Пророки

– Свежие?

– Вы не найдёте более свежих во всём Пор-де-Вентори! Только-только со дна Бронзового Залива – я лично наблюдала, как на рассвете ловцы тянули сеть. Выбирайте, синьор! Клянусь, каждая из них ещё пахнет морем.

Покупатель – неприглядного вида мужчина – вытер грязную ладонь о ещё более грязные портки и потянулся к бочонку с устрицами. Выбрав одну раковину наугад, он осторожно принюхался.

– Да… и правда! – покупатель улыбнулся, обнажая немногие целые зубы. – Чистый запах моря! Я плачу за дюжину этих свежих устриц.

– Видит Спаситель, Вы – честный человек. – молодая лавочница взяла в руку кухарский нож. – Но и я, как честная женщина, не могу оставить любезность без ответа. Не спешите браться за кошель. Пусть мне влетит за это от владельца лавки, но я хочу поручиться за качество товара здесь и сейчас. Позвольте открыть её – если вкус разочарует, то я не возьму за эту устрицу ни единого медяка.

Легко и аккуратно, стараясь не расколоть раковину, лавочница вогнала лезвие в щель между створками и повела ножом от себя. Внутри что-то глухо лопнуло – это ослабла удерживающая жила.

– Готово! – она вернула вскрытую раковину мужчине. – А иногда её так сожмёт – ни за что не отворить.

Улов попался что надо – мясистая, сочная устрица нежно-белого оттенка… исчезнувшая во рту покупателя так быстро, что не удалось рассмотреть её подробнее.

Он жевал с нескрываемым удовольствием, но вдруг замер, наткнувшись на что-то твёрдое. Покупатель выплюнул находку в ладонь – ей оказалась розовая бусина, безупречно круглая на вид.

– Вы сегодня просто везунчик. – ворковала лавочница. – Розовый жемчуг, один из самых редких… и дорогих.

Покупатель сглотнул устрицу, уже совершенно не вспоминая о её вкусе и запахе.

– Я хочу взять всё, что осталось. – решился он. – Все полбочонка.

– Ещё один целый стоит у меня под ногами. – прошептала лавочница.

– Его тоже.

Она с улыбкой сдвинула костяшки на счётной раме – две вправо, пять влево –щёлк-щёлк-щёлк! Затем, подобрав юбки, полезла под стойку, выкатила бочонок наружу.

– Двадцать четыре серебряных экю, синьор. – объявила она, поправляя чепец на голове. – И пусть Вам ещё не раз улыбнётся удача.

– Передайте мою искреннюю благодарность синьору д'Алерди, Устричному Королю. – расплылся в комплиментах покупатель.

На прилавок сыпались серебряные монеты из сумки: три, семь, десять, ещё столько же, и ещё… на глаз точно больше, чем нужно.

Покупатель сгрузил бочки в ручную тележку, отряхнул ладони и ещё раз обернулся напоследок. От его заинтересованного, даже подозрительного взгляда вдруг стало не по себе.

– Я могу помочь чем-то ещё? – спрашивала лавочница, сгребая монеты в кармашек передника.

– Если только прочесть пару истин из Свода Небесного. – с усмешкой ответил мужчина. – Я узнал тебя даже не по лицу, а по голосу. Ты ведь Лианор, да? Чтица из Храма Трёх Пророков?

– Была ей… очень давно. Теперь я – торговка устрицами.

– Жаль! Тебя было приятно слушать. Прощай, Лианор, торговка устрицами! И да хранит тебя Матерь Ивонн!

– Прощайте! – чуть помедлив, она добавила. – Пусть Вас хранит Отец Корте!

Лианор нащупала под собой табурет и опустилась вниз, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Стянула чепец с головы, поправила заплетённые «корзинкой» светлые волосы.

Храм Трёх Пророков. Топот на паперти, робкий стук во врата. Великолепие внутреннего убранства, бессонные ночи над Сводом. Долгожданное оглашение, должность чтицы, тёплый круг сестёр-послушниц. Обретение всего – и тут же потеря, в одночасье. Если повспоминать, не так уж и давно это было.

