Proof of Work

«Proof Of Work»

Палец Кощея был похож на высохшую ветвь, обмотанную желтоватой пергаментной кожей, сквозь которую проступали каждый сустав, каждая фаланга. Ноготь, желтый и твердый, как панцирь жука, с легким, почти механическим щелчком коснулся сенсорного экрана моноблока.

На экране, в студии, оформленной в пастельных, ванильных тонах, Василиса Прекрасная поправляла прядь волос. Шелковистые, цвета спелой пшеницы, они падали на плечо, и она закидывала их назад с таким расчетливым небрежеством, от которого у Кощея в груди что-то щемило. Щемило тупо и привычно, как ноет старый перелом при смене погоды.

— Спасибо за донат, мой хороший! — голос её просачивался в уши, царапая изнутри.

Кощей не был «хорошим». Он был «Императором Эфира». Такой титул всплывал на ее доске донатов за перевод в 0.05 BTC. Примерно пять тысяч долларов за три секунды внимания.

Он провел пальцем по экрану, прокручивая чат. Сообщения неслись со скоростью света, сливаясь в единый цифровой шум: «Женись на мне!», «Богиня!», «Какая же ты красивая!». Мусор. Белый шум ничтожества. Он снова щелкнул по иконке кошелька, выбрал сумму — 0.07 BTC — и подтвердил транзакцию.

— Ой! Кощей Бессмертный снова с нами! Вы просто мой ангел-хранитель! — она поднесла руки к губам и послала в камеру воздушный поцелуй.

Его желудок сжался. Он откинулся на спинку кресла Herman Miller, которое стоило как подержанная иномарка, но не приносило ни капли комфорта. Ничего не приносило. У него был кондиционер, поддерживающий идеальные 21.5 градуса по Цельсию. Система очистки воздуха, которая выедала из атмосферы комнаты все примеси, оставляя только стерильную пустоту. Серверные стойки, стоящие за стеклянной перегородкой, ровно и монотонно гудели. Здесь, в его логове на семидесятом этаже башни «Восток», было самое безопасное и самое безжизненное место на планете.

Бессмертие — это не дар. Это excel-таблицы. Это ведение учета. Ты живешь, а мир вокруг тебя обнуляется. Люди, города, империи, валюты. Все превращается в пыль, а ты остаешься вести новые таблицы, новые балансы. Золото, нефть, газ, а теперь вот крипта. Все это было лишь разными формами учета. Биткойн оказался самым изящным. Математическая чистота. Децентрализация. Нельзя убить то, что не имеет головы. Он оценил это.

Василиса была его новой формой учета. Ее внимание измерялось в крипте. Ее улыбка стоила 0.01 BTC. Ее шепот — 0.05. Ее смех… ее смеха он еще не слышал. Наверное, он стоил бы целых пять биткойнов. Может, шесть.

Он развернул панель управления. Его бот-анализатор, написанный на Python, выводил ему статистику. За последние шесть месяцев он перевел на ее стримы 4,782 BTC. По текущему курсу — около пол миллиона долларов. Он был ее топ-1 донатером. Он был ее меценатом, ее Медичи, ее крипто-Крезом. И он ни разу не слышал, как она смеется.

В мессенджере, который он сам и разработал, всплыло уведомление. Личный чат. «Василиса»

Сообщение было голосовым. Всего три секунды.

Он прослушал. Сначала была тишина, потом — легкий, воздушный выдох, почти стон. И потом шепот, такой тихий, что он прибавил громкость на максимум, прижав телефон к уху, к той самой сухой, холодной хрящевой раковине, что не слышала человеческого тепла уже сотни лет.

«Спасибо, котик».

Котик.

Слово ударило в его солнечное сплетение с силой физического удара. Оно было таким жалким, таким унизительным и таким… таким желанным. Оно было эхом близости, дешевой монеткой, брошенной в пустой колодец его бессмертия. И он жадно ловил ее, этот звук, этот шепот, и переигрывал снова и снова. «Спасибо, котик». Пять раз. Десять. Двадцать.

Он встал и подошел к панорамному окну. Москва лежала внизу, как рассыпанное ожерелье из светодиодов. Машины ползли по лентам дорог, люди — микроскопические бактерии — копошились в своих бетонных чашках Петри. Он смотрел на этот мир, который так настойчиво пытался его забыть, который переписал его из зловещего царя мертвых в какого-то комичного похитителя невест, а потом и вовсе выбросил на свалку мифологии.

Он повернулся к комнате. Свет от монитора выхватывал из тьмы детали: скульптуру работы Цадкина, купленную на аукционе просто потому, что было скучно; шкаф с одинаковыми черными водолазками и такими же черными брюками; холодильник, в котором стояли ряды бутылочек с Soylent и дистиллированной водой. Ничего лишнего. Ничего живого.

Он снова сел за монитор. Стрим продолжался. Василиса играла в какую-то игру, наигранно пугаясь и смеясь. Ее смех был фальшивым, отрепетированным. Он видел это по микродвижениям лицевых мышц, которые анализировал его мозг. Ее зрачки были чуть расширены — вероятно, капли. Все было обманом. И он платил за этот обман миллионы.

Внезапно на его рабочем столе всплыло системное уведомление. Не от бота, а от более глубокой, фоновой программы-сканера, которую он настроил на отслеживание всей ее цифровой активности. Программа, которая мониторила бронирования авиарейсов, аренду вилл, покупки в дорогих бутиках.

Загорелся красный флажок. Уведомление из системы бронирования частных джетов.

«Объект наблюдения: Прекрасная В.С.»

«Услуга: Аренда Airbus A319CJ»

«Маршрут: Vnukovo -> Velana International (Мальдивы)»

«Дата: Завтра, 08:45.»

«Попутчик:…»

Кощей щелкнул по уведомлению. Открылась детализация. И там, в графе «попутчик», было имя. И фотография.

