Промежуточное Пространства

Часть 1: Первая Руна

Милка залаяла в половину второго ночи.

Я проснулась не сразу — сначала лай вплелся в сон, где я почему-то искала потерявшуюся корову на школьном стадионе. Потом резко выдернул обратно в реальность. Я села на кровати, сбросив сползшую простыню, провела ладонями по лицу. Душная июньская ночь, открытое окно, колышущаяся от ветра тюль.

Милка не затихала. Заливалась яростно, надрывно, как будто отгоняла от дома волков. Хотя какие волки в нашей деревне — последнего видели лет двадцать назад, и то пьяный дядя Витя клялся, что это был огромный волк.

Я приподнялась на локте, собираясь крикнуть в окно что-нибудь успокаивающее, и замерла.

За окном, сквозь белую тюль, проступало лицо.

Дыхание перехватило. Пальцы вцепились в край одеяла. Я не могла отвести взгляд от бледного пятна с провалившимися глазницами и синюшными губами. Оно висело в воздухе на уровне второго этажа, словно кто-то поднёс его к стеклу снаружи. Только снаружи не было ни лестницы, ни дерева. Только ночь, звёзды и это "лицо", которое медленно, очень медленно растягивалось в улыбке.

— Ритушка, — прошелестело из темноты. — Не спишь?

Я отшатнулась к изголовью кровати, прижимаясь спиной к стене.

Валентина Петровна. Наша соседка. Умерла четыре дня назад от инсульта, прямо у себя в огороде, лицом в грядку с укропом.

Я была на поминках. Стояла у гроба, смотрела на её восковое лицо, старательно думала о чём-то приличном — мол, хорошая была женщина, пироги пекла, никому зла не желала. А Валентина Петровна вдруг моргнула. Один раз. Медленно. И я, дура, ойкнула так, что все обернулись.

Сейчас руки снова задрожали — как тогда, когда я отступила от гроба, чувствуя на себе осуждающие взгляды родственников. С тех пор она не отставала. Появлялась в огороде, когда я поливала огурцы. Стояла у калитки, когда я выносила мусор. Один раз я обернулась на кухне — а она смотрела в окно, прижавшись лицом к стеклу. Но так близко она ещё не подходила.

— Ты единственная, кто меня видит, — продолжила Валентина Петровна, и в её голосе зазвучала какая-то радостная нотка, от которой по коже поползли мурашки. — Остальные слепые. Ходят, жрут мои пироги на поминках, а меня не замечают. А ты... ты особенная, да, Ритушка?

Я сглотнула. Рот пересох мгновенно.

— Уходите, — выдавила я. — Пожалуйста.

— Зачем? — Призрак качнулся ближе к окну, и тюль шевельнулась, хотя ветра не было. — Мне тут хорошо. Уютно. Вот думаю, может, к тебе на кровать перебраться? Посидим, поговорим. О семейке твоей поболтаем.

— О чём? — вырвалось прежде, чем я успела прикусить язык.

Чёрт. Я сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Не надо было отвечать. Не надо было показывать, что мне интересно.

Валентина Петровна расплылась в улыбке. Губы разъехались слишком широко, обнажив черноту беззубого рта.

— О папочке твоём, например. Андрюшенька Белов. — Она протянула руку, и пальцы — прозрачные, студенистые — коснулись оконной рамы. — Я его ещё мальчишкой помню. Странный был. Слишком тихий. Слишком умный. Не по годам. — Она склонила голову набок, и шея её изогнулась под неестественным углом. — Твоя бабка что-нибудь рассказывала? Про то, каким он был "до"? Или молчит?

Сердце колотилось так, что, казалось, сейчас вырвется из груди и шлёпнется на одеяло.

— Богородица Дева, радуйся, — прошептала я, зажмурившись и сжав ладони перед грудью. Пальцы дрожали. — Благодатная Мария, Господь с Тобою...

Валентина Петровна засмеялась. Тихо, булькающе, как вода в забитой трубе.