Но, как верно сказано, Лианор – торговка устрицами. Торговка не думает о служении Спасителю. Она отсчитывает себе долю и закрывает лавку, чтобы завтрашним утром снова встать под вывеску «Свежие устрицы д'Алерди»

Непременно бодрой, надушенной и в приподнятом настроении. С милой улыбкой и учтивыми манерами, в новеньком платье со шнуровкой на плечах. Будешь выглядеть как босячка с Задворок – простоишь на промозглых морских ветрах до закатного часа и на следующий день сляжешь в горячке. Тогда Устричный Король будет разочарован, ведь ни у кого так охотно не скупают устриц, как у Лианор – бывшей храмовой послушницы.

«К тебе хочется проявлять благосклонность» – неустанно твердит Жакомо д'Алерди, с каждым разом повышая долю с успешно распроданного товара.

Лианор слышала такие слова всегда – сколько себя помнила. С детства приветлива и воспитана; пример для младшей сестры, скромна в юности, прелестна сейчас – в период расцвета. Многое привнесли и два года в служения в Храме – послушниц, кроме прочего, приобщали к тайным знаниям об уходе за собственным телом, недоступным даже высокородным леди…

Последняя косточка ударилась о раму, отмерив сегодняшнюю долю с прибыли – одиннадцать серебряных экю. Пусть бывало и больше, но освобождаться к полудню ещё не удавалось.

Лианор окинула взглядом торговую площадь, отыскивая Старика Рузо – поверенного д'Алерди, которому следовало передать выручку. Обычно Старик караулил из-за угла со стороны дома булочника, но там его не оказалось, как и у старой фактории.

– Не меня выискиваешь? – звонко раздалось за спиной.

Лианор отпрянула в сторону, едва не вскрикнув от испуга. Позади, припав к столбу в ожидании, стоял Рузо – мальчуган двенадцати лет, как всегда босой, зато в широкополой шляпе со страусовым пером. Рузо гордо носил титул Старика, пожалованный ему за несвойственную возрасту склочность и ворчливость. А ещё он любил и умел незаметно подкрадываться к людям – потому, видимо, и обходился без сапог.

– Можешь забирать. – Лианор указала на сундучок, доверху набитый монетами.

– Ещё и полдень не отстучал, а ты уже всё распродала? – допытывался Рузо.

– Разве не видно, что бочки пусты, а шкатулка готова лопнуть? – в ответ спрашивала Лианор.

– Твоя правда. – он потряс рукавом, пытаясь что-то вытащить. – Не зря, значит, Король просил передать тебе это. Подарок, что будет к лицу.

В раскрытую, как раковина устрицы, ладонь Лианор опустилось ювелирное украшение на цепочке – вне всякого сомнения, золотое. Это был четырёхконечный крест тонкой, изящной формы. Четыре края символизировали Спасителя и Пророков Его – Отца Корте, Отца Эльбо и Матерь Ивонн.

– Мне… мне такое не по средствам. – Лианор попыталась вернуть украшение обратно.

– Потому оно и отдано тебе даром, разве нет? – отвечал Старик. – Бери и носи, если не хочешь огорчить Короля.

Здесь Рузо был прав. Пусть подарок д'Алерди выглядел чудовищно дорого, пусть в нём чуялась некая насмешка над религиозным прошлым – отвергать его было никак нельзя.

– Передай, что я безмерно благодарна. – Лианор спрятала крест в личный мешочек с выручкой.

– Ступай домой. – распорядился Рузо. – Я сам запру лавку.

Лианор не стала мешать ему играть во взрослого – учтиво поклонилась, набросила плащ и, чуть не забыв сумку, поспешила прочь по лужам торговой площади.

День стоял туманный, тревожный от чаячьего визга и базарной ругани. Тревожно было и на душе. Покупатель разбередил старые язвы напоминанием о прошлом, Устричный Король вовсе ошеломил своей щедростью… да и освобождаться столь ранним часом было не в привычку.