Молодой парень. Худощавый, с острыми скулами, с пренебрежительной ухмылкой на губах и с татуировкой соловья на шее. Волосы, выкрашенные в цвет грозового неба. Глаза, затуманенные звездной болезнью и, вероятно, дорогим виски.

«Попутчик: Соловей-Разбойник (наст. имя Артём О.В.)»

Кощей не почувствовал гнева. Гнев — это эмоция, а эмоции были для смертных, для тех, у кого был счетчик. Он почувствовал нечто иное. Холодный, острый, как лезвие бритвы, интерес.

Так вот он какой, его соперник. Не царь, не богатырь, не витязь из былин. Рок-звезда нового поколения. Певун, чьи слащавые баллады о несчастной любви слушали малолетки. Человек, чья душа, судя по банковской выписке, которую Кощей вызвал двумя кликами, была прожжена долгами, казино и кокаином.

Василиса с ним. Она летит на Мальдивы. С ним. С этим… испорченным ребенком с синдромом Питера Пэна.

Он откинулся назад. Его пальцы сами по себе потянулись к нетоксичной алюминиевой бутылочке с водой, которая всегда стояла на столе. Но вместо этого он взял другую. Стеклянную бутылочку с матовым логотипом, которую его ассистент принес на пробу. Внутри был холодный чай. Ягодный. От какого-то нового эко-бренда.

Он открутил крышку. Он поднес бутылку к губам и сделал глоток. Холодная, терпковатая жидкость коснулась его языка, его горла. Он не пил ничего, кроме дистиллята и питательных коктейлей, последние триста лет.

Вкус был отвратительным. И живым.

Он поставил бутылку на стол и посмотрел на экран. Василиса смеялась, глядя в чат, отвечая кому-то еще. Какому-то другому «котику».

— Похоже, игра начинается, — тихо произнес Кощей Бессмертный, и в его голосе впервые за долгие столетия послышался не отсчитывающий такт метроном, а нечто, отдаленно напоминающее жизнь.

А запах закулисной гримерки «Крокус Сити Холла» был сложным, многослойным, как аромат выдержанного виски, если бы виски состоял из пота, старого грима, дешевого шампанского и едкой пудры. Но над всем этим, как бомба, висел один, доминирующий аромат — сладковато-химический, обжигающий слизистую запах кокаина высшей пробы.

Баба-Яга, она же Ядвига Станиславовна Ягодина, сидела перед зеркалом, окруженная лампочками. Ее отражение было ей не товарищем, а врагом. Оно безжалостно показывало каждую морщину, прорезавшуюся от носогубных складок к подбородку, каждую пору на расплывающемся лице, тщательно залитом тональным кремом. Парик — пышная, соломенного цвета грива — лежал на манекене рядом, как отрубленная голова.

Она потянулась к жёлтому самсунгу, который лежал рядом с кистями для макияжа. Это был не просто телефон. Это был алтарь. Она открыла чехол, и внутри, на бархатной подложке, лежало не зеркало, а идеально отполированное стеклышко. Рядом — свернутая в трубочку купюра в пять тысяч рублей, новая, хрустящая.

— Ну, бабка, заряжайся, — хрипло пробормотала она себе под нос.

Она насыпала из миниатюрной серебряной баночки на стеклышко аккуратную дорожку белого порошка. Движения были отточены до автоматизма. Дрожи в пальцах не было. Была скучающая практичность хирурга, делающего надрез. Она ловко втянула порошок одной ноздрей, потом другой, резко вдохнув, запрокинув голову. Сначала — жгучий холод, потом — мгновенный, пронзительный удар по затылку. Мир на секунду поплыл, а затем вернулся в фокус, но теперь он был ярче, острее, и главное — отдаленнее. Страх, усталость, раздражение — все это отплыло на другой берег, за широкую химическую реку.

В дверь постучали.

— Ядвига Станиславовна, пять минут до выхода!

— Иду, блядь, иду! — рявкнула она голосом, который мог перекрыть гул взлетающего боинга.

Она надела парик, поправила его, натянув на лоб пониже. Надела платье с кринолином, расшитое бутафорскими камнями. Платье «в народном стиле». Такой же фольклор, как и она сама.

Выход на сцену был всегда одним и тем же ритуалом. Глухой гул зала, доносящийся из-за тяжелого занавеса. Суета техников. Она подходила к отметке на полу. Ей вручали микрофон. Он всегда был выключен.

Зазвучала запись. Зажигательный оркестровый хит «Миллион цветов». Она всегда пела под фонограмму. Сначала потому, что голос сдавал, теперь — потому что уже не могла не то что спеть, даже уверенно проговорить длинную фразу без одышки.

Занавес пополз вверх. Ослепительный свет софитов выжег остатки реальности. Внизу, в темноте, замерцали экраны телефонов, как светлячки на болоте. Десять тысяч лиц, слившихся в одно безликое пятно — пятно ее аудитории. Уроды. Быдло. Те, кто верил в «искренность эстрады», в «народную душу», кто покупался на этот дешевый патриотический лубок.

Она улыбнулась во всю ширину своих вставных челюстей и пошла к краю сцены, машинально водя губами под заветную запись, сделанную двадцать лет назад. Ее голос, молодой, звенящий и на удивление чистый, лился из динамиков. Она лишь изображала пение, размахивая рукой, хлопая по ладоням фанатов, которые тянулись к ней из партера.

Она ненавидела их. Ненавидела их простодушные, сияющие лица. Ненавидела их веру в этот фарс. Они покупали ее пластинки, ходили на концерты, писали ей в директ о своих проблемах, ища утешения у «народной звезды».

Концерт длился полтора часа. Полтора часа химической эйфории, сменяющейся раздражением, и снова эйфории от вида гонорара, который уже лежал на ее счете. Она спела свои главные хиты: «Позову его к себе», «Опять снегопад» и на бис — «Не обижайтесь».

С последними аккордами она ушла за кулисы, бросила микрофон в руки звукаря и, не глядя ни на кого, побрела в свою гримерку. Химический щит трещал по швам. Наступала расплата — свинцовая усталость, тяжесть в костях, осознание того, что завтра все повторится. Снова и снова. До самого конца.

