул на меня, и в его глазах читался безумный восторг. — Это революция в науке, Андрей! Мы можем переписать законы физики, стать творцами собственной реальности.

Неожиданно раздался резкий, требовательный стук в дверь, и лицо профессора мгновенно изменилось, на смену восторгу пришла паника.

— Вот дерьмо! — прошептал он. — Я так и знал... Зачем я вам доверился? За вами следили?

Я, ошеломлённый произошедшей переменой, растерянно сказал: — Я не знаю… Что случилось?

Профессор, не отвечая, вскочил на ноги и с внезапной силой схватив меня за руку потащил к двери: — Надо срочно блокировать дверь! Они не должны сюда войти! — почти прокричал он, и в его глазах застыл неподдельный ужас. — Нам нужно подвинуть буфет, давай же, чёрт побери! — выпалил профессор, не отпуская моей руки.

Его движения стали лихорадочными, нервными: — Это точно Пирогов... Он всё узнал! Надо было быть осторожнее...

Он закрыл два замка на двери и бросился к массивному деревянному буфету, стоявшему у стены, и попытался сдвинуть его с места: — Помогите же мне, Андрей! Быстрее!

Прежде чем мы успели сдвинуть буфет хотя бы на сантиметр, за дверью раздался выстрел, а в районе замка появилось незапланированное отверстие, и в стороны полетели щепки. Профессор, вздрогнув, продолжал яростно толкать буфет, и я, придя в себя от шока, присоединился к нему. За дверью раздался хриплый, металлический голос: — Чистяков, сдавайся! Дом окружён!

Профессор взглянул на меня, и в его глазах промелькнула обречённость: — Пирогов, подонок! — прошипел он одними губами, словно произнося смертный приговор. Мы начали толкать тяжёлый буфет к двери.

— Пирогов… — начал он, кряхтя от напряжения, — Он всегда был амбициозной сволочью, жаждущей славы и признания. Но его амбиции не имеют границ, он готов на всё, чтобы достичь своей цели, даже если это означает предать, обмануть или пойти по головам. Когда мы начинали работать вместе, я видел в нём талантливого учёного, способного на великие открытия, но со временем понял, что его интересует не наука, а власть. Он хочет использовать мои изобретения, чтобы получить эту власть. Путешествия во времени… это невероятная сила, но в руках Пирогова она станет оружием массового уничтожения, ведь он может изменить историю так, как ему приспичит, переписать прошлое, чтобы создать будущее для себя любимого!

— Я видел, что он планирует. — продолжил профессор, понизив голос до шёпота. — Он хочет использовать путешествия во времени, чтобы изменить результаты выборов, ведь недавно он начал лезть в политику, устранить своих конкурентов, стереть с лица земли неугодных ему. Чёрт знает, что ещё придёт в голову этому одержимому властью засранцу, знаю лишь, что он не остановится ни перед чем! — твёрдо сказал профессор.

— Он готов убивать, пытать, стирать память людей, чтобы достичь своей цели. Именно поэтому я так долго скрывал от него свои самые важные разработки, поэтому я ушёл из НИИ, чтобы он не смог воспользоваться моими знаниями, но он всегда был на шаг впереди. Всегда умел находить слабые места и использовать их в своих целях. Если Пирогов получит доступ к моим изобретениям, это станет концом мира, каким мы его знаем сейчас. — заключил профессор с мрачной решимостью. — Вы должны остановить его, Андрей. Вы последняя и единственная надежда. Экспериментом с человеком у меня не было, но у нас нет другого шанса, я отправлю вас в прошлое, чтобы спасти настоящее и будущее. Вы должны отстранить этого подонка Пирогова от разработок ещё в молодости.