— Ой, милая, милая. Это на меня не действует. Я ж крещёная. Сорок лет в церковь ходила, все праздники соблюдала. Думаешь, от молитв разбегусь? — Она отстранилась от окна, но не исчезла. Повисла в воздухе, покачиваясь, как водоросль в реке. — Ладно, не буду тебя мучить. Сегодня. Но я вернусь, Ритушка. Мы ещё поболтаем. О папочке. О мамочке. О том, почему ты меня видишь, а другие — нет.

И она растаяла. Просто размылась в ночном воздухе, как акварельная краска под струёй воды.

Милка во дворе смолкла.

Я медленно выдохнула, разжала побелевшие пальцы и опустилась обратно на подушку. Лежала, уставившись в потолок, и слушала, как стучит моё сердце. Простыня под спиной взмокла от пота. Закрыть окно я не решилась — это значило бы подойти к нему. А я не могла заставить себя даже пошевелиться.

***

Утро пришло слишком быстро и слишком ярко.

Я проспала будильник. Спустилась на кухню, когда солнце уже вовсю заливало веранду, и бабушка Аграфена гремела кастрюлями у плиты. По дому плыл запах жареных яиц, молока и свежего хлеба. Обычное июльское утро. Почти.

— Доброе, — пробормотала я, подтягивая к себе стул и тяжело опускаясь на него.

Бабушка обернулась от плиты. Седые волосы убраны в тугой пучок, на носу очки в тонкой оправе. Она выглядела уставшей — морщины у глаз углубились, плечи чуть ссутулились. Но улыбнулась тепло, по-своему.

— Доброе, солнышко. Чаю?

— Угу.

Она сняла чайник с плиты, налила мне кружку и поставила её передо мной. Потом развернулась к столешнице, поддела лопаткой яичницу со сковороды и переложила на тарелку, добавив пару ломтей свежего хлеба. Придвинула тарелку ближе ко мне и вернулась к плите. На столе завибрировал телефон — короткими настойчивыми толчками. Входящий звонок. Бабушка обернулась, вытерла руки о фартук, взяла телефон и глянула на экран. Вздохнула.

— Костя. Опять.

Она провела пальцем по экрану, приняла вызов и зажала трубку между ухом и плечом, освободив руки. Развернулась к плите и подхватила деревянную ложку, принялась помешивать что-то в сковороде.

— Слушаю... Да, Костенька, я помню... Нет, не забыла... Ну приезжай, раз обещал. Хозяйство не резиновое, руки нужны... Детей? Угу. На всё лето? — Она замолкла, слушая, и я увидела, как дрогнул уголок её губ. Пальцы сжали ложку чуть сильнее. — Всех троих? Господи. Ну ладно, справимся. Рита тут, поможет.

Я застыла с куском хлеба на полпути ко рту. Рука повисла в воздухе.

"Опять."

Дядя Костя — младший брат отца, многодетный, набожный и вечно занятой — имел прескверную привычку приезжать летом «помочь по хозяйству», а на деле сваливать на меня троих детей и читать нотации о том, как правильно жить по Библии. В прошлом году он устроил мне недельный курс молодого христианина. Я чуть не сбежала из дома.

Бабушка закончила разговор, убрала телефон от уха и положила его обратно на стол. Повернулась ко мне, и я поймала её виноватый взгляд.

— Ритуль...

— Я знаю, — буркнула я, опуская хлеб на тарелку. — Нянька. Опять.

— Ну он же обещал крышу починить. И забор. — Она отвернулась, снова взялась за ложку. — А мне одной уже тяжеловато...

Я вздохнуть даже не успела, как слова сами вырвались:

— Бабуль, ко мне вчера опять она приходила.

Аграфена замерла. Ложка застыла над сковородой. Она медленно опустила её, переставила сковороду на выключенную конфорку и вытерла руки о передник, не глядя на меня.

— Валентина?

— Ага. Ночью. Прямо к окну подлетела. — Я сжала кружку в ладонях. — Она... она говорила про папу. Какие-то странности. Говорила, что он был "другим", когда был маленьким. Что ты что-то знаешь.