Она упала в кресло, сняла парик и с отвращением швырнула его в угол. Она потянулась за самсунгом, за новой дозой, чтобы отдалить этот момент, но в дверь снова постучали. Не вяло, как ассистент, а четко, сухо — три удара.

— Я не переоделась, блядь! — крикнула она.

Дверь открылась. В проеме стоял он.

Высокий, иссохший, в черном пальто, которое висело на нем, как на вешалке. Лицо — желтоватая маска с впалыми щеками и горящими из глубины темными глазами. Он стоял неподвижно, и от него веяло таким холодом, что даже химическое тепло в ее жилах на секунду отступило.

— Ядвига Станиславовна, — его голос был скрипучим, как поворот ключа в заржавевшем замке. — Можно на минуту?

— Кощей? — фыркнула она, натягивая старый халат поверх сценического платья. — Чего надо, костяшка? Всю крипту на девиц слил?

Она знала его. Весь бомонд знал этого странного криптомиллионера, который появлялся на светских раутах, как призрак, и скупал современное искусство, в котором ничего не понимал.

Он вошел, прикрыв за собой дверь. Его взгляд скользнул по разбросанному гриму, по серебряной баночке на столе, по парику в углу. Он все видел. И ему было все равно.

— Крипта — это средство, а не цель, — произнес он. — А насчёт девиц… я как раз ищу одну. Василису. В контексте одного молодого человека.

— А, Соловей-Разбойник? — Яга хрипло рассмеялась и снова потянулась к кокаину. Ей сейчас нужно было подкрепиться. Этот разговор обещал быть интересным. — Слыхала. Улетели в рай за счет роялти. Романтика, блядь.

— Именно, — Кощей не двигался. Он казался частью интерьера, мрачной скульптурой. — Мне нужен к нему доступ. Неформальный.

— Ну и иди к нему, чего ко мне приперся? Скажи, что хочешь его лейбл купить. У него долги. Он продаст.

— Прямой путь — самый неэффективный, — отчеканил Кощей. — Он молод, глуп и подвержен вспышкам гордости. Может отказаться. Мне нужен рычаг. Или вход через общий круг.

— То есть через меня, — Яга поняла. Она села в кресло, развалившись, и закурила сигарету, игнорируя табличку «Не курить». — Я, конечно, царица эстрады, мать родная для всех этих сосунков. Но за просто так я даже палец о палец не ударю.

— Я знаю, — Кощей медленно провел рукой по воздуху, как будто стирая пыль с невидимой поверхности. — Я знаю про твой офшор на Кипре. Я знаю про неуплаченные восемь миллионов евро налогов. Я знаю твоего главного драгдилера… Диму-Литовца. У него, кстати, проблемы. Его взяли вчера вечером.

Яга перестала курить. Сигарета застыла у ее губ. Холодная волна страха пробежала по ее спине. Этот урод знал все. Не чтобы шантажировать. Он просто констатировал факты.

— Ты… — она попыталась найти колкость, но голос подвел. — Ты что, угрожаешь мне, скелет?

— Нет, — он покачал головой. — Это не угроза. Это — инвентаризация. Мне не нужна твоя гибель. Ты — актив. Испорченный, токсичный, но актив. Мне нужна твоя связующая функция. Ты помогаешь мне с Соловьем. Все остальное — мое дело.

Яга снова затянулась. Мозг, разогнанный кокаином, работал на пределе. Угрозу он отрицал, но она висела в воздухе. С другой стороны… этот то явно не пожалеет денег, чтобы добиться своего.

— Ладно, костяшка, — выдохнула она дым. — Сыграем в твою игру. Я знаю, как вам устроить встречу, максимально неформально. Но это будет стоить тебе. Дорого.

— Назови сумму.

— Не денег, — она ядовито улыбнулась. — Деньги и у меня есть. А помимо денег… У меня есть одна проблемка. Мне нужен… особый продукт. Для вдохновения, так сказать.

Кощей смотрел на нее, не мигая.

— У меня есть один кореш, — продолжила Яга, понизив голос до конспиративного шепота. — Инфоцыган, одного поля ягода. Так вот, ему для его нового курса нужна харизма. Мощная. Шаманская, блядь. Он говорит, что есть один мужик, в лесу, под Тверью. Леший его зовут. Так вот, этот Леший выращивает… особую травку. Не просто марихуану. А нечто с такими свойствами, что после нее Горыныч, по его словам, сможет продавать воздух, и ему поверят. Мне нужна эта трава. Партия. Для пробы.

Она смотрела на него, пытаясь разглядеть хоть какую-то реакцию. Но его лицо оставалось каменным.

— Леший? — наконец произнес Кощей. — Изоляционист. Не пользуется деньгами.

— Вот именно! — воскликнула Яга. — Его не купишь. Но ты… ты найдешь подход. Ты же Кощей Бессмертный, блядь. Царь над мертвыми и крипто-кинг. Уговори его. Добудь эту хуйню. Там поди и до Соловья дотянешься.

Кощей несколько секунд молчал. Потом кивнул. Один раз. Резко.

— Договорились. Пришли мне координаты этого… Лешего.

Он развернулся и вышел из гримерки так же бесшумно, как и появился.

Ядвига Станиславовна снова осталась одна. Она снова потянулась к самсунгу, к стеклышку, к спасительному порошку. Но теперь ее рука дрожала. Не от страха. От возбуждения. В ее прогнившем, выжженном мире появился новый, диковинный элемент. Не человек, не призрак — сила природы. И она, Баба-Яга, снова оказалась в центре интриги.

Она втянула новую дорожку, резко вдохнула и выдохнула.

— Ничего личного, — хрипло прошептала она своему отражению в зеркале. — Только бизнес, детка.

А эфир начинался с кашля.

