Проклятые родом. Глазами Волка

У их добычи волосы были цвета огня и глаза цвета неба.

Он сидел неподалеку от временной клетки, откинувшись на ствол дерева и разглядывая сгорбившуюся в ней фигуру через тонкие, погнутые полоски железа, кое-где замененные обычными ветками. Посади кто самого Волка в такую, он выбрался бы даже с завязанными руками. А это нечто? Сбило себе все руки, даже не пытаясь всерьез выбраться, и теперь дрожало, наверное, от паники, подступающей к самому горлу.

Его почти бесцветные глаза скользнули по чужим дрожащим пальцам пленницы, бездумно теребящим клочок веревки, которой ей связали ноги. Как можно было получить столько ссадин и синяков за одни сутки? Едва ли не каждый сантиметр пальцев расчерчивали царапины, и это при всей-то ее смирности.

Ведьма только шептала что-то сбивчиво, словно с духами разговаривая: отрывисто, рвано, как будто отвечая, споря и отрицая что-то в круговом диалоге. Лисы в тесной клетке начинали вести себя как-то похоже — метались из угла в угол не с целью выбраться, но, вероятно, с целью занять коротящий, быстрый, юркий ум, без свободы начинающий огнем съедать своего обладателя. Может, оно и было как-то связано с цветом шерсти. С цветом волос. Не зря же эти умники из Коллегии Охотников так усердно выискивали среди горожан рыжие и медные пятна?

Глаза Волка не менялись, пока он наблюдал за чужой фигурой, словно за пляской огня. Он, наверное, был благословлен, раз не чувствовал в голове никакого жжения. Мысли его текли вяло, если им вообще приходилось просыпаться — обычно этого не требуется, когда есть приказ, и ты прекрасно знаешь, что, когда, как и кого. Мысли только мешают. Было ли это благословение с ним всегда, или льдинка попала к нему в грудь той морозной, долгой, темной ночью, когда к ним в крошечную деревню пришли проповедники? Одна, первая льдинка.

Ресницы Волка едва ли вздрогнули, но травинка, которую он зажал в пальцах, порвалась, словно ведьма в клетке зачаровала его, даже не глядя.

Постепенно льда в груди накопилось так много, что стало хотеться еще. Больше, чтобы хоть что-то перекатывалось под ребрами, шелестело, как гонимые ветром по снежному насту осколки. И со временем перестало помогать даже это.

Волк обернул разорванную травинку вокруг пальца еще раз, разрывая в новом месте. Ресницы над льдистыми глазами все же дрогнули, и он со вздохом поднялся. Подошел неспешно к жалкой клетенке. Наклонился, улыбаясь запертому в ней зверьку — по-волчьи, так, что улыбка почти не затрагивала глаза, так, как умел.

— Эй, чучело.

Ведьма вскинула голову и с испугом начала отползать. Она все делала правильно — так и должны вести себя пойманные звери.

Что он собирался делать? Усмешка расползлась чуть шире, пока он разглядывал запуганную девушку почти вплотную. Черти его знают. Может, рыжая и правда имела силу, используя его опустевшую, заледеневшую оболочку в своих целях? Может, что-то в нем все еще жаждало какого-то тепла, которым, на удивление, веяло от тщедушного тела их нынешней добычи?

Пальцы зацепили замок на клетке, покрутили, и через секунду он просто сшиб сапогом проржавевшие петли. Дверь распахнулась. Он присел на корточки перед ней, все с той же клыкастой ухмылкой.

— Пойдем.

Он усмехался теперь искренне, весело, поблескивая светло-бесцветными глазами. Интересно. Интересно же. Чего этот зверек испугается больше: огня, подготовленного для нее завтрашним днем, или холодной, темной, ледяной пустоты, смотрящей на нее из его зрачков?

Ведьма жалась к противоположной стороне клетки, давясь собственным нервным кашлем.

— Чт-... Куда?

Он оскалился. Кашель застрял в ее глотке.

— Пойдем-пойдем, — удовлетворенно повторил он, отворяя дверь клетки шире.

— З-зачем? — заикнулась она, отплевываясь от собственных волос. — Еще слишком рано. Вы сами сказали, что только завтра... Почему?

Она прижала завязанные руки к груди и сгорбилась над ними на несколько секунд. Потом, словно глотнула зелья, растворяющее страх, вскинула голову. Небесные глаза заволокло слезами, но те горели так, словно под ними скрывалось само солнце.

— У вас жжет крестом на спине, — заговорила она сипло, и Волк едва наклонил голову, прислушиваясь. — В дождливые дни тянет в колене, а засушливый воздух обдирает горло. Я... Я могу помочь вам...

