Проклюнулось. Подсекай.

...жарко... Лавочка в парке, на вершине пригорка, откуда открывается приятный

вид на реку... Двое парней на лавочке коротают время...

Колян, тот который покрупнее, сидит развалившись, откинувшись на спину, с разбросанными по сторонам руками. Он явно скучает.

Серёга, выглядит чуть постарше, сидит, чуть нагнувшись вперёд, упершись локтями в колени, и занят тем, что ковыряется стебельком травинки в дупле дырявого зуба.

— Ну чё... долго так ещё будем сидеть? — вяловато и без особой надежды в голосе вопрошает Колян.

Серёга, как будто игнорируя приятеля и широко раскрыв рот, продолжает ковырять дупло. Над лавочкой опять повисает тишина, нарушаемая лишь вознёй воробьёв в ближайшей луже.

— Не, ну ты чё? Всё сидишь и сидишь... Так ща весь день убьём... — не унимается Колян.

Серёга медленно поворачивает голову в сторону Коляна:

— Это ты сидишь, а я высиживаю, — произносит он, как бы с лёгкой неохоткой, но явно вкладывая в свои слова некую подчеркнутую значимость.

— Чё-чё? Не понял... Чё ты там делаешь? — реагирует слегка озадачено Колян.

— Вы-сИ-жы-ва-ююю... — по слогам, медленно произносит Серёга.

Колян перестаёт качать ногой, одновременно упираясь в приятеля подозрительным взглядом. Затем, после небольшой заминки, понимающе произносит:

— Ясно... Вчера опять Наташка отшила...

— Вот сука... — с какой-то риторической искренностью заключает он после короткой паузы.

Серёга, оторвавшись наконец-то от своего дупла, решает уделить приятелю внимание:

— Ты, Колян, дурак, хоть и мой друг... И Наташка здесь совершенно ни при чём...

— Я, Колян, высиживаю яйцо... — и, не давая вставить слово уже открывшему рот приятелю, продолжает: — А ты отсиживаешь свои яйца. И в этом между нами разница.

— Человеки, они, Колян... ну... они как куры... понимаешь? Они тоже несут яйца. Но только не наружу, а вовнутрь...

В воздухе повисает звенящая пауза, заполненная звоном цикад. Колян явно сбит с толку.

— Почему? Почему вовнутрь? — едва выдавливает из себя безнадёжно-неубедительный протест Колян.

— Не, ну ты в натуре тупица... Вовнутрь, чтоб не спи...дили, — произносит Серёга, вновь взявшись ковырять дупло.

— Что бы... что бы что? Не спи...дили? — очень медленно проговаривая буквы и ошеломлённо тараща глаза, полушёпотом отзывается Колян.

— Ну яйцо, конечно, что же ещё? У курей ведь ...дят. А почему? А потому что они кладут наружу...

Колян начинает ёрзать, явно обеспокоен. Он протискивает руку в штаны и ощупывает их содержимое, затем, убедившись, что всё на месте, тихонько выдыхает, нервно сглатывая полный рот накопившейся слюны...

Серёга тем временем неторопливо продолжает:

— Яйцо — это твоя вселенная, которую ты откладываешь, а затем высиживаешь всю свою жизнь. А потом, когда она созреет... ну, вселенная... из неё вылупится цыплёнок...

— Жёлтенький?.. — зачем-то спрашивает Колян, при этом как-то уж совсем глупо улыбаясь.

— Да какая хрен разница? Жёлтенький, серенький, красненький... Лишь бы не синенький, — бросает досадливо Серёга.

— Синенький... чем тогда плох синенький? — уж как-то совсем обескураженно и безнадёжно сопротивляется Колян.

— Да, мля... синенькие — они же дохлые... они в супермаркетах на полках... тебе такой зачем? — почти теряя терпение, вопрошает Серёга.

— Я не знаю... — еле слышно мямлит Колян.

— Да вообще это, мля, всё неважно какой цвет. Пока он внутри — ты его всё равно ни хрена не видишь. А когда он вылупится — то тебя не увидит... — произносит Серёга, сплёвывая на землю и отбрасывая в сторону в конец разжёванный стебелёк.

— А они чё, слепыми рождаются, как котята? — выражает явное недоверие Колян.

— Аааааа! Твою мать! Всё, больше не могу!!! — Серёга порывисто, двумя ногами вскакивает на скамейку, затем так же порывисто соскакивает обратно на землю. Постоят неподвижно буквально секунду, начинает нервно вышагивать взад-вперёд...

— Ну ты чё... это ты спецом... разную фигню всё время спрашиваешь... Ааа! В натуре не могу...

— Да с глазками он! С глазками! Он же — Вселенная! Как же вселенной без глазок-то?

— Это на заднице у тебя глазок нету, а у вселенных не только глазки, но и ушки!

— Вселенные — они как и люди. Они — Личности. Они должны устанавливать коммуникейшн между собой. Чтоб развиваться. Дальше. Бесконечно развиваться.