Центральная голова — Сергей — подавилась, когда делала последний глоток холодного рафа. Левая — Тим — нервно дернулась, пытаясь скрыть спазм. Правая — Арсений — лишь смерила их обеих взглядом холодного презрения и прошептала в свою петличку, пока звук был заглушен:

— Идиоты. Соберитесь.

Студия была их храмом, их логовом, их цифровым троном. Три роскошных кресла стояли полукругом перед широкоформатной камерой с автофокусом. На стенах — абстрактные полотна, купленные за бесценок у голодающих выпускников "МГАХИ", цвета которых якобы стимулировали доверие и открытость. За спинами — стеллаж с книгами в одинаковых белых корешках: «Капитал», «Так говорил Заратустра», «Бегство от свободы», «48 законов власти». Никто из них не прочитал и десятка страниц. Это был реквизит.

Сергей, центральная голова, отвечал за Эго. Он был лицом канала «Дыхание Дракона». Его улыбка стоила пятьдесят тысяч зрителей. Его взгляд, томный и проникновенный, заставлял домохозяек из Екатеринбурга переводить последние деньги, надеясь на проблеск его личного внимания.

Тим, левая, отвечал за Творчество. Он генерировал идеи для курсов, придумывал названия: «Путь», «Алхимия Успеха», «Нейросеть для твоего сознания». Он верил, что где-то там, под слоем цинизма и маркетинга, есть крупица истины, которую они несут людям.

Арсений, правая, отвечал за Критику. Он был циником. Он рассчитывал конверсию, стоимость курса, процент притока подписчиков. Он знал, что все это — ложь, и презирал и Сергея за его самовлюбленность, и Тима за его наивные метания.

На мониторах перед ними загорелся счетчик зрителей онлайн-трансляции. Цифры росли с сумасшедшей скоростью: 10 000... 25 000... 47 000...

— Всем пламенный привет! — заговорил Сергей, его голос, поставленный годами тренировок, лился как мёд. — Это канал «Дыхание Дракона», и я — Сергей Горынский! Со мной, как всегда, моя команда — эксперт по трансформации сознания Тимур и стратег по личной эффективности Арсений!

Тим и Арсений кивнули с подобранной на своих лицах улыбкой. Они были «командой поддержки». Три головы одного дракона. Такова была их легенда.

— Сегодня мы поговорим о самом главном, — продолжал Сергей, глядя в камеру с таким проникновенным видом, будто видел там не объектив, а душу каждого зрителя. — О трех печах, которые сжигают вашу энергию. О трех головах вашего внутреннего дракона, которые пожирают ваш успех!

Арсений в своей монитор вывел чат трансляции. Сообщения неслись со скоростью пулеметной очереди.

«Сергей, вы спасаете мне жизнь!»

«Купил ваш курс «Алхимия», за неделю нашел работу мечты!»

«Как заставить себя действовать?»

«Денег нет, но я верю в вас!»

Он мысленно прикидывал: 47 тысяч зрителей. Конверсия в покупку их базового курса «Старт Дракона» — обычно 1.5%. Это около 700 продаж. Курс стоит 4900 рублей. Чистыми, после всех вычетов — около двух с половиной миллионов за полтора часа эфира. Неплохо.

— Первая печь — это печь Страха, — вещал Сергей, и камера крупно показывала его глаза. — Она пожирает ваши мечты, ваши амбиции. Вы боитесь уволиться с ненавистной работы? Боитесь признаться в любви? Боитесь начать свое дело? Вы побрасываете топливо в эту печь.

Тим, начал исполнять свою роль, подал голос, изобразив тревогу:

— Да, Сергей, и ведь люди реально сами кормят эту печь! Они смотрят новости, общаются с неудачниками, лезут в соцсети…

— Верно, Тимур! — подхватил Сергей. — И наша с тобой задача — помочь людям потушить эту печь! Знаниями!

Арсений в это время незаметно отправил в чат заранее заготовленное сообщение от бота: «Хочу перестать бояться, реально мешает жить! Где купить курс?» И сразу же — ссылка.

Продажи пошли пачками. Арсений видел, как цифры в их приватном канале росли.

— Вторая печь — печь Сомнений! — Сергей повысил голос. — Это ваша ахиллесова пята, ваш внутренний критик! Он шепчет вам: «У тебя не получится», «Ты недостоин», «Все вокруг обман».

— И этот критик хитёр, — вступил Арсений, его голос был сухим и логичным, как отчет. — Он маскируется под здравый смысл. Но это не здравый смысл. Это трусость. И чтобы ее победить, нужна не вера, а система. Четкий алгоритм действий.

— И он есть у нас в продвинутом курсе «Путь»! — мягко завершил Сергей, и на экране за спинами плавно всплыла красивая графика с ценами. — Там мы даем пошаговую инструкцию по усмирению вашего внутреннего критика.

Цены были «со скидкой до конца эфира». 29 900 рублей вместо 45 000. Арсений знал, что «оригинальная цена» была высосана из пальца, а 30 тысяч — это и есть их целевая стоимость. Но психология «скидки» работала безотказно.

В перерыве между блоками, когда они сделали паузу на «вопросы от зрителей» (вопросы, естественно, были отфильтрованы и на 80% написаны их же копирайтерами), Сергей увидел уведомление в мессенджере, в их общую конфу «Курсы и бабки». пришло сообщение.

Это была Баба-Яга.

«Серёжа, привет. Есть деловое предложение. Надо прогреть аудиторию на тему неверных жён и лживых возлюбленных. Сделать информационную волну. Цель — один слащавый рок-певец. Опыт есть?»

Сергей нахмурился.

«Это что, черный пиар?»

Тим сразу же оживился.

«Нет, Серёж, это же социальная ответственность! Мы можем предупредить тысячи девушек о токсичных отношениях! Это важно!»

Арсений фыркнул и напечатал, не глядя на них:

«Тим, заткнись со своей духовностью. Яга, какие цифры?»

