Прощание

Небо давно потеряло цвет.

Когда-то оно было зачарованным и бескрайним, ярко-синего цвета, с бесконечно далёкими звёздами, роящимися где-то в вышине. Но теперь от него осталось мало. Оно давно выцвело. Истлели золотистые звёзды, посерело лазурное полотно, да и сама Кладовая уже много лет утопала во мраке.

Юра давно не решался переступить порог этой комнаты. Он был бы рад забыть о её существовании… Но не мог. Старый шкаф вновь и вновь напоминал ему о том, что за ним, в давно закрытом помещении, хранятся реликвии его молодости. Тех времён, воспоминания о которых приносили ему боль.

Но неизбежному суждено было случиться. Однажды во сне к Юре в очередной раз пришла она. Его сердце вновь затрепетало. Снова зачарованные объятия, то самое заветное признание, снова нежность, снова любовь… И снова боль. Та самая боль, которая раз за разом протыкала его сердце, будто ядовитое копьё. И каждый раз, когда он вспоминал о ней, та боль… Она возвращалась. Раз за разом, не утихая, не ослабевая. И Юра понял: он устал. Устал от этого постоянного напряжения, от попыток сбежать от самого себя, от того, что его когда-то яркая жизнь превратилась в бесконечный поток однообразных серых дней. Чтобы двигаться дальше, нужно было или навсегда забыть, или снова встретиться с прошлым лицом к лицу. Выбора, по сути, не было. Забыть он не мог. Значит, встреча была единственным способом.

Юра волновался. Сердце бешено колотилось. Тяжеленный шкаф, очищенный от вещей, стоял прямо перед ним. Вещи валялись рядом. Юноша тяжело вздохнул, и спустя пять секунд раздумий надавил на шкаф плечом. Здоровяк нехотя подвинулся, угрожающе скрипя, и освободил проход. А за ним была та самая дверь. Та дверь, которую он так боялся увидеть и в которую ещё больше боялся зайти. Но это нужно было сделать. С тяжёлым сердцем Юра взялся за ручку, вздохнул, и распахнул заветные “врата”.

В Кладовой было пыльно. Пыль лежала везде: на запертых шкафах, на стеллажах, на заклеенных скотчем коробках. Она летала в воздухе, покрывала толстым слоем стены, пол и потолок, мягким пухом ложилась на руки и на одежду. Юра то и дело чихал, потому что пыль раз за разом забиралась к нему в нос.

В остальном Кладовая мало чем отличалась от других комнат его дома. Разве что вещей здесь было кратно больше, а света практически не было. И всё же одна ключевая деталь отличала это помещение от всех остальных.

Прямо над Юрой, прибитые к потолку гвоздями, висели посеревшие листы картона с золотистыми звёздами на них. Когда-то они украшали весь его дом, убаюкивали вечером и пробуждали утром, но однажды ему пришлось перевесить их все сюда. Как раз перед тем, как он посетил Кладовую в свой последний раз. С тех времён они посерели и облезли, но по ним всё ещё можно было понять, что на них было нарисовано небо. Небо, которое он так любил, и которое однажды так бездарно потерял…

Юра с тоской взглянул на потускневшее небо, на потухшие звёзды, на сумрачную Кладовую. Здесь лежали не просто вещи, да и небо не было “просто небом”. Всё здесь напоминало юноше о ней. Абсолютно всё. Это были вещи, которые когда-то он не сумел выкинуть, и вместо этого запечатал их в кладовой. На старых полках стояли пыльные фотографии, где они были вместе. Рядом в коробке лежал фотоаппарат, на котором было написано “совместные фото”. Из приоткрытого комода выглядывали коробки с кучей дисков, флешек, кассет. Это были всевозможные песни и мелодии, которые они записывали когда-то. На журнальном столике рядом лежали пыльные рукописи и давно засохшая банка с чернилами. На этих листах были запечатлены бесчисленные рассказы и стихотворения, которые он ей посвятил. На стене, прямо напротив двери, висела большая картина, которую он написал для неё. Здесь она была особенно красивой. Той самой феей, парящей в вышине, с той самой атмосферой, которую он так любил. Слёзы наворачивались ему на глаза, когда он на неё смотрел. Его израненное сердце ещё пылало безрассудной, мучительной любовью к ней – к той, кого он давно потерял и которую так жаждал вернуть. Оно разрывалось от боли, будто его пронзали тысячи стрел и резали тысячи ножей. И сейчас та самая боль стала особенно сильной.