Ведьма оперлась на руки, сделала несколько поползновений к нему.

— Я могу вам помочь, только освободите меня. Я не сделала ничего дурного. Лишь благо, уверяю!

Волк сперва распахнул глаза, а потом, не переставая улыбаться, мимолетно поморщился, наблюдая за рыжей и слушая ее лепет. Внутри словно раскололся айсберг и наполнил его до макушки непонятным грохотом — так приятно было наблюдать. Боится. Видит его. Не видит только, что ему уже не помочь, а на боль в колене ему плевать примерно как на муравья на другом конце леса.

Месяц назад у них была старушка, которая видела и это.

«Может, мой срок и подойдет завтра, только и тебе недолго осталось. Не человек ты уже, так, неприкаянный призрак», — вздыхала та старуха, сидя в той же клетке и лузгая непонятно откуда взятые и непонятно как припрятанные семечки.

Волк и тогда усмехнулся, приняв такое толкование своей жизни за благую весть. На следующий день он грыз яблоко, подбродившее с одной стороны, и за это выкинутое келарем из монастырской кладовой. Грыз яблоко и смотрел на высокий, бездымный костер.

— Тих, — он даже не сказал, так, просто шикнул на чужие попытки отговориться, как успокаивают зверей, зная, что те все равно не услышат, а услышав, не поймут, — тиш-тиш.

Сунул руку к забившейся ведьмочке, уцепился за путы на ее ногах, чтобы вытянуть их к себе. Рыжая ахнула визгливо, забрыкалась, запротивилась, когда он вытащил нож. Бесполезно. Она измождена и разбита — шансов ноль. Он чувствовал это нутром. Она пискнула и отвернулась, пока он, слегка морщась и прижимая истерично брыкнувшееся тело коленом за те же путы, на несколько секунд зажал нож губами, прежде чем взять его снова и перерезать узлы на более-менее обездвиженном теле.

— Спа…

Она что? Хотела поблагодарить? Дура. Впрочем, неважно.

Она не делала плохого? Не слышал ли он это каждый раз?.. Может, он и сам был зверем, уже не способным понимать.

Хмыкнув, он взял ее руку, и поднялся, вздергивая дрожащую ведьму за собой, поднимая на ноги и ее. Удерживая. Не за тем даже, чтобы та не дала деру — просто прислушиваясь. Руки у нее были холодные. Гораздо холоднее, чем у самого Волка.

— Шагай.

И все же от тонкого запястья в грубую руку перетекало тепло.

«Хех», — только и пронеслось в голове, пока он тянул руку, утаскивая за собой ту, кому уже наверняка начали таскать валежник. Не в сторону костра, в лес… Волк даже не думал, в общем-то, куда. Просто туда. Не спасая. Хотел бы спасти, наверное, нашел бы ей самых сухих веток, да побольше, чтобы искры хватило, минуты, и все.

Старухе он натаскал много. Она, наверное, даже задохнуться не успела.

От мыслей на душе стало гадко. От мыслей всегда так. Волк тащил спотыкающуюся ведьму за собой, в глушь, и старался больше не думать.

Добыча… Пленница едва стояла, но плелась. Спотыкалась раз, другой, и даже ждала наказания за дерганье. Не последовало. Над головой завопила какая-то птица, и она подняла лицо, вдохнула ветер, пробивавшийся сквозь деревья. Расслабилась? Смелела? Глупо. Природа не спасет. Никого никогда не спасает. Но что-то изменилось. Он нахмурился, мельком поглядывая за ней. И вдруг вокруг ее стоп, прямо на ходу, обвились ростки плотной травы, сплетаясь в подобие лаптей. Теперь она шла легче. Колдовство природы? Тихая и полезная магия. Не как у тех, что метали молнии или плевались самой смертью.

— Я тебя трахну, — выразил он наконец единственную пришедшую в голову цель, не оборачиваясь.

Она дернулась, отшатнулась, но он удержал. Наверное, он этого хотел, вытаскивая ее? Охотники всегда так развлекались. Одному ему это все было пусто, а может и стоило.

Мысли в голову все же вернулись, но такие, нормальные. Без лишнего. Чего потом-то? На костер ее не вернет, не хочется. К другим охотникам если, то те ее тоже… Нет. Но если не вернет, сам-то как собрался возвращаться? Волк пожал плечами сам себе. А никак не собрался.

— Или могу…

Мог ли он хоть что-то еще?.. Не, ну постараться он мог. А там уж…

— Или… Могу с тобой уйти, ну знаешь, если ты хочешь подольше. Ты вроде мелкая такая, вроде лесная, а шумишь все равно, как будто зверей никогда не боялась. Наши найдут тебя завтра к вечеру. Они ищут похуже, но старательные. И тебя они все равно найдут, но тут как хочешь.