«Деньги? — пришло ответ. — Я думала о бартере. У меня кажется появился доступ к одному уникальному продукту. От Лешего. Трава, помнишь? Ну та которая, по слухам, открывает «третий глаз». Настоящая, шаманская, блядь. Не та дерьмовая синтетика. После нее твои эфиры будут перейдут на новый уровень. Ты будешь ломать их, этих мамонтов.»

В студии повисло молчание. Тим смотрел на сообщение с горящими глазами. Сергей скептически хмурился. Арсений проводил мысленный расчет.

«Один эфир, — напечатал Арсений. — Тема: «Три признака токсичного партнера: как не стать жертвой звездной болезни». Без прямых упоминаний. Намеками. Плюс три поста в нашем канале Telegram с анализом текстов песен. Партия продукта для тестов — не менее 5 грамм. И мы его тестируем перед следующим платным курсом. Если сработает — обсуждаем дальнейшее сотрудничество».

«Идет, — почти сразу ответила Яга. — Ждите посылку. Инфу для эфира скину. Костяшка уже решает вопрос с Лешим».

Эфир возобновился. Сергей с новой силой вещал о третьей печи — печи Жалости к себе. Но теперь в его глазах читалось новое, жадное любопытство. Тим лихорадочно строчил в блокноте идеи для нового курса «Древняя Магия Севера: Сила Предков». Арсений же с холодной усмешкой наблюдал за летящими в чате сообщениями благодарностей.

Когда трансляция завершилась, и счетчик застыл на 58 412 зрителях, они отключили камеру и сняли наушники.

— Вы понимаете, что это полная ерунда, да? — резко сказал Арсений, разминая шею. — Эта трава. Деревенский самогон в мире психотропов.

— Ты ничего не понимаешь! — вспыхнул Тим. — Это знание! Это сила земли! Мы сможем действительно помогать людям, а не просто…

— Не просто продавать им воздух? — перебил его Сергей. Его лицо было усталым. — Тим, мы и так продаем воздух. Красиво упакованный, пахнущий успехом, но воздух. И они его покупают. Потому что хотят верить. А эта… трава… это просто новая упаковка. Более экзотичная.

— Это не упаковка! Это ключ! — настаивал Тим. — Представь, Арсений, мы сможем давать им не просто советы, а реальные, измененные состояния! Прорывы!

— Прорывы в их кошельках прямо в наш, — мрачно проворчал Арсений. — Ладно. Неважно. Работает — и хорошо. Яга дает нам контент для хайпа, мы получаем халявный стафф. Все в плюсе.

— Кроме этого рок-певца, — заметил Сергей.

— А кому он нужен, этот сопляк? — отмахнулся Арсений. — Он и так все просаживает в казино. Мы просто ускорим процесс. Ничего личного.

Он встал и вышел из студии, оставив Сергея и Тима в наступающей тишине. Сергей смотрел в черный экран монитора, где только что было его отражение — лицо мудрого наставника. Тим лихорадочно гуглил «шаманские практики», «мухоморы» и «Леший Тверская область».

Три головы одного дракона. Одна верила в собственную ложь, другая — в чудо, а третья — только в цифры на счету. И сейчас их дыхание, ядовитое и обжигающее, готовилось опалить нового жертвенного ягненка.

А воздух в лесу под Тверью имел вкус и плотность. Он был влажным, насыщенным запахом хвои, влажной земли, грибной сырости и чего-то еще, сладковатого и дурманящего, что витало над всем этим, как невидимый туман. Это был запах цветущей «Cannabis indica», смешанный с ароматом дикой мяты и медленного, безымянного тления.

Дом Лешего, который местные, если бы кто-то сюда забрел, назвали бы избушкой, на самом деле был капитальным срубом, сложенным из толстенных бревен, с современными стеклопакетами и почти невидимой солнечной батареей на крыше. Никаких «курьих ножек». Дом стоял прочно на земле, как и его хозяин.

Леший, он же Леонид Сергеевич, сидел на крыльце и чинил капкан. Не чтобы кого-то поймать, а так — принцип. Руки, покрытые сетью старых шрамов и веснушек, двигались медленно и точно. Он был сед, как луна, и стар, но старость его была не дряхлой, а подобной старому, мощному дубу — вся жизненная сила ушла внутрь, в корни, в стержень.

Из открытого окна доносилась музыка. Не рок, не шансон, не попса. Аутентичный этно-фолк, записи с экспедиций, голоса женщин из глухих деревень, поющие протяжные, незнакомые большинству напевы.

Внезапно эта идиллия была разорвана. Сперва — далекий, нарастающий рокот мотора. Потом — визг тормозов, хруст гравия под колесами. На поляну перед домом вырулил огромный черный Mercedes G-Class. Он стоял тут как инопланетный корабль, его глянцевый вид кричал среди матовых красок леса.

Дверь открылась, и оттуда вывалился Соловей-Разбойник. Вернее, то, что от него осталось. Он был бледен, под глазами — фиолетовые, почти черные круги. Его знаменитые волосы цвета грозового неба были слипшимися и тусклыми. Он был в мятой шелковой рубашке, на которой виднелись засохшие пятна чего-то, что могло быть вином или блевотиной.

За ним вышел его менеджер, розовый, потный мужчина в узком костюме.

— Леонид Сергеевич? Здрасьте! Привезли вам, как договаривались! — он попытался улыбнуться, но получился оскал. — Артём, он же Соловей, он у нас… перерабатывает. Творческий кризис. Решили, что природа, чистый воздух…

Леший поднял на него глаза. Его взгляд был спокойным и тяжелым, как речной камень. Менеджер сразу замолчал.

— На неделю, — просто сказал Леший. Его голос был низким, без всяких усилий заполняющим пространство. — Без телефона. Без интернета.

— Э-э-э… как без… — залепетал менеджер. — У него же контракты, фанатки…

— На неделю, — повторил Леший, и в его интонации не было места для дискуссии. — Или вези его обратно.

Соловей, тем временем, стоял, пошатываясь, и смотрел на лес с таким отвращением, будто его высадили на другой планете.