Бабушка опустилась на стул напротив. Лицо её стало жёстким, закрытым.

— Валентина всегда любила языком чесать. И после смерти не угомонилась.

— Но она же не просто так пришла! Она...

— Рита. — Голос бабушки стал тише, но острее. — Не слушай её. Призраки — они как осы. Жалят просто потому, что могут. Особенно если видят, что ты боишься.

— А почему я вообще их вижу?! — Я стукнула кружкой по столу, чай плеснул на скатерть. — Почему мне "всегда" приходилось притворяться, что я не вижу мертвецов на поминках? Почему другие люди спокойно живут, а я...

— Потому что ты не такая, как другие, — оборвала бабушка. — И это не подарок, Маргарита. Это проклятие, если не знаешь, как с ним обращаться.

— Тогда научи меня!

— Нет.

Слово упало, как топор.

Я уставилась на неё.

— Почему?

— Потому что не хочу, чтобы ты повторила мои ошибки. — Бабушка встала, отвернулась к окну. — Я отказалась от колдовства много лет назад. И у меня были на то причины. Очень веские причины. Ты вырастешь, поймёшь.

— Когда вырасту?! Мне восемнадцать! Я уже взрослая!

— Взрослая — это не про возраст, солнышко. Это про ответственность. — Она обернулась, и в глазах её мелькнуло что-то жёсткое, почти жалкое. — Валентина уйдёт на седьмой день. После этого ты о ней забудешь.

— А если не уйдёт?!

— Уйдёт. — Бабушка подошла, взяла меня за подбородок, заставила посмотреть ей в глаза. — Я сегодня посыплю соль вокруг дома. Она не пройдёт. Потерпи ещё три дня, ладно?

Я сглотнула комок в горле. Кивнула.

Бабушка поцеловала меня в макушку — тепло, по-матерински.

— Всё будет хорошо, — прошептала она. — Обещаю.

Но почему-то мне от этих слов легче не стало.

***

Деревня просыпалась неторопливо.

Наша Ивановка — не из тех мест, где всё серо, уныло и доживает последние дни. Здесь живут люди. Нормальные, рабочие, весёлые. Дома ухоженные, крашеные в яркие цвета — синий, жёлтый, зелёный. У каждого огород, у каждого — своя история. Асфальт положен три года назад, на центральной улице даже фонари поставили. Летом сюда приезжают дачники из города, и деревня оживает ещё больше — дети носятся гурьбой, женщины сплетничают у колодцев, мужики по вечерам рубят дрова и матерятся добродушно, обсуждая футбол.

Мне здесь нравилось. Большую часть времени.

Только вот призраки немного портили картину.

Я управилась с коровой — Зорькой, рыжей, ленивой, вечно недовольной. Почистила курятник, ругаясь вполголоса с наглыми несушками, которые клевали меня за руки. К одиннадцати добралась до колодца — нужно было набрать воды для полива.

И тут появились "они".

Соседские дети: Лёшка, Настя и маленький Тимка. Орава шумная, грязная, вечно голодная и жизнерадостная, как щенки.

— Рит, можно водички? — пропищала Настя, выглядывая из-за Лёшкиной спины.

— Берите, — буркнула я, опуская ведро в колодец. — Только тихо. У меня голова раскалывается.

— А чего? — Лёшка с любопытством уставился на меня. — Болеешь?

— Не высыпаюсь.

— А почему?

— Лёш, заткнись и набирай воду.

Он обиделся, но послушался. Дети шумно плескались у колодца, а я присела на лавочку рядом, прикрыв глаза.

"Три дня. Ещё три дня."

Валентина Петровна не просто пугала меня. Она "высасывала" что-то. Силы, эмоции — не знаю. Но каждое утро после её визитов я просыпалась разбитой, как после недельной болезни. Голова раскалывалась, руки дрожали, в глазах мутнело. А я ничего не могла с этим сделать. Бабушка знала, как избавиться от призраков. "Знала". Но отказывалась. Говорила, что колдовство — это опасно. Что она сама бросила этим заниматься и мне запрещает. Но "почему"? Какой смысл иметь способности и не использовать их? Какой смысл "видеть" мертвецов, если ты не можешь даже защититься? Я не понимала её. И это грызло меня изнутри сильнее любого призрака.