Воистину, промысел Небесный – величайшая из загадок. Потеряв многое, ты решаешь отдать оставшееся – себя саму – в руки Спасителя, вновь следуешь пути, избранному Им для тебя. Смирение позволяет преуспеть в труде, приумножить благосостояние – и вот, ты уже в путах праздности и роскоши. Как же быть? Где кончается истина и начинается искушение? Не с таких ли подарков?

Лианор прекрасно знала, куда её приведёт поиск ответов.

За думами она не заметила, как миновала улицу, и оказалась у распахнутых врат Оплота – оттуда в сторону площади тянулась бесконечная гусеница солдат Морской Гвардии. Колонна маршировала строго под бой барабанов, грозно щерились штыки, сверкали золочёные пуговицы на голубых камзолах. Обитатели Бледного Кольца шептались, глядели исподлобья – к чему здесь столько гвардейцев средь бела дня?

Город Пор-де-Вентори был многослойный, словно луковица. Кожурой его служили Задворки – презренное обиталище тех, кого не пускали даже за внешние стены. Там портовые бродяги, потерявшие человеческий вид, просаживали в тавернах монеты неизвестной чеканки. Там бесследно пропадали прибывшие морем зажиточные инородцы из Садиура. Там открыто велись беседы о том, о чём в стенах страшились даже помыслить.

Глубже в город лежало Бледное Кольцо – паутина густонаселённых кварталов, целиком возведённая из бледного камня-ракушечника. Лачуги из него, вполне благовидные с первого взгляда, на деле были в самую малость лучше убогих хибар на Задворках. По ночам в них стоял могильный холод, а вечные дожди кормили чёрную плесень. Именно такая лачуга досталась Лианор от родителей – ей, на пару с родной сестрой Лючией.

В Кольце проживали ремесленники и лавочники, рекруты и мореходы, куртизанки и священники, звездочёты, писари-секретари, разного рода артисты – словом, все, кроме людей исключительного богатства и влияния. Наместник, его первый сановник, горстка приближённых и гарнизонная стража, в которой числилась и Морская Гвардия, были укрыты за стенами Оплота. Эту величественную крепость из чёрного камня Бледное Кольцо опоясывало… как ни странно, кольцом. И что на самом деле за её воротами – знали немногие.

Скучные серо-жёлтые пейзажи Кольца наконец окрасились зеленью вьющегося плюща. Храмовые сады будто приглашали Лианор в свои объятия, и даже угрюмый туман, казалось, уступает дорогу солнцу по приказу с Небес.

Она смело шагнула в арку. Шла по зарослям наперерез, изнывая от предвкушения и тоски – вот, уже почти, ещё немного и…

Ступив на свет, Лианор не смогла сдержать нежного вздоха, предательски вырвавшегося из груди. От вида столь милой сердцу картины всё естество её затрепетало, словно в первый раз.

Перед ней, приветствуя всех страждущих, возвышались мраморные изваяния Пророков, строгие и непоколебимые, а чуть поодаль – обитель из белого камня, озарённая смелеющим солнцем. Храм вечного царствия Спасителя и Пророков, несущих слово Его: Отца Корте, Отца Эльбо и Матери Ивонн в Пор-де-Вентори. Или просто, коротко – Храм Трёх Пророков.

Самая монументальная из фигур, в центре – Отец Корте, покровитель мужчин, олицетворяющий волю. Корте рождён язычником, сыном вождя одного из древних народов. Свод гласит, что ему было видение о кровопролитных войнах, о печальном конце человечества по вине ложных богов, что стравят всех между собой. В надежде избежать судьбы, Корте задумал объединить разрозненные племена под знаменем истинного Бога – Спасителя. Воплощение замысла казалось непосильной задачей – немногие охотно принимали новую веру, но, благодаря своей несгибаемой воле, Корте низверг идолов и их приспешников. Роковое предсказание не сбылось, в землях надолго воцарился мир, а Корте ещё при жизни стал почитаться как первый Пророк.