— Где тут, блядь, связь ловит? — хрипло спросил он. — И… ну, ты понимаешь. Порошок. Или вискарь. Хоть что-нибудь.

Леший медленно встал. Он был выше Соловья на полголовы, и вся его фигура дышала такой немой силой, что рок-звезда невольно отступил на шаг.

— Связь — в городе, — сказал Леший. — Пятнадцать километров пешком. Вискарь — тоже. А порошок… — он обвел взглядом поляну, лес, небо, — здесь он тебе не поможет.

Менеджер, поняв, что его миссия завершена, плюхнулся обратно в Mercedes и с визгом шин умчался, оставив Соловья наедине с тишиной, которая после рева мотора показалась оглушительной.

Первые сутки были адом. Соловей метался по дому, как дикий зверь в клетке. Его трясло. Ломка — не только химическая, но и цифровая. Он хватался за карман, где всегда лежал телефон, и не находил его. Он включал и выключал свет, просто чтобы совершить действие. Он пытался говорить громко, кричать песни из своего репертуара, но его голос, не усиленный микрофоном и обработкой, звучал жалко и тонко, теряясь в поглощающей все звуки лесной акустике.

Леший не обращал на него внимания. Он занимался своими делами: колол дрова, ухаживал за растениями, готовил простую еду — грибной суп, кашу, печеную в золе картошку. Он не читал нотаций. Он просто существовал.

На второй день Соловей, изможденный, вышел на крыльцо. Леший сидел там же и курил самокрутку. Запах был густой, терпкий, непохожий на тот дешманский, что Соловей иногда курил на тусовках.

— Дай, — сипло попросил Соловей.

Леший молча протянул ему другую, уже скрученную. Соловей затянулся. Эффект был не таким, как он ожидал. Не резкий удар по мозгу, а медленная, волнообразная теплота, разливающаяся по телу. Мышечные зажимы, к которым он уже привык, стали потихоньку отпускать. Он сидел, курил и смотрел на лес. И впервые за много лет он его видел. Не как декорацию, а как живой, дышащий организм. Он видел, как шевелятся иголки на сосне от ветра, как ползет жук, как танцуют в луче света мошки.

— Что это за… трава? — наконец спросил он.

— Лекарство, — ответил Леший. — Для тех, кто забыл, как дышать.

— Я… я не могу дышать там, — Соловей махнул рукой в сторону, где, как он знал, была Москва. — Там… вонь. Денег, говна, лжи. Все врут. Я вру. Мои песни — ложь. Я пою про несчастную любовь, а сам не знал ни одной женщины дольше трех недель. Я пою про боль, а единственная моя боль — это похмелье и счет из казино.

Леший молча курил, и его молчание было не осуждающим, а принимающим. Оно позволяло говорить дальше.

— Они все хотят от меня чего-то. Продюсер — хит. Фанатки — поста в инсте. Журналисты — хлебной цитаты. Я как… как конвейер по производству дерьма в блестящей упаковке. И я сую это дерьмо, сую, сую им в глотки, а они улыбаются и просят еще.

— А тебе-то что нужно? — спокойно спросил Леший.

Соловей замер. Этот вопрос оказался самым сложным.

— Я… не знаю. Чтобы все это прекратилось. Или чтобы никогда не начиналось. Чтобы проснуться в своей общаге в Питере, пахнущей соседскими пельменями, и пойти на репетицию с парнями, чтобы играть непонятную, дерзкую музыку, от которой у всех будет кровь из ушей идти. А не эту… сладкую пасту для девочек-подростков.

— Никто не мешает тебе остановиться, — сказал Леший. — Мир не рухнет. Рухнешь ты, если не остановишься.

Наступила ночь. Леший развел костер на берегу небольшого лесного озера. Пламя отражалось в черной, как чернила, воде. Соловей сидел рядом, завернувшись в старый армейский бушлат, который дал ему хозяин. Он пил не виски, а травяной чай из жестяной кружки. Он был горьким, но послевкусие было приятным.

Он смотрел на звезды. Здесь, вдали от городской засветки, их было миллионы. Острия холодного света вкалывались прямо в зрачки. Он давно не видел звезд. В его мире были только софиты.

— А тебе не страшно? — тихо спросил Соловей. — Здесь одному.

— Страшно — в городе, — ответил Леший. — Там ты один среди тысяч. А здесь ты один с собой. Это разная математика.

Они молчали. Горел костер. Трещали угли. В лесу кто-то кричал — странный, протяжный звук.

— Это что?

— Лось. Или филин. А может, и Леший, — старик усмехнулся в темноте, и его глаза блеснули отблеском пламени. — Они все ищут нас, сказочных. А сами превратились в таких монстров, по сравнению с которыми мы — просто дети с фейерверками.

Соловей сжал кружку. Ему было непривычно тепло и непривычно больно. Больно от правды. Как заноза, которую долго игнорировал, а теперь ее вытаскивают.

И в этот момент из темноты, из-за спины, раздался скрипучий, знакомый нам голос.

— Поэтично.

Они оба обернулись. Кощей Бессмертный стоял на границе света, отбрасываемого костром. Его темный плащ сливался с ночью, и только лицо, освещенное снизу, казалось парящим в воздухе черепом.

— Простите, что потревожил, — сказал он, делая шаг вперед. Его ботинки бесшумно ступили на влажную траву. — Леонид Сергеевич, надеюсь наша договоренность даст свои плоды.

Соловей вскочил. Старая, пьяная агрессия, приглушенная за два дня, вспыхнула с новой силой.

— Ты?! Ты чего приперся, костяшка? За Василису тереть? Можешь ее забрать, она мне уже остоебала со своими постами и…

— Успокойся, — перебил его Кощей. Его голос не повысился, но в нем была сталь. — Я пришел не за ней. И даже не к тебе. Хотя…

Он подошел ближе и остановился, глядя на Соловья. Его взгляд был лишен гнева. В нем было лишь холодное, аналитическое любопытство, как у ученого, рассматривающего редкий образец.