— Рита, ты чего? — Лёшка помахал рукой перед моим лицом. — Заснула?

— Отвали, — пробормотала я, открывая глаза.

— Ну ты вредная сегодня, — обиделся он, но всё же отстал.

Дети набрали воды и убежали, громко споря о том, чей велосипед круче. Я осталась одна, глядя на ведро с водой и размышляя.

"Может, есть какой-то способ? Какой-нибудь простой ритуал? Соль, травы, свечи — что-то, что я смогу сделать сама?"

Но знаний у меня было ноль. Бабушка не учила. Книг в доме не водилось — все спрятаны где-то на чердаке или вообще сожжены. Интернет? В деревне он ловил через раз, да и что я там найду? Статейки в духе «как прогнать домового за три шага»?

Я вздохнула и поплелась обратно к дому.

"Может, шоколадку съесть. Хоть настроение поднимется."

***

Ближе к полудню послышался звук мотора. Я как раз раскладывала бельё на верёвке, когда на участок въехал старый УАЗик дяди Миши — местного таксиста и всеобщего помощника. Он высунулся из окна, махнул рукой.

— Рита, гостья твоя!

Я обернулась — и замерла. Из машины выходила женщина. Высокая, стройная, в светлых брюках и шёлковой блузке. Волосы уложены в аккуратную причёску, маникюр, тонкий золотой браслет на запястье. Дорогие солнечные очки. Духи — я почувствовала их запах даже с пяти метров: что-то цветочное, изысканное, явно не из масс-маркета.

Бабушка Софья.

Мамина мать. Женщина, которая появлялась в моей жизни редко, но всегда эффектно.

— Ритуля! — Она расплылась в улыбке, раскрыв объятия.

Я бросилась к ней, и она подхватила меня, крепко прижав к себе. Пахло духами, свежестью и ещё чем-то — чуть пряным, едва уловимым. Магия? Может быть. У бабушки Софьи всё было пропитано магией.

— Как ты выросла, — пробормотала она, отстраняясь и разглядывая меня. — Совсем девушка. Сколько тебе? Восемнадцать уже?

— Угу.

— Боже мой. Я старею. — Она засмеялась, лёгко и звонко, отпустила мои плечи и обернулась к УАЗику. — Дядь Миш, чемодан, пожалуйста.

Дядя Миша, покряхтывая, обошёл машину сзади, открыл багажник и вытащил из него небольшой чемодан на колёсиках и тканевую сумку. Поставил их на землю рядом с Софьей. А следом из салона выпрыгнуло "нечто" жёлтое, крупное и очень довольное жизнью. Лабрадор.

Пёс на секунду замер, оглядываясь, а потом тут же понёсся ко мне, виляя хвостом так активно, что, казалось, сейчас взлетит. Я опустилась на корточки, и он ткнулся влажной мордой мне в ладони, облизывая пальцы и радостно повизгивая.

— Ой, какой красавчик! — выдохнула я, зарываясь пальцами в мягкую шерсть на его шее. — Это мне?

Софья на мгновение замолчала. Я подняла взгляд — она стояла, глядя на нас, и в её лице промелькнуло что-то странное. Неуверенность.

— Нет, — сказала она наконец, поправляя солнечные очки на переносице. — Это служебная собака. Мне нужна по делу.

Я подняла взгляд.

— По какому делу?

— По рабочему, — уклончиво ответила она. — Как его зовут... — Она запнулась. — Зови его Саней.

Я моргнула.

— Саней? Собаку?

— Ага. Саня. Хорошее имя. — Она отвернулась, явно избегая моего взгляда, и направилась к дому. — Груня дома?

— Бабушка Аграфена на кухне.

— Отлично.

Пёс — Саня, видимо, — остался со мной. Я почесала его за ухом, и он блаженно прикрыл глаза.

