Проклятый город

В те годы, когда инквизиция роняла тени крестов не только на стены церквей, но и на чело каждого, кто жил под испанским солнцем, в Аранхуэсе, в доме на самом краю виноградников, жил мальчик по имени Диего.

Он родился без крика. Когда его вытянули из чрева измученной матери, Химены, он не заплакал, не закричал, лишь распахнул глаза и уставился в потолок, как будто видел там что-то такое, что не дано было узреть другим. Священник, присутствовавший при родах, перекрестился дважды, не сказав почему.

Он рос молчаливым, смирным, взгляд его блуждал — не по стенам, не по лицам, — а будто бы сквозь. Как будто в каждом человеке он видел нечто, не предназначенное для глаз простых смертных. Химена называла это задумчивостью. Соседи — дурным знаком.

А в семь лет он заговорил... О смерти.

— Не ешьте виноград а то умрёте, дон Хуан, — сказал он однажды старику, сидевшему на ступеньках у церкви. Голос мальчика был тих, почти ласков, но в нём была такая уверенность, будто он читал строки, из писания.

Старик, привыкший к глупым шуткам детей, рассмеялся, швырнул в него гроздь винограда, и съел целую охапку ягод — прежде чем начал задыхаться. Лекарь не успел. На похоронах священник сказал, что всё в руке Господней. Но те, кто слышал предостережение, начали креститься при виде мальчика.

С той поры он говорил редко. Но каждый раз — лишь когда чувствовал в себе это чужое, ледяное понимание неизбежного. Он не выбирал. Он не хотел. Он видел.

Иногда — за день. Иногда — за час.

Он просто смотрел на человека — и понимал: смерть уже обратила к нему лицо. Тогда голос сам вырывался из его горла. Никакой силы не хватало, чтобы сдержать его. Он чувствовал, будто в лёгкие врывается пламя, и если не скажет — задохнётся.

Нужно сказать!

Он говорил.

— Не садись на коня. Упадешь. Умрёшь.

— Не ходи на рынок. Ограбят, ударят ножом. Ты умрёшь.

— Завтра ты не проснёшься. Обрушится потолок,балки сгнили. Ты умрёшь.

Иногда люди слушались. И тогда — да, случалось, что беду удавалось обойти. Кто не сел в тот день на коня— жил. Кто не оставил горящей свечи на ночь без присмотра— избежал пожара. Но были и те, кому избежать было не суждено. Те, кого убивала хворь. Или болезнь матери. Или собственная глупость.

И были те, кто не слушал.

— Пошёл прочь, сукин сын.

— Ты что о себе возомнил, мне указывать?

Мальчик отворачивался и молчал. Но всегда — всегда смерть приходила так, как он говорил. Ни раньше, ни позже. Ни иным способом нежели он назвал.

Город начинал шептаться. Люди оглядывались. Даже тех, кого он однажды спас предупредив, теперь тянуло прочь при виде его лица. Потому что что-то было в его глазах — слишком тяжёлое для живого.

Химена молилась ночами. Она не была ни святой, ни грешницей. Просто женщиной, которая боялась за сына.

— Молчи, — просила она. — Людям не нужна твоя истина. Им нужна надежда.

Он пытался. Но дар — не был даром. Он был огнём внутри. Когда смерть подходила к человеку, он не мог не увидеть её. Не мог не говорить.

Однажды утром он вышел на улицу и, замерев, посмотрел на кузнеца Мигеля. Глаза мальчика расширились, губы задрожали.

— Мигель, не иди сегодня в кузню, — тихо сказал Диего, стоя у ворот. —я вижу, железо пронзит твою грудь.

Кузнец бросил на него быстрый взгляд, натянуто улыбнулся.

— А я вижу лишь работу и хороший заказ. Есть заказ— я кую.

— Ты умрёшь, — прошептал мальчик. — Я видел, как железо пронзает тебе грудь.

— Видения твои — не Божье дело, — отмахнулся Мигель. — Ступай с миром пока не получил оплеухи.

Крыша рухнула. Не выдержали старые, подгнившие балки.Мигеля нашли под обломками перекрытия — лицо в саже, глаза открыты. Грудь пронзила заготовка меча.

А Диего стоял у порога, не плакал. Только шепнул:

— Я говорил.

После этого мальчика начали бояться не только как предсказателя, но как виновного. Шептали:

— Если бы он не сказал — всё пошло бы иначе.