Прямо под картиной стоял крепкий дубовый стол, на котором расположилось странное устройство. Юра медленно подошёл поближе и взглянул на аппарат. Это был кассетный диктофон, как раз такой, какие использовали люди когда-то в старину. Они записывали через него музыку и голос, фиксировали научную информацию, а потом хранили всё это на несчётных полках длинных стеллажей. Говорят, тогда ещё были компактные плееры, которые часто носила с собой молодёжь. Хотя парень и не знал точно, миф это или правда – он никогда не видел подобных устройств.

Но этот диктофон не был похож на маленький плеер. Он больше напоминал собой не записывающее устройство, а большой проигрыватель. Но Юра понимал, что у данной модели, несмотря на её размеры, нет функции воспроизведения – только запись.

Парень вынул из-за пазухи старую, потёртую кассету. Внутри загадочно заблестела тёмно-коричневая лента, а на полупрозрачном от пыли корпусе была аккуратно приклеена наклейка с едва различимой надписью “Небо”. Когда-то она была ярко-синей, с золотыми буквами на ней, но теперь даже их едва можно было разобрать.

Он не знал, откуда у него эта кассета. Однажды он просто наткнулся на неё во время очередной уборки, и случайно взял с собой, направляясь в Кладовую. Но сейчас он отчётливо понимал, чего хочет. Слёзы наворачивались у него на глазах, стекали по щекам, капали на одежду. Слова, годами копившиеся в нём, яростно вырывались наружу, и у парня не было сил их в себе сдерживать. Больше не было.

Юра вставил кассету в аппарат, защёлкнул крышку и нажал заветную кнопку. Аппарат издал лёгкое шипение, лента внутри кассеты начала медленно перетекать с одной катушки на другую. Запись началась.

– Вика... – С явной дрожью в голосе заговорил парень. – Я помню те времена, когда мой мир, укрытый объятиями вечной ночи, был освещён твоими звёздами, цвёл и пах под куполом твоего неба. Наша любовь была парящей и бесконечно лёгкой, не обременённой мирскими заботами и бесконечной руганью. Мы были звёздами в бесконечно огромном, бесконечно синем небе, парящими где-то там, высоко-высоко, там, куда ныне я лишь смотрю с надеждой и слезами на глазах. Ты была моим куполом, укрывавшим от бед этого мира, и при этом бесконечно хрупким, драгоценнейшим цветком, который, казалось, может разбиться от одного лишь неловкого, неаккуратного прикосновения. И я бы многое отдал, чтобы увидеть тебя снова, и вновь ощутить над своей потухшей головой твоё незабываемое небо. А сейчас... Сейчас я пытаюсь удержать над головою своё небо, давно разбитое на куски. Небо, в котором не хватает тебя. Прости меня, что тогда я недостаточно осознавал всю ценность твоих звёзд. Ценность твоего неба. Я... Я был так глуп... Но сейчас уже слишком поздно. Прости меня, моя вечная Муза.

С тяжёлым сердцем Юра закончил свой недолгий монолог и нажал кнопку “стоп”. Лёгкое шипение прекратилось, лента остановилась, и юноша извлёк кассету из аппарата. Он сел на стульчик рядом... и зарыдал. Его сердце разрывалось на куски, а душа… душа болела так сильно, как никогда раньше. Отпускать ту, что стала когда-то его жизнью, было нестерпимо больно. Но лучше отпустить прошлое, нежели увязнуть в нём навсегда. Даже такое прошлое.

С этой мыслью юноша вытер слёзы и снова взглянул на кассету. Старая, пошарпанная, давно никому не нужная, она, казалось бы, даже не смогла бы воспроизвести все те слова, которые он записал на неё. Эх, если бы у него был проигрыватель! Может, тогда бы он переслушивал её часами, вспоминая те времена, когда небеса были прекрасными, а звёзды – желанными. Когда над головою сияло во всей своей красе её небо. Да, это было воистину незабываемо!..