— Не, ну ты погоди... — запротестовал Колян. — Я ж не совсем тупой... Если он, этот вселенский цыплёнок, с глазками, и всё видит, то почему он тебя не видит?

— Так тебя-то уже нету... он же через тебя наружу проклёвывается... ты для него — яичная скорлупа, оболочка, отработанный материал... — со вздохом заключил Серёга.

— Ох нифига се... — вскочил на ноги уже Колян. — Ты его, гада, кормишь там, поишь, а он — хрясь, тебя в темечко, и себя наружу проклюнул... А где же вся эта хрень? Ну там, вселенская справедливость и всё остальное? Чё за ботва вообще, а?

— Колян, не кипишуй... дыши ровно... ты ж ведь так и так, в ящик сыграешь. А так у тебя будет персональная вселенная. Будешь в ней резвиться, изгибать пространства, пересекать параллельные прямые... и ловить от этого кайф... и потом, тут фишка вся в том, чтоб разотождествить себя со своим телом... ну перед тем как оно пойдёт на корм василькам и ромашкам... — успокоил Серёга.

— Как, параллельные прямые могут пересечься?

Вот, эти доски на лавочке, они параллельно прибиты и фиг когда пересекутся!

— На лавочке — нет, потому как если две деревяшки и пересекутся, то кайф от этого поймает только Буратино... — Серёга театрально воздел указательный палец вверх.

— У твоей Машки ноги стройные и ровные, так?

— Ясен пень, у моей Машки всё путём... — подтвердил Колян.

— А точка, где они пересекаются, и есть точка бифуркации, сакральное место. Короче вот так. Вот! — убрав палец, заключил Серёга.

Колян сидел ошеломлённый... Разговор сейчас вывернул на вполне ему знакомую дорожку. Уж в ком-ком, но в Машке Колян разведал досконально все точки. Включая мистическую точку G, в спорах про которую было обломлено невероятное количество копий — как учёных, так и простых энтузиастов-любителей этого нехитрого, но захватывающего дела.

Наконец, с трудом отогнав мысли про голую Машку, Колян выпалил:

— Ну, братуха! Ты Архимед! Откуда только ты это всё знаешь?

— Так вестимо откуда... — отозвался Серёга с плохо скрываемыми нотками удовлетворения. — Из яйца, откуда ж ещё... ты его питаешь энергией, а оно с тобой делится Знанием.

— Слушай, а как ты его, ну того... питаешь? — очень заинтересованно спросил Колян.

— Ну тут есть много разных техник, но самое главное — это перекинуть линию по отсосу энергии из внешних яиц к внутреннему... а затем, по закону сообщающихся сосудов, с помощью перепускного клапана, выравнивать давление... — со знанием дела произнёс Серёга.

— Нифига се... — присвистнул Колян. — А что за клапан-то? — добавил он.

— Клапан — это твой мозг. Это его главное назначение в этой жизни — регулировать потоки энергии. Когда разъединяешь потоки — их можно накапливать внутри, а когда пересекаешь — то энергия тратится, и ты получаешь кайф... — уточнил детали Серёга.

— Но главное — это, конечно, высиживание. А здесь самый главный орган в твоём теле — это жопа.

— Жопа вообще важный орган. А в классической системе мироздания — то я бы даже сказал, сакральный. Так как ей отведена роль коннектора двух миров — внутреннего и внешнего. Через неё происходит материализация в планетарном мире продукта упорной внутренней борьбы и жизнедеятельности — тернового венца природы Человека. То есть нас с тобой, Колян. Сечёшь? Выполняя процесс дефекации, мы в сакральном смысле приносим жертву благодарности Природе — маме нашей. Подтверждая очередной раз незыблемость закона диалектики: Малое в Великом — Великое в Малом. Именно поэтому, кстати, русский народ так отрицательно относится к геям — как к осквернителям законов мироздания.

— А в продвинутом мире посвящённых жопа — это как рабочая лошадка в посевной. Она олицетворяется с опытом, дитём ошибок трудных. Мы высиживаем яйца сидя на жопе — в позе лотоса, ну по-нашему, в позе гнезда-корзинки. И она, жопа, несёт на себе всю нагрузку. А гений — парадоксов друг — просветляет голову. В простонародье, как говорят: «Доходит только через жопу».

Оба замолчали...

Жара спала, и начинало смеркаться. На лавочке, в парке, двое тихо сидели. Ничего не нарушало идиллию, за исключением вибрирующей и подмигивающей мобилы, лежащей рядом, на которой в пятый раз за вечер высвечивался Машкин номер. Никто не обращал внимания. Двое тихо сидели на скамейке.

По дорожке парка прокатился и остановился невдалеке маленький трёхколёсный велосипед. Через несколько секунд ещё один, быстро подъехав и затормозив, остановился рядом с первым...

— Чего это они? — спросила белобрысая девочка с опрятно заплетённой косичкой. — Смотри, они даже не шевелятся...

— Поехали, поехали... — ответил мальчик. — Не мешай... не видишь, что ли...

— Высиживают!