По левую руку от него – Отец Эльбо, дарующий мудрость. Толкователи Культа до сих пор расходятся во мнениях касательно природы его пророчеств: видения ли это, или результаты точных замеров и расчётов? Как бы то ни было, Эльбо до своего вознесения был известен как одарённый книжник. Знания позволили ему предсказать страшную бурю с морей, что сотрёт с земли целые города. Властитель Побережья – Фрат, прозванный Надменным, посчитал Эльбо безумцем и рассмеялся ему в лицо, отказавшись покидать дворец. Но люди поверили книжнику и выдвинулась за ним далеко на юг, попутно прогоняя с пастбищ дикие племена эсков и распространяя в девственных землях истинную веру. Эльбо стал новоявленным Пророком, а Фрата вместе с его дворцом и свитой прибрала морская пучина. Бухта к северу от Пор-дель-Эску с тех пор так и зовётся – Бухта Надменного.

Женская фигура справа от Отца Корте – Матерь Ивонн, опекающая женщин, символ чистоты и бескорыстия. Её жизнь выпала на сытые времена, когда народ не ведал ни войн, ни наводнений. Но на плодородных почвах, среди шумных площадей, в помпезных храмах зрело змеиное семя. Скарбницы пухли от подаяний, священники предавались праздности – многие из них изловчились превращать служение во власть. Ивонн, простая пастушка, первой призвала уходить на моления прочь от церквей, погрязших в смуте – за что тотчас же её отлучили от Культа и бросили в застенок. Но нашлись те, кто внял её зову, и по Морской Империи прокатилась буря сродни той, что предсказывал Отец Эльбо. Ивонн была освобождена уже как Пророчица, и ещё долгие годы она помогала изобличать самых злостных мздоимцев. Культ пережил свою первую реформацию.

Воля, мудрость и чистота, а над ними всеми – незримый Спаситель. Он – начало всего сущего, Он – любовь, и потому власть Его над тобой не тягостна, а бесконечно сладка…

– Синьора! – грубо окликнул кто-то.

Лианор оглянулась – к ней обращался солдат, рослый и осанистый, при том, что совсем ещё юнец. Его выгнутую колесом грудь перетягивал камзол из голубого сукна, обозначающий принадлежность к Морской Гвардии, но бравый вид портила треуголка, смешно топырившая уши.

– Позвольте, – пробормотал гвардеец, – позвольте узнать, что опечалило Вас?

Всё ещё ничего не понимая, Лианор коснулась своей щеки – и обнаружила там бегущие ручейки слёз.

– О, уверяю Вас, всё в порядке. – улыбаясь, сказала она. – Это слёзы радости. Я просто счастлива быть здесь.

– Да, воистину, такой… дивный храм. – гвардеец улыбнулся в ответ. – Не желаете взглянуть на него изнутри?

– Мне нельзя туда. – произнесла Лианор шёпотом, чтобы не выдать дрожащего голоса.

Юный гвардеец не нашёлся с ответом – он приложил палец к треуголке и молча удалился.

Глядя ему в след, Лианор понимала, что завидует даже его солдатской судьбе, незавидной по определению. Пара отеческих батог от квартирмейстера – совершенный пустяк, справедливая плата за пользование порядком. Настоящая мука – это быть обесцаренной, тосковать по Богам. И всякий раз возвращаться сюда, словно заколдованная.

С бессильным вздохом Лианор направились в ту сторону, куда указывал перст Пророка Эльбо – обратно через заросли садов, прямиком к дороге домой. И следом за ней увязались воспоминания из этих мест.

Долгое время она считала, что случившееся – не что иное, как промысел Небесный. Спаситель призвал её – и она служила верно и безропотно. Через два года Ему стало угодно, чтобы в Храме прознали о Лючии и её тайне – магическом даре невиданной силы. Лианор потеряла должность чтицы, была исключена из послушниц и выставлена на паперть – не место в Храме той, чья родная сестра – колдунья.