— Она с тобой, потому что ты — тренд, — произнес Кощей, отчеканивая каждое слово. — Мимолетный шум. Я видел твои финансовые отчеты. Ты на пороге банкротства. Твои долги в казино превышают стоимость твоего лейбла. Через полгода ты будешь петь в караоке-баре в Одинцово, чтобы оплатить аренду своей однушки.

Соловей попытался что-то сказать, но не смог. Все, что он накопил за два дня — вся эта хрупкая ясность — рассыпалась в прах перед этим безжалостным рентгеновским взглядом.

— Со мной она будет, потому что я — вечность, — продолжил Кощей. — Я — математическая константа. Я не шум. Я — тишина, в которой этот шум рождается и умирает.

Он повернулся к Лешему.

— Надеюсь, я не помешал.

Леший молча смотрел на него, и в его глазах читалось не одобрение и не осуждение, а глубокая, древняя печаль.

Кощей снова посмотрел на Соловья.

— У тебя есть выбор, Артём. Вернуться в свой ад. Или принять мое предложение.

— Какое? — прошептал Соловей.

— Уходи. Просто уходи. Оставь Василису. Оставь шоу-бизнес. Я выкуплю твой лейбл, реструктуризирую твои долги. У тебя будет достаточно денег, чтобы начать все с чистого листа. Или сгореть в новом аду, который я с партнерами тебе устрою. Это будет уже твой выбор.

Кощей повернулся и стал уходить, растворяясь в темноте так же бесшумно, как и появился.

Соловей остался стоять у костра. Он смотрел на уходящую фигуру, потом на спокойное лицо Лешего, потом на отражение звезд в черной воде. В его груди бушевала война — между гордостью и свободой, между привычным адом и пугающей неизвестностью.

Костер трещал, слепой и равнодушный ко всем человеческим драмам.

А стекло было холодным и идеально гладким. Кощей Бессмертный стоял у панорамного окна своего "бункера", но на этот раз он не смотрел на раскинувшийся внизу город. Экран его моноблока был разделен на несколько окон. В каждом из них — жизнь. Или то, что от нее осталось.

Окно 1: Камерный зал «Арбат Холл»

Зал был не то чтобы полон. Триста, возможно четыреста человек. Не десять тысяч ликующих подростков, а скучающая интеллигентная публика, пришедшая посмотреть на «нового старого» Соловья-Разбойника.

Он вышел на сцену один. Без грима, без светового шоу, в простой черной футболке и потертых джинсах. Его волосы были естественного темного цвета, и он, кажется, даже не уложил их. В руках — акустическая гитара.

Тишина в зале была звенящей, почти враждебной.

— Э-э-э… привет, — хрипло сказал он в микрофон. Голос был сорванным, необработанным. — Это… это новая песня. Называется «Три дня».

Он взял несколько аккордов. Музыка была не мелодичной, а рубленой, диссонирующей. И он запел. Не пел — выл. Хриплый, надрывный вой о том, как ты просыпаешься в луже собственной блевотины, а с потолка на тебя смотрит твое же отражение. О долгах, которые грызут пятки. О пустоте, которую не заполнить ни алкоголем, ни славой, ни чужими телами.

Зал замер. Никто не аплодировал. Они слушали, ошарашенные. Это было не развлечение. Это была публичная казнь. Исповедь, вывернутая наизнанку.

Когда он допел, на последнем, сорванном аккорде, в зале на секунду воцарилась гробовая тишина. А потом — взрыв. Не истеричный визг, а гул аплодисментов, тяжелых, осознанных. Критики, сидевшие в первом ряду, переглядывались. Это было… интересно. Это было настоящее.

Соловей стоял, сгорбившись, и смотрел в пол. Потом поднял голову. В его глазах не было ни триумфа, ни благодарности. Была только усталость. И капля странного, горького облегчения.

— Спасибо, — прошептал он. — Теперь я свободен. Или банкрот. Не важно.

Он продал свой лейбл и все права на старые, слащавые хиты Кощею за символический один доллар. Долги в казино были анонимно погашены. Его новый, мрачный альбом «ВЫР» разошелся микроскопическим тиражом, но его назвали «глотком свежего воздуха в мире поп-музыки». Он был нищ, но он мог смотреть на себя в зеркало. Иногда.

Окно 2: Студия «Дыхание Дракона»

Это должен был быть звездный час. Эфир нового курса «Древняя Магия Севера». Сергей, Тим и Арсений получили от Яги обещанную «пророческую» траву от Лешего. Они ее тщательно протестировали. Эффект был поразительным — легкая эйфория, обострение восприятия, чувство, что ты и вправду видишь связи между вещами.

— Всем огненный привет! — начал Сергей, его голос звучал особенно проникновенно. — Сегодня мы дотронемся до истины! До знания, которое хранили для нас наши предки!

Тим, сияя, рассказывал о силе рода, о потоках изобилия, идущих из земли. Арсений, обычно скептичный, с удивлением ловил себя на том, что его собственные цифры и графики кажутся ему живыми, почти одушевленными.

А потом начался блок «ответов на вопросы». И тут «пророческая» трава сыграла с ними злую шутку. Она не открыла им третий глаз. Она сорвала с их внутреннего критика все предохранители.

Сергей читал вопрос из чата: «А как ваш курс поможет мне наладить отношения с женой?»

Он посмотрел в камеру, и его лицо исказилось гримасой брезгливости.

— А зачем тебе это? — искренне удивился он. — Ты же жирный, потный мудак, который целый день сидит в соцсетях. Твоя жена тебя ненавидит. Купи ей лучше шубу. Или найди ей любовника, чтобы он ее трахал, пока ты смотришь наши эфиры. Освободи ей время.

В студии повисла мертвая тишина. Тим и Арсений с ужасом смотрели на него.

— Серёж… что ты несешь? — прошептал Тим.