— Он как чума: приходит, смотрит — и умираешь.

— Глаза у него не детские. Чёртовы, змеиные.

Но Диего продолжал видеть. И продолжал говорить. Потому что не мог иначе.

А однажды в Аранхуэс въехал дон Гарсиа де Альмагро — человек, при дворе приближённый к самому Торквемаде. И с ним — дочь его, Изабель. Белая, как облако на рассвете. Рыжеволосая, как святое пламя. И когда Диего увидел её — увидел и её Смерть.

Он знал только одно: если не сказать — она умрёт. И если сказать — всё может изменится.

И он сказал.

******

Рыжеволосая.

Изабель появилась в городе, как дождик после долгой засухи. Как ангел чистоты. Даже нищие, привыкшие к пыльным улицам и скандальным ссорам, умолкали, когда видели её проходящей под резным балконом ратуши. Её платье словно двигалось в такт ветру, а волосы — отливались медью, когда солнце касалось их кончиков.

Диего стоял у стены и смотрел. Не как мальчик смотрит на девочку, а как человек, знающий, что перед ним — свеча, которую задует сейчас ветром.

В глазах его появилась та же тень, что всегда предшествовала словам.

Он не хотел идти. Он пытался отвернуться, закрыть уши, выдавить из себя предчувствие беды. Но сердце гулко ударяло в груди, дыхание ломалось, а горло сжималось — и он знал: если не скажет, то умрёт сам.

Он вышел на дорогу.

— Сеньорита, — голос его был спокоен, ровен. Почти холоден. — Не выходи из дома после захода солнца. Завтра тебя найдут в реке. В белом платье, с рассечённым лбом. Ты умрёшь, если не останешься в комнате.

Изабель остановилась. Она испугалась. Она глядела на него, как смотрят на безумного, как на уличного песика, который вдруг заговорил. В её взгляде был ужас. И недоверие.

— Кто ты такой? — спросила она, отступая на шаг.-- Почему ты пугаешь меня?

— Я не пугаю. Я только вижу, — прошептал он.

Слуга, сопровождавший её, схватил мальчика за плечо, резко, с грубостью.

— Прочь с дороги, мерзавец! — заорал он, и, не дожидаясь ответа, ударил кулаком Диего в висок. Мальчик упал.

Позже слуга рассказал всё дону Гарсии. Девушка, побледнев, заперлась в комнате, не проронив ни слова.

А наутро… наутро тело Изабель нашли у моста. Белое платье, разметанные волосы и тонкая струйка крови на виске. Говорили, она вышла на улицу перед самым закатом. Говорили, что споткнулась. Говорили, что упала с лестницы.

Но никто не верил, будто всё было случайно. Особенно — дон Гарсия.

Он был человеком не скорым на крик, но в ярости — страшным. Он поверил, что мальчик и был причиной. Не предсказателем — призывателем смерти.

— Найти его, — сказал он, и в голосе не было жизни. — Найти того, кто убил мою дочь злым словом. Не медля!!!

Слуги бросились прочёсывать дома. И в этот раз никто не стал молчать. Ни лавочник, спасённый когда-то от падающей балки. Ни булочник, чья жена выжила, когда мальчик однажды сказал ей не выходить к колодцу.

Все указали на дом у виноградников.

Когда в дверь постучали, Химена закрыла ставни и прижала мальчика к себе. Он дрожал. Он не плакал. Только шептал:

— Я не хотел зла. Я хотел спасти её.

— Тсс, Диего, — гладила его по голове мать. — Люди не прощают того, что не могут понять.

Мужчины в чёрных плащах из свиты Дона Гарсия. Один из них держал цепь. Другой — факел.

— Отдай его, — кричали они. — Ради своего же спасения. Иначе — вы сгорите вместе.

Химена хотела что-то сказать. Закричать. Но из окна уже виднелись силуэты людей. Множество лиц. Город пришёл смотреть. Никто не хотел быть последним, кто не отвернулся от "проклятого". Никто не желал чтобы подумали что он сочувствует "колдуну ".

Он вышел сам.

Он вышел на свет. Лицо его было бледным, но в глазах не было страха.

Толпа гудела. Кто-то плюнул. Кто-то бросил гнилой плод. Кто-то перекрестился.

— Это он, — сказала одна женщина. — Это он предсказал смерть моей сестре.

— Он ведьмин сын, — сказал другой. — Он навлекает смерть, как дождь приносит молнию.