Сейчас, с оглядкой на пережитое, очевидно, что тихое изгнание было не худшим исходом. Всё прошло без огласки, без формального отлучения… но тогда так не казалось. Конец служения стал началом тёмных, безбожных времён, которые не хочется ворошить. Лианор не хотела обвинять Лючию – сестра была лишь жертвой собственного проклятия, следы которого она носила на себе как вечное напоминание. Но найти виновника требовалось – и им стали Небеса.

Месяцы пролетали в беспробудном сне, во хмелю и блуде, в болезнях и рыданиях. Отчаянные ночи сменялись одна другой – и так до тех пор, пока Лианор не отважилась на раскаяние.

Тот судьбоносный день, напротив, она помнила очень явственно. В храмовых садах служитель наставлял ретивого ученика, и Лианор стала невольной свидетельницей спора. Отрок сетовал на то, что Спаситель посылает ему невыполнимые испытания, а учитель в ответ упомянул отрывок из притчи о гордеце:

«И возроптал гордец: если Богу угодна гибель посевов и пропажа скота моего, то Бог чужд мне, и впредь я не вознесу ему молитв».

Гордец обвинил Спасителя и отвернулся от Него, хотя зерном неудач были злокозни людские – волов увёл пастушок, спутав их со своими, а посевы сгубил завистливый сосед. Лианор нашла притчу удивительно применимой к себе самой. Кто-то ведь прознал о способностях Лючии, донёс об этом в Храм, настоял на лишении сана послушницы той, чья кровь запятнана презренным родством. Всё это сделали люди и – кто знает – вдруг они сделали это наперекор замыслу Небесному?

Тогда Лианор, вдохновлённая притчей, отыскала укромное место в садах и решилась на покаянные слова. Поначалу звучавшие робко, они вдруг стали литься песней, погружая в трепетный полусон, приятный, как горячая купель. Лианор шептала Спасителю самое сокровенное, жарко и неистово, как любимому. Лишь когда солнце скрылось за горизонт и взошло снова, она замолкла и упала без чувств, обессиленная от счастья.

Это нельзя было назвать полным исцелением – что-то навсегда надломилось внутри, но ушли истерзанность и опустошённость. Вера стала той тросточкой для хромого, без которой не ступишь и шагу, и Лианор нашла в себе силы идти дальше – с оглядкой на полученный урок. Пусть эта дверь заколочена для неё навсегда, есть другие, и их сотни…

Вот и одна из них впереди – дверь родной лачуги, почему-то приоткрытая. Лианор ускорила шаг, предчувствуя недоброе, но из дома послышался успокаивающий храп – отлично знакомый.

– Пока ты спишь, я заработала одиннадцать экю. – входя, громко похвасталась Лианор. – И это за каких-то полдня.

Лючия с мученическим стоном приподнялась, нащупала на полках мешочек и швырнула его сестре. Лианор развязала путы, заглядывая вовнутрь.

– За час работы. – сонно проворчала Лючия, снова нырнув в одеяло.

В увесистом мешке беглым взглядом набиралось не меньше сотни серебряных экю – качественных монет старой чеканки.

– Я боюсь даже спросить, как и где ты столько раздобыла. – насторожилась Лианор.

– На устрицах. – шутила Лючия.

– Рассказывай сейчас же, а не то я заставлю тебя их вернуть.

Свиток одеяла перекатился на пятно полуденного света, падающее из окна. Оттуда показались ноги, тощий зад в панталонах, краешек задравшейся ночной туники. Кожа Лючии была нездорового, бледного цвета, как кирпич-ракушечник – прибавим к этому долгий сон и подозрительное отсутствие сестры ночью – и получим ответ ещё до признания. Лючия использовала дар. А дар у неё один – ужасный, разрушительный.

– Я сожгла игорный дом синьора д'Эзаль по просьбе синьора Фари.

Лючия произнесла это так, будто речь идёт о битом яйце, а не о заведении, всегда полном людей.

– Там… были… – запинаясь, спрашивала Лианор.