— А что? Правду! — с энтузиазмом сказал Сергей. — Мы же все тут за правдой? Посмотрите на него! — он ткнул пальцем в условного зрителя. — Он просит у нас магии, чтобы не менять себя! Это же смешно!

Арсений попытался перехватить инициативу, но трава ударила и в него.

— Он прав, — мрачно сказал Арсений, глядя в чат. — Вы все — стадо баранов. Вы покупаете наши курсы, потому что боитесь признать: вы ни на что не способны. Ваша жизнь — говно, и вы это заслужили. Все эти «дыхания дракона» — просто способ выкачать из вас деньги, пока вы не опомнились.

Тим захохотал. Истерично, с надрывом.

— Мы продавали им воздух! Воздух! А они верили! Они верили, что станут драконами! А они всего лишь ящерицы! Ящерицы, блядь!

Трансляцию экстренно прервали. Запись эфира, конечно же, утекла и разошлась по всему рунету со скоростью лесного пожара. «Дыхание Дракона» было уничтожено за полтора часа. Не конкурентами, а собственной, нефильтрованной, «пророческой» правдой.

Окно 3: Рехаб «Family»

Баба-Яга лежала на койке в частной палате, похожей на номер в хорошем отеле. У нее была ломка. Это было ужасно. Это было отвратительно. Она блевала, ее трясло, она плакала, вспоминая какую-то давно забытую обиду из детства.

Но через неделю, когда самый страшный период прошел, она впервые за долгие годы заснула без химической подпорки. И проснулась от звука дождя за окном. Просто дождя.

Ее продюсер, человек с лицом бульдога, принес ей контракт на новый альбом.

— Ядвига Станиславовна, народ ждет! Хочет услышать свою королеву! Мы сделаем запись вживую, с оркестром! Без фанеры! Это же будет настоящий…

— Убирайся к черту, — тихо сказала Яга.

— Что?

— Я сказала, убирайся. Я не буду больше петь эту патриотичную клюкву для быдла.

Продюсер побледнел.

— Но… контракт… штрафы…

— Пусть судятся. А теперь выйди. Я хочу послушать дождь.

Она лежала и слушала, как капли стучат по стеклу. Потом она взяла блокнот и начала писать. Не шлягер. Длинное, неровное, как ее дыхание, стихотворение о старости. О том, как твое тело предает тебя, а память выдает только обрывки прошлого, как промокшие фотографии. О страхе быть забытой. О страхе быть ненужной.

Через месяц она выпустила сингл. Одну-единственную песню — «Избушка на курьих ножках». Медленную, почти монотонную балладу, спетую сдержанным, хриплым шепотом под одинокий аккордеон. Критики были в шоке. Фанаты — в недоумении. Но несколько строчек из той песни — «Я так давно летаю над землею, что забыла, какова она» — разобрали на цитаты. Это был не хит. Это был ее единственный за последние двадцать лет честный выход на сцену.

Окно 4: Лес под Тверью

Волна славы докатилась и до Лешего. Сначала парочка блогеров, потом журналисты из глянцевых журналов, потом продюсеры, желавшие «настоящего, природного продукта». Они стучались в его дверь, предлагали деньги, сотрудничество, славу.

Леший никого не впустил. Он просто увеличил цены в своем закрытом каталоге для проверенных клиентов в три раза. И добавил к своему ассортименту новый сорт. Он назвал его «Табула Раса». Чистая, почти психоделическая сатива, не дающая эйфории, но заставляющая смотреть правде в глаза. Спрос был бешеным.

Он сидел на крыльце, курил самокрутку и смотрел, как к его поляне подъезжает очередной джип, разворачивается и уезжает, не решившись преодолеть последние сто метров пешком. Он был по-прежнему один. И это было его единственной, незыблемой победой.

Главное окно: Стрим Василисы Прекрасной

Она была в своей студии. Та же ванильная цветовая гамма, та же мягкость в глазах. Но что-то изменилось. Может, чуть меньше блеска в глазах. Может, чуть более осознанная улыбка.

Кощей смотрел на ее трансляцию. Он продолжал быть её самым крупным спонсором. Он никогда не писал ей, не требовал встреч. Он просто платил. А она — просто жила. В прямой трансляции.

Она говорила о чем-то легком, смешном. Потом прочитала донат.

— Ой, а вот интересный вопрос от анонима, — сказала она, и ее взгляд на секунду стал задумчивым. — «Как вы думаете, Кощей Бессмертный был на самом деле злым?»

Она откинула волосы и улыбнулась, но на этот раз улыбка была не сладкой, а грустной.

— Знаете, а я думаю, что нет. Он был просто очень, очень одиноким. Представьте, жить вечно. Видеть, как все, кого ты знал, уходят. Как все, во что ты верил, рассыпается в пыль. Это же должен быть ужасный, леденящий душу холод. Может, он воровал невест не потому, что был злым, а потому, что просто хотел, чтобы кто-то был рядом. Хотя бы на время короткой человеческой жизни.

Она продолжила говорить, шутить, улыбаться. А Кощей сидел в своей стерильной тишине, в своем коконе из бетона и стали, и смотрел на нее. Его лицо, желтое и высохшее, не выражало ничего.

Он медленно поднес палец к экрану, к ее изображению, и почти, почти коснулся его. Но не коснулся. Он просто повернулся и вышел в пустоту своей квартиры.

Он подошел к барной стойке, где стояли ряды бутылочек с Soylent. Он взял одну, открутил крышку. Потом поставил обратно. Взял другую — с водой. Сделал глоток.

В горле стоял ком. Не от воды. От чего-то другого. От того, что на языке смертных называется «жалость». Но к кому? К ней? К себе? Ко всем им, этим жалким, суетливым, лживым, по-своему прекрасным существам, которые рождались, любили, страдали и умирали, пока он, вечный, вел свой бесконечный учет?

Он подошел к серверной стойке. Зеленые огоньки ритмично мигали, отражаясь в его темных, бездонных зрачках. Он провел рукой по прохладному металлу.

— Proof of Stake, — прошептал он в гудящую тишину.