Времени у нас совсем нет, и я не планировал, что сегодня придётся это делать, но возвращение в прошлое — единственный способ исправить то, что происходит. Есть одна проблема. Моя машина не может переместить меня самого в прошлое, я уже очень стар и не разработал варианты самостоятельного возвращения, мои шансы на успех крайне малы, однако она может переместить ваше сознание в тело меня молодого. Я капсулирую ваше сознание и отправлю его в прошлое. В моё тело, а ваше тело останется тут.

— То есть… вы хотите, чтобы я… стал вами? В прошлом? — я обалдел от такого заявления.

— Именно! — судорожно кивнул профессор. — Вы сохраните свою память, свои знания, но окажетесь в моём теле, в моём времени со всеми моими знаниями. Ваша задача — убедить молодого Пирогова отказаться от исследований, связанных с путешествиями во времени, возможно, даже направить его энергию в другое русло, на худой конец разобраться с ним на кулаках. Если мы сможем изменить его судьбу, мы изменим и будущее.

Он сделал паузу, давая мне время переварить эту информацию.

— Ваше вмешательство, Андрей, неизбежно повлияет на будущее. Мы не знаем, как именно. Но что лучше — рискнуть, чем допустить развитие событий по самому худшему сценарию. Каждое ваше слово, каждое ваше действие, каждая ваша мысль — всё это создаст новую ветвь реальности. Я надеюсь, что это будет ветвь, где Пирогов направит свой гений на созидание, а не на разрушение.

Я понимал всю сложность и опасность этой задачи. Оказаться в чужом теле, в чужом времени, с целью изменить ход истории… Это было безумие, но, глядя на профессора и видя перед собой жуткие варианты развития событий, я понимал, что, наверное, другого выбора у меня нет. Да и в этом мире меня уже, считай, ничего не держит, через несколько месяцев я всё равно умру. С женой развёлся, детей нет, родители ушли уже пять лет. Я могу принести какую-то пользу, а не просто стать крестиком. Спасти исследования. Изменить будущее. Но главное — сразиться с собственной смертью не здесь и сейчас, где я был уже приговорён, а там, в прошлом, где у неё ещё не было власти надо мной. Это была не просто миссия. Это был шанс. Единственный. К чёрту всё, попробую!

— Но как я это сделаю? Я же ничего не знаю о ваших разработках, о ваших отношениях с Пироговым… — спросил я, пытаясь ухватиться за хоть какую-то нить, ведущую к успеху.

— Я передам вам все необходимые знания, — ответил профессор. — Все свои воспоминания, все свои исследования, все свои планы. Это будет болезненно, но необходимо. Вы должны будете убедить молодого Пирогова в том, что эти разработки опасны, что они могут привести к катастрофе. Используйте любые аргументы, любые средства. Помните, от этого зависит судьба всего человечества.

— Как же я вернусь обратно?

— Для этого я остаюсь тут, и как только вы измените будущее в прошлом, то Пирогов, находящийся за стенами дома, исчезнет, и я смогу вернуть вас обратно. Для меня пройдут буквально секунды времени! А у вас там может быть и целая жизнь!

Профессор подошёл к аппарату и начал вводить какие-то сложные команды, механизмы при этом загудели, вспыхнули яркие огни, и я почувствовал, как меня охватывает страх, смешанный с трепетом. Я стоял на пороге неизвестности, готовый пожертвовать собой ради будущего, готовый стать другим человеком, изменив кардинально свою жизнь.

— Вы готовы, Андрей? — спросил профессор, глядя мне прямо в глаза.

Я кивнул, стараясь не показать свой страх: — Готов! Только скажите, что я должен делать?!

Профессор улыбнулся, и в его глазах мелькнула надежда: — Просто будьте собой, Андрей! И верьте в то, что делаете, этого будет достаточно.

Я сел на диван, профессор подключил меня к какой-то аппаратуре. Я выдохнул, и в следующий момент почувствовал, как моё сознание покидает тело, в какой-то момент испытал жутчайшую боль в каждой клеточке моего организма, и миллионы иголок кололи меня одновременно, после чего я отключился, будто тупо вырубили свет в помещении…