— Странное имя для собаки, — пробормотала я.

Со двора донёсся лай — Милка выскочила из будки, увидела нового гостя и кинулась знакомиться. Саня отреагировал мгновенно: припал на передние лапы, задрал хвост и издал приглашающий гавк. Через секунду они уже носились по двору, сшибая вёдра и пугая кур. Я усмехнулась, подхватила оставленный дядей Мишей чемодан Софьи за ручку одной рукой, перекинула её сумку на плечо и пошла следом за бабушкой к дому. Дядя Миша сел в свой УАЗик и отъехал, оставив за собой облачко пыли.

***

На кухне уже кипел чайник.

Я вошла с багажом Софьи, когда бабушка Аграфена ставила на стол чашки, а Софья устраивалась на стуле, изящно закинув ногу на ногу. Выглядела она так, словно сидела не на деревенской кухне, а в модном кафе в центре Москвы. Я опустила чемодан у стены возле двери, сняла сумку с плеча и поставила рядом..

— Рит, доставай конфеты, — сказала Аграфена, кивая на шкаф. — И печенье. У нас гостья.

Я кивнула, подошла к шкафу и открыла дверцу. Достала вазочку с конфетами, потом жестяную коробку с печеньем. Развернулась и принялась расставлять всё на столе. Софья наблюдала за мной, улыбаясь краешком губ, постукивая ногтями по столешнице.

— Ты голодная, бабуль? — спросила я, ставя вазочку с конфетами в центр стола.

— Рита, — поморщилась Софья, поправляя прядь волос за ухом. — Прекрати называть меня бабушкой. Тебе восемнадцать. Это уже неловко звучит.

Я закатила глаза.

— А как тогда?

— По имени. Софья. Или Соня, если хочешь.

— А то она старой себя чувствует, — встряла Аграфена, ставя чайник на стол. Голос её звучал с лёгкой язвительностью, но в глазах плясали смешинки. — Всё молодится.

— Груня, я не молодюсь. Я поддерживаю себя в форме. Это называется забота о здоровье, — парировала Софья, потянувшись к чайнику и наливая себе чай в чашку. — Ты бы тоже попробовала. Йога, например. Или хотя бы крем для лица.

— Зачем мне крем? Я и так красавица.

Они переглянулись и рассмеялись. Тепло, легко, как старые подруги. Я подтянула к себе свободный стул и села, подперев подбородок ладонью. Наблюдала за ними. Две бабушки. Одна — деревенская, в простом платье и фартуке, с натруженными руками и седыми волосами. Другая — городская, ухоженная, современная, с дорогими духами. Но между ними была какая-то связь. Что-то общее, что я не до конца понимала. Софья отпила глоток чая, поставила чашку и поднялась со стула. Прошла к стоявшему у стены чемодану, присела на корточки и расстегнула замки. Покопалась внутри и достала аккуратный свёрток в розовом пакете. Вернулась к столу и протянула его мне.

— Это тебе.

Я взяла пакет обеими руками, развернула его и заглянула внутрь — там лежала лёгкая летняя кофта и коробка конфет. Достала кофту, разгладила ткань пальцами.

— Спасибо.

— Не за что. — Софья снова наклонилась к чемодану, порылась в нём и достала планшет. Выпрямилась, вернулась на своё место и положила его на стол перед собой. Я увидела, что корпус весь исписан какими-то символами. Руны, наверное. У Софьи всегда всё было таким — обереги, амулеты, странные штуки, смысл которых я не понимала.

Аграфена, стоявшая у плиты с чашкой в руках, бросила на планшет быстрый взгляд — недовольный, напряжённый. Отвернулась, опустила взгляд в свою чашку и принялась медленно помешивать сахар ложечкой. Металл негромко звякнул о фарфор.

— Ты что-то долго не приезжала, Сонь, — сказала она наконец. — И предупредила за день. Что-то случилось?

Софья отпила чай, задумчиво глядя в окно.

— Я в ваших краях по работе, — ответила она, и в голосе её прозвучало что-то таинственное.