Дон Гарсия вышел вперёд. Его лицо было как камень. Он смотрел на мальчика и, казалось, видел в нём самого Дьявола.

-Ты её убил, мою дочь?

--Я лишь предупредил. Я хотел спасти её.

— Говоришь, ты знал, что она умрёт? — прошептал Дон Гарсия. — И ты всё же сказал это ей? -Ты её убил!

Мальчик молчал.

Толпа окружала его, как волки окружат ягнёнка.

Диего стоял на площади, один, мальчик тринадцати лет среди обнажённых мечей и слепой ярости. Губы его были сухи, руки дрожали.

Кто-то из толпы швырнул в него камень. Кто-то из слуг Дона Гарсия вынул шпагу и пошёл на мальчика. За ним пошли другие люди.

И мать его — Химена — закричала. Закричала и встала между ним и остриём. А потом — кто-то в толпе, может быть, случайно, а может быть, с намерением, — ткнул её шпагой в грудь.

Шпага вошла в тело мягко, как в хлеб.

Химена выдохнула, осела на колени,потом упала, не издав ни звука.

Мир затих.

И тогда мальчик поднял глаза.

В них светилось отражение пламени самого ада.

И впервые за все свои дни — он не предсказал, а проклял.

Он глядел не на убийцу. Не на дона Гарсию. Не на тех, кто швырял в него грязь.

Он смотрел на всех,прямо в лица. В глаза. Один за другим.

— Ты, — сказал он, указывая на торговца специями, — ты завтра сгоришь в своём же доме. И ни ведро, ни молитва не спасут тебя.

— А ты, — ткнул пальцем в служку при монастыре, — выпадешь из окна и твой череп треснет, как глиняный горшок.

— Ты умрёшь от ножа, в темноте, когда выйдешь за вином. Ты подавишься костью. Ты захлебнёшься в колодце. Ты будешь изуродован лошадью. Ты будешь найден с перекушенным горлом, тебя разорвут собаки.Завтра! Вы все умрёте завтра!

Он говорил, говорил, говорил, голос его обретал силу. И каждый его жест был , как удар палача.

Толпа остолбенела.

— Он колдун, — выдохнул кто-то.

— Он насылает смерть!

— Он убьёт нас всех! Не прикасайтесь к нему. Он проклят!

— Камни! Камни! — закричали люди.

Первый камень был мал. Он ударил мальчика в лоб. Второй рассёк щёку. Третий сломал ключицу.

Он не кричал. Только смотрел. И кровь текла у него по подбородку, густая и чёрная в вечернем свете.

— Никто из вас, — прохрипел он, — не доживёт до следующего понедельника. Никто!!!

Последние слова его утонули в гуле. Камни сыпались, как дождь. Кто-то подошёл ближе, и палка хрустнула о его спину. Несколько раз тело ткнули шпагами. Кто-то целился прямо в голову, желая добить. Кто-то рыдал от ужаса — но не остановился.

Даже когда мальчик давно перестал дышать, толпа ещё колотила по его телу, боясь, что он может подняться.

И только когда стало ясно, что из него не вытечет больше ни капли крови, они остановились.

Тело оставили на площади. Там же, где умерла его мать.

****

Началось с утра.

Сначала загорелся дом торговца специями. Жилище его вспыхнуло само собой, как адское пламя. Он бежал из дома, но крыша рухнула, и пламя сожрало его.

Монастырского служку нашли под окном, шея согнута под невозможным углом. В подвале трактира хозяин, пошедший за вином, лежал мёртвый — нож всё ещё торчал из его живота. Девочка, съевшая кость, задохнулась у всех на глазах. Пастуха в саду затоптала лошадь. А Дона Гарсия нашли в колодце, синим и вздутым.

Одна за другой, словно по списку, смерти сыпались на город, как чума.

Те, кто ещё дышал, молились. Многие пытались покинуть город по мосту, но мост обрушился в реку . И бурная река унесла с полсотни людей разбивая их тела об острые камни. Кто ещё был жив бежали из проклятого города бросив всё имущество.

На третий день город опустел.

На пятый — ни одни глаза в городе не открылись.

И только в центре площади, где всё началось, два тела лежали рядом. Мать и сын. Их никто не тронул. Никто не похоронил. Как и никого в этом проклятом городе.

Черный ворон сел на плечо мальчику. Тишина стала вечной.

А ветер уносил по дорогам имя того, кто видел смерть.

Того кто призвал смерть.