Впрочем, всё уже сказано… Юра запечатал свои мысли о ней там, в своём сообщении. Сообщении, которое никогда не дойдёт до неё. И он не хотел больше возвращаться туда. Не хотел перечитывать, переслушивать, вновь обдумывать. В сотый раз пережёванная пища пережёваннее не станет, даже если пережевать её ещё пять… десять… да хоть двадцать раз!

С этими мыслями парень вышел из комнаты. Последний раз оглянулся: серебро картинных рам замерцало ему в ответ, стол отозвался спокойными “дубовыми” бликами, аппарат на столе – равнодушным металлическим блеском. Но это равнодушие казалось Юре сейчас таким приветливым! Эх, вот бы зайти туда снова, хоть ещё разок взглянуть на все те “сокровища”, что хранит в себе утопающая в сумраке Кладовая!.. Но нет. Теперь он понял. Он больше не войдёт туда. Не войдёт, не разворошит старые воспоминания, старую боль. Войти туда означало бы снова вернуться в прошлое, снова испытать отголоски тех эмоций, что дарила ему Вика. А вместе с ними и боль, которую причиняло их отсутствие. И поэтому он больше не хочет заходить в эту дверь. Не хочет чувствовать эту боль, испытанную бесконечно много раз. Он прожил её. И теперь готов отпустить… навсегда.

Но готов ли? Юра ещё сомневался. Что, если ему опять взбредёт в голову открыть двери проклятой Кладовой? Юноша мучительно взглянул на диктофон. Тот отозвался ему равнодушно-приветливым блеском, и парень отвернулся. Нет, всё-таки нет. С этим надо что-то делать. Юноша повертел в руках старую кассету с записанным на неё посланием. И вдруг его осенило.

***

Горело всё. Полыхало выцветшее небо, тлели золотые звёзды, плавилась оболочка проводов. Горели картины в посеребрённых рамах, стеллажи с “сокровищами”, старый дубовый стол. Пылали кассеты в коробках и флешки в держателях. Огонь пожирал всё, не оставляя следов. А Юра стоял в коридоре, с улыбкой наблюдая за яростным пламенем, держа наготове огнетушитель. И когда огонь потух, доедая остатки дверной ручки, парень с чувством удовлетворения захлопнул металлическую дверь.

На следующий вечер к нему приехал сварщик и навсегда замуровал дверной проём, намертво заварив замок и старые петли. Юра загородил дверь шкафом, и теперь больше ничего не напоминало ему о том, что когда-то хранила в себе Кладовая. Не было ни узорчатого паркета, ни усыпанного звёздами потолка, ни старых стеллажей с хранящимися на них реликвиями ушедших времён. Осталась только старая кассета с надписью “Небо”, на которой было записано его последнее обращение. Обращение в прошлое. Обращение к человеку, которого когда-то он любил больше всего на свете.

Но сейчас… Сейчас он не чувствовал ни любви, ни сожаления, ни боли. Лишь удовлетворение и спокойствие. Его крепкая рука всё ещё сжимала кассету, но теперь она не вызывала у него ни сильных эмоций, ни воспоминаний, ни желания вновь окунуться в ту самую, незабываемую атмосферу.

Юра вышел в сад и впервые за долгое время поднял глаза к небу. Оно было ярким, усыпанным бессчётными звёздами. Невероятно красивым. Он будто проснулся. Очнулся от долгого сна и вдруг понял, что чувствует себя счастливым. Но теперь это счастье не было связано с ней. Это было только его счастье, не зависящее ни от кого и ни от чего.

Парень взял лопату, подошёл к старому дубу и закопал кассету в его корнях. Последний раз взглянул на неё, и, наконец, замуровал реликвию под толстым слоем земли. Теперь… всё закончилось. Это был точно конец. Конец старой боли, старых воспоминаний, того прошлого, которое Юра так долго не осмеливался отпустить. Но любой конец – это лишь начало. Начало чего-то нового, чего-то более интересного. Нового этапа в долгой человеческой жизни.

И даже если спустя время Юра вдруг захочет переслушать ту кассету, вспомнить старые времена, свою первую любовь… То уже не боль будет сопровождать эти воспоминания. Но он больше не хотел возвращаться. Нужно было двигаться дальше, и прошлое не должно быть преградой на его длинном и интересном пути.

Нет. Он больше не вернётся туда. И упавшее небо вновь озарит давно забытая улыбка рассвета.