— По какой работе? — спросила я, наклоняясь вперёд.

— По своей, — улыбнулась Софья и больше ничего не добавила.

Аграфена нахмурилась, но промолчала.

***

К вечеру затопили баню.

Это было ритуалом в нашем доме: раз в неделю, обязательно, с вениками, травами и долгими разговорами. Аграфена любила баню — говорила, что она и тело чистит, и душу.

Я таскала воду, подкладывала дрова, а бабушки уже устроились на полках, укутанные в полотенца и расслабленные.

— Рит, веничком поработай, — велела Аграфена, устраиваясь поудобнее. — Только по-человечески, не халтурь.

Я взяла веник, смоченный в ароматной воде, и принялась усердно хлестать их по спинам. Они охали, вздыхали, иногда просили сильнее. А я слушала их разговор.

— Таро сейчас популярно, — говорила Софья, закрыв глаза. — Молодёжь любит. Карты, аффирмации, мандалы. Всё это работает, если правильно подать.

— Работает? — фыркнула Аграфена. — Или ты им просто сказки рассказываешь?

— Это не сказки. Это инструменты. Психология плюс магия. — Софья повернула голову. — Мир меняется, Груня. Нельзя вечно сидеть на старых методах. Твои молитвы и травы — это хорошо, но они устарели.

— Не устарели. Просто не у всех хватает терпения ими пользоваться.

— Терпения? Или "понимания"? — Софья приподнялась на локте. — Ты учишь Риту?

Повисла тишина. Я замерла, веник застыл в воздухе. Аграфена медленно открыла глаза.

— Нет.

— Почему?

— Потому что не хочу.

— Груня...

— Соня, не лезь. — Голос Аграфены стал твёрдым. — Это моё дело. Моя внучка. Я решаю.

Софья вздохнула, но спорить не стала. Я стиснула зубы и снова принялась махать веником. Злость клокотала внутри.

"Почему они всё решают за меня? Почему я не могу знать?"

Разговор перетёк на другое — на урожай, на соседей, на цены в городе. Я слушала вполуха, погружённая в свои мысли.

Мне нравились взгляды Софьи. Её уверенность, современность, магия, которая была частью жизни, а не чем-то запретным. Аграфена была хорошей бабушкой — любящей, заботливой. Но она держала меня в клетке. А я хотела летать.

***

Ночью я не могла уснуть. Лежала на спине, глядя в потолок, прислушиваясь к каждому шороху за окном. Валентина Петровна пока не появлялась, но я знала — она придёт. Обязательно.

Не выдержав, я откинула одеяло, села на кровати и нащупала ногами прохладный пол. Встала, сняла с крючка на двери халат и накинула его на плечи, на ходу запахивая полы. Вышла в коридор. В доме было тихо. Только слышалось мерное сопение из комнаты бабушек — они спали. Я тихо спустилась по лестнице, придерживаясь за перила, чтобы ступени не скрипели. В коридоре первого этажа, на старой подстилке у двери, лежал Саня. Он тут же открыл глаза и поднял голову, виляя хвостом.

— Привет, — прошептала я, опускаясь на корточки рядом с ним.

Он тут же ткнулся влажной мордой мне в ладонь. Тёплый, мягкий, дружелюбный. Я протянула вторую руку и почесала его за ухом. Саня блаженно закрыл глаза, привалившись боком к моим коленям.

— Ты странный, — пробормотала я, перебирая пальцами его шерсть. — Какая-то "служебная собака". Интересно, что она имела в виду?

Саня зевнул, обнажив ряд белоснежных клыков, и положил тяжёлую морду мне на колени. Я посидела так ещё немного, медленно поглаживая его по голове и слушая, как он негромко сопит. Потом вздохнула, осторожно высвободила колени из-под его морды и убрала руки. Саня приоткрыл один глаз, проводил меня сонным взглядом и снова уткнулся носом в подстилку. Я поднялась на ноги, поправила подол халата и развернулась. Прошла по коридору обратно к лестнице и начала подниматься наверх, стараясь ступать так же тихо.