Если бы внутри не было столько льда, если бы он не тянул к земле, может Волк бы и обхитрил остальную стаю. Но те, пусть и не умелые, куда более старательные, чем он.

Волк остановился, усмехаясь снова. Обернулся, размашистым жестом показывая прикованному к нему дрожащему огоньку раскинувшийся посреди крошечной опушки вековой дуб. Сердце леса. Сосредоточие силы, которой он не понимал, но чувствовал кожей.

— Во! — сорвалось с губ, и странная гордость кольнула под ребра.

Травка под ним словно не из этого мира была, а не боялся бы Волк думать, приходил бы сюда чаще. Фантазировал бы о…

Нет.

Волк повернулся к ней. Сейчас от охотника в нем не осталось и следа – тот растаял, как утренний туман. Рыжая, завороженная, смотрела вверх, на раскинутую до небес крону Он смотрел на нее. Не на добычу. На ту, кто видит.

«Да. Да!» — дыхнуло внутри него восхищение Древом, нашедшее свое отражение в ведьме, которую он сюда притащил. Надеялся ли он на это? Н… Наверное… Внутри колыхнулось нечто, неясное, огромное, заставившее слегка вздрогнуть и поежиться от легкой опаски, приподнимающей волоски на теле. Непонятно. Лед внутри снова треснул, наполнив грудь гулким эхом.

— Ты... Волк?.. — ее шепот дрогнул.

Волк? Чужой вопрос едва ли отвлек его, но все же притянул внимание. Его теперь привлечь легче, словно… Словно мимолетное завихрение в мутной воде ощущений блеснуло чешуей, увлекая его взгляд еще сильнее.

— Да. Я, ну, Волк.

«Волк» с его губ слетело почему-то вовсе не так, как с чужих. Вернее будет сказать, с губ ведьмы оно слетело не так, как слетало со всех остальных в жизни Волка.

«Бездушное создание, хоть как-то послужишь высшему благу!» — в голове всплыло перекошенное лицо проповедника, в ушах засвистела розга.

— Ну я уже меньше волк. Так только…

Волк снова слегка съежился, только теперь от того, как то, огромное, непонятное, выскользнуло из груди, оставив ему привычную леденящую пустоту. Ну, перед ведьмой он мог и не оправдываться.

— Оно прекрасно... — прошептала она губами, почти беззвучно, глаза искрились восторгом.

Она смотрела вновь на дуб. Вновь видела его своими небесными глазами. И спустя несколько секунд шатнулась как от головокружения, ее рука случайно коснулась его ладони — та ее почти обожгла. Волк отдернул руку, отступил на шаг. Нахмурился. Небесные глаза теперь смотрели на него.

— Коллегия… Что они с тобой сделали? — спросила она, и ее рука снова коснулась его руки.

Осознанно. На кончиках пальцев жгло тепло, странное, не просто кожное. Целительское. Она смотрела… Без страха теперь. Что-то незнакомое наполняло ее голос: не жалость, не милость, щемящее, пограничное с болью за... за него? За зверя? Она словно забыла про клетку, про костер, про его слова. Обращалась теперь только к нему. К Волку.

Да… Да, ведьма спрашивала не охотника. Охотник мог только наблюдать, как Большое незримо тянется к ее руке и неощутимо обнюхивает раны, за чем сам он тоже только наблюдал слегка сузившимися зрачками. Но… Как бы не самими глазами, а тем, что скрыто за ними.

От мимолетного прикосновения к руке его словно снова отбросило в ощущения собственного тела. Случайно… И снова, заставив волоски на загривке встать дыбом.

— Не знаю…

«Да ничего», — хотело слететь с губ, но слов и так как-то слишком много. Что они с ним сделали? Вырастили. Рассказали, где добро, где зло. Дали ему стаю вместо потерянной, рассказали, указывая на собак, что он и сам, хоть и потерянный, но может исправиться. Собаки виляли хвостами и были вполне счастливы.

По руке заструилось теплое, прикосновение же было холодным.

«Я согрею тебя, деточка», — хохотали охотники, утаскивавшие очередную ведьму раньше казни. Волк перехватил чужое запястье, холодное, но заставляющее лед внутри шипеть. Перехватил уже совсем не так, как при вытаскивании из клетки. И не так, как во время их путешествия по лесу. Сунулся носом ближе к ведьме, говоря, тоже Не Так:

— Согреть тебя?..