– Лиа! – усмехнулась Лючия. – За кого ты меня принимаешь? Нет, конечно. Я сделала всё перед рассветом, когда дом пустовал. Подручные Фари отвлекали стражу…

Лианор молча бросила сумку, медленно опустилась на угол кровати.

– Дом д'Эзаль был скверным местом. – продолжала оправдываться Лючия. – Там трудились невольники и дети.

– Фари построит на его месте точно такой же. – твердила Лианор.

– Сожгу и его. – с ухмылкой отвечала Лючия.

– Нет! – Лианор ужаленно дёрнулась. – Нет! Я просто не верю! Я отказываюсь верить в то, что Спаситель наделил даром извергать из рук пламя такую глупую, легкомысленную…

– Ты прекрасно знаешь, – перебила сестра, в миг помрачнев, – что я не меньше твоего страдаю от этого… дара. Но нахожу в себе смелость обернуть его хоть в малую пользу для нас. Это путь к лучшей жизни.

– И он лежит через преисподнюю, Лючия. Что будет, если ты попадёшься страже Оплота? Они схватят тебя.

– Пусть дерзнут. – промурлыкала Лючия.

– Вот это меня и пугает. – кивнула Лианор. – Всё кончится кровью, чужой кровью. Я побаивалась тебя ещё до того, как проявился твой опасный дар.

– У меня нет даров. – по привычке поправила Лючия. – Только проклятья.

– Проклятья ли? Мне иногда кажется, что такой тебя задумал Спаситель. Этот огонь – просто твоё продолжение.

Устав спорить, Лючия подобралась ближе и прилегла сестре на коленки, как делала раньше, будучи маленькой. Лианор отвела с её лица тёмные локоны, наклонилась, поцеловала в холодный лоб.

Нет, всё-таки лгали злые языки, что называли Лючию кукушонком, ведьминым спорышем. Цвет волос и нос пуговкой – отцовские, кайма длинных ресниц – от матери, как и у самой Лианор. А характер… с такой судьбой другого и не будет.

– Да ты плакала! – заметила Лючия по красноте сестринских глаз.

– Это не из-за твоих пакостей. – отвечала Лианор.

– Тебя всегда было просто довести до слёз. – вспоминала Лючия. – Зато как сложно потом спастись! Со слезами ты в сотни раз страшнее, чем я со своим пламенем.

– Обещай мне одуматься. – потребовала Лианор. – Обещай беречь себя так же, как я тебя берегу. Не рискуй больше никогда, ни за какие богатства.

Лючия, вспомнив что-то, вновь потянулась к шкафчику. В ящике она отыскала письмо, запечатанное каплей сургуча, и передала его Лианор.

– Помимо денег Фари удостоил меня приглашения. – хвалилась Лючия. – И не куда-то, а на воскресный бал в Оплоте. Буду ночь напролёт танцевать с богатенькими садиурцами! Если успею отыскать приличный наряд до завтра…

– Я будто не с тобой говорила. – вздохнула Лианор. – Хочешь крутиться под самым носом сановников, стражи и ещё неизвестно-кого?

– Лиа! Ну, пожалуйста! Вот-вот стукнет моё двадцатое лето, а я всё прячусь в этой норе. Ты только представь – наша семья веками прозябала на Задворках, и всего два поколения как живёт в Бледном Кольце. А я буду первой в роду, кого пустят за большие врата. Лючия из Оплота, а? Как, звучит?

Возразить помешал странный шорох у двери. Крысы? Нет – человек, точно человек.

Лианор дала сестре знак немедленно спрятаться, а сама, шёпотом попросив защиты у Пророчицы Ивонн, отправилась встречать незваного гостя.

– Кто там? – громко спрашивала она, подглядывая в щель.

Лианор никого не видела, хотя ясно слышала звук торопливых, удаляющихся шагов. А под ногами она обнаружила скомканную записку, что сбежавший незнакомец затолкал в проём под дверью.

Аккуратно выведенные на бумаге слова гласили:

«Если желаешь послужить Спасителю,

Заколоченная часовня на Задворках,

Завтрашней ночью, как скроется луна».