Он предлагал, потому что должен был предложить. Люди были нежнее Волков, даже ведьмы. Особенно… Такие ведьмы. Он с самого первого взгляда нутром чувствовал, что силы в ней нет, и не опасался, как порой опасался клеток с другими пленницами, готовыми при случае проредить количество охотников, насколько получится. И сейчас Волк, убаюканный в своем ощущении безопасности, хотел быть полезным. Наивным и глупым способом.

Она не отстранилась. Смотрела в его глаза, будто видела осколки льда, о которые можно пораниться. Рисковала.

— Что? — она поняла не сразу, а может, и не поняла.

Но повертела головой, перемялась в плечах. Была смущена? Волк еще не видел таких лиц у девушек, которым дышал в лицо.

— Нет, что ты, не нужно. Ты ведь тоже замерз. Не так, но... — произнесла она так скоро, как позволил ей одеревеневший язык. — Сейчас я... Погоди, вот. Только не бойся...

Он хотел быть полезным… И поэтому, когда чужая рука потянулась к груди, он позволил. Даже не подумал отстраниться или удержать, так и рассматривая ее лицо. Интересуясь даже, цепляясь мимолетно взглядом за пальцы, что коснулись коры великого дуба, чувствуя, как от вида порезов на них выделяется слюна. Вторая ее рука, вместе с его хваткой на ее запястье, она подняла и прижала ему к груди.

А потом его прожгло. Не так, как ножом или розгами. Изнутри. Он не отстранился и даже не заскулил, не в силах выдавить из сведенной грудной клетки воздух. Но опустил глаза, ожидая увидеть в чужой руке как минимум раскаленный клинок. Но рука лишь лежала на груди поверх рубахи, а внутри... Лед шипел, трескался, ломался от нестерпимого жара.

— Все хорошо, — ее голос был тихим, но твердым.

Он все же застонал, стоило спазму пройти, и вытолкнул раскаленный воздух сквозь стиснутые зубы. И только для того, чтобы тут же жадно заглотнуть новый. Он завалился носом к ее хрупкому плечу, вздыхая загнанно и хрипло, все еще не имея сил ни сопротивляться, ни противостоять. Изнутри его груди, изо льда, в котором всегда обитали тени, выбирался зверь, которого эта ведьма могла контролировать движением пальцев. И его человеческий разум не был готов объять эту сущность.

— Это… Слишком…

Голос хрипел, пока он беспомощно царапал ее рукав, опаляя шею и спутанные рыжие пряди раскаленным дыханием. Слишком. Как погружение в перегретую бочку после долгой облавы в снежном лесу.

Она не останавливалась. Шептала что-то успокаивающее, странными, волчьими интонациями. Почти забытыми. Гладила по груди, не убирала руку, не отстранялась ни на миг.

Он чувствовал, как что-то струилось под ее ладонью. Подумал бы, что это просто кровь, но кровь не жжется, не льется вверх, проникая в каждый уголок, не отдает забытой горечью, злобой, одиночеством, от которого скрежетали зубы. Это лилось из ее ладони, из земли под ногами — ростки оплели и его ступни, а он даже не зарычал.

Волк нашел в себе силы хоть немного унять дрожь и бурю внутри лишь спустя пару бесконечных минут. Лишь когда рыжая ведьма и сама решила прекратить, поглаживая, зарываясь отнятой от дуба рукой в волосы на его загривке.

— Вот так. Гораздо теплее...

Она обожгла его лаской, по-новому, заставила дернуться и отойти, отпрыгнуть на пару шагов, едва контролируя подрагивающие ноги. Уйти от пугающе сильных чувств, но тут же ощутить, как живот скрутило от страха не испытать их снова.

Страх… Волку казалось, что он лишился этого чувства, а теперь он боялся каждого шороха. Позади хрустнула ветка, и он дернулся, обеспокоенно оскалившись. Это были не охотники. Это вряд ли будут охотники еще добрые сутки — они ушли в ночь, да и пройтись волчьими тропами не такое уж быстрое занятие. Но сейчас это вдруг переполнило его и полилось через край, даже, кажется, из глаз, до дрожи в лодыжках.

Они должны уйти.

Надо уходить.

Сейчас же.

— Рыжик.

В голосе скулеж. Жалкий. Но ему все равно.

— Пойдем со мной. Пожалуйста.

Только бы оказаться подальше от лагерей. Он согреет ее уж как-нибудь в неумолимо накатывающей осени. Если она только послушает того, кто должен был привязывать его к столбу над кострищем, то они, может быть, уйдут. Если не послушает — Волк почувствовал шевеление внутри — чтож, он ее понесет, даже если после ему выжгут грудину дотла.