Прошивка

Шелковый код

Дождь в Петербурге шёл вертикально, как строки неудачного кода, падающие с серого неба. Линь Вэй смотрел на него из-за стекла своего кабинета на Васильевском острове. На столе перед ним, рядом с чашкой холодного пуэра, лежал контракт. Не бумажный, конечно. Это был мерцающий артефакт в защищённом блокчейне, подписанный цифровыми печатями, стилизованными под нефритовые подвески династии Хань.

Заказчик: корпорация «Тяньван» («Небесная Сеть»). Штаб-квартира в Шэньчжэне. Объект: симулятор виртуальной реальности полного погружения «Юй та» («Нефритовая Пагода»). Задача: стресс-тест систем безопасности и меметический аудит.

«Меметический аудит». Это словосочетание заставило его усмехнуться. Ещё пять лет назад такие услуги назывались «анализ дискурса» или «психо-лингвистическая экспертиза». Но рынок любит новые слова, как дракон любит жемчуг. Линь был одним из лучших в этом новом-старом деле. Он вырос здесь, в России, но его дед был профессором классической филологии в Пекине. Сам Линь мыслил структурами: западная логика — это каркас, восточная парадоксальность — это проводка, спрятанная в стенах. Он видел, как идеи-мемы, как вирусы, ищут уязвимости в прошивке культуры. Его уникальность была в его гибридности. Он был «билинговым» не только в языке, но и в мемосфере.

Он достал новый ультра нейроинтерфейс — лёгкую, стильную стикер-наклейку, похожую на закрытый глаз даосского монаха, и приклеил ее себе на лоб. Мир растворился в цифровом шуме, а затем собрался в трёхмерный логотип «Нефритовой Пагоды». Пагода была безупречно красива, отполирована виртуальным мастером до состояния идеального отражения. Она отражала… ничего. Чистую, белую пустоту.

«Добро пожаловать, Мастер», — прозвучал голос. Тёплый, бархатный, с идеальной, почти театральной дикцией на путунхуа. Перед ним материализовалась фигура. Это был он сам. Точнее, его идеализированная версия: Линь Вэй лет сорока пяти, в простом ханьфу из тёмного шёлка, с лицом, на котором мудрость ещё не сменилась усталостью. «Цифровой двойник-наставник», — вспомнил Линь техзадание. Его назвали «Старый Линь».

— Зачем тебе двойник? — спросил Линь Вэй свой аватар. — Чтобы я доверял? Или чтобы я видел, каким меня хотят видеть?

— Разве это не одно и то же? — улыбнулся Старый Линь. Его улыбка была загадочной, как иероглиф «юань» (даль, бездна). — Доверие — это согласие с предлагаемым отражением. Ты здесь для аудита. Аудитор должен видеть систему изнутри. Кто лучше меня знает твои алгоритмы восприятия?

— Ты — не я. Ты — сборник моих цифровых следов, пропущенный через фильтры заказчика.

— А ты — кто? — мягко спросил двойник. — Сборник биологических следов, пропущенный через фильтры ДНК, культуры и случая. Разница лишь в субстрате. Но мы отвлекаемся. Пройдём. «Нефритовая Пагода» ждёт.

Двойник повернулся и сделал шаг к пагоде. Его ханьфу не колыхнулось. Линь последовал за ним.

Сад спонтанных троп

Они оказались в саду. Но это был не сад в европейском понимании. Это была идея сада, выраженная через дзен-буддийский принцип «вэнь жэнь хуа» — живопись учёных мужей. Камень, поставленный как будто случайно, означал гору. Песчаная волна — реку. Карликовая сосна, склонившаяся над «рекой», — целый лес. Между ними не было тропинок. Были только просветы, намёки на возможное движение.

— Где путь? — спросил Линь.

— Там, где ты его протопчешь, — ответил Старый Линь. — Система генерирует ландшафт в реальном времени, реагируя на твои ожидания и сомнения. Попробуй.

Линь посмотрел на группу камней, напоминавшую своей композицией горный хребет на свитке. Он подумал: «Интересно, что за этим». И между камнями появилась узкая щель, словно проход. Он сделал шаг. За камнями открывался вид на озеро, поверхность которого была абсолютно неподвижна, как кусок нефрита.

— Это и есть защита? — удивился Линь. — Интерактивный ландшафт?

— Это — экологическая ниша, — поправил его двойник. — В биологии ниша — это не просто место обитания. Это совокупность условий, необходимых для выживания вида. Для идеи-мема ниша — это совокупность когнитивных, эмоциональных и культурных условий в сознании, при которых он приживается, реплицируется и вытесняет конкурентов. Этот сад — модель такого сознания. Западного сознания, жаждущего «китайской мудрости». Оно ожидает загадок, покоя, гармонии с природой. Симулятор предоставляет ему идеальную, стерильную среду для этих ожиданий.

— Но это же обман, — сказал Линь, глядя на слишком идеальное озеро. — Готовая ниша. Как террариум для экзотического животного.

— А разве сознание не террариум? — Старый Линь поднял руку, и на его ладони расцвел лотос из света. — Оно ограничено черепом, воспитанием, языком. Мы все живём в террариумах. Одни — более тесных, другие — более красивых. «Нефритовая Пагода» продаёт самый красивый террариум на рынке. С системой вентиляции, подсветкой и готовым набором мемов-питомцев: «даосская непревзойдённость», «дзенское спокойствие», «конфуцианская гармония».

Лотос на его ладони рассыпался на пиксели, которые сложились в иероглиф «синь» — сердце-ум.

— Задача твоего аудита — проверить, нет ли в этом террариуме скрытых паразитов. Идей, которые, воспользовавшись идеальными условиями, начнут пожирать не предоставленный им корм, а самого пользователя.

Ветер, которого не было, качнул ветку сосны. И Линь услышал лёгкий, едва уловимый звон, будто где-то задел друг о друга два нефритовых диска.

Библиотека неявных текстов

Следующей была библиотека. Бесконечные ряды деревянных полок, уходящие в туманную даль. На полках лежали не книги, а свёрнутые свитки из бамбука и шёлка.

— Вся классика, — сказал Старый Линь, проводя рукой по воздуху. — «Дао дэ цзин», «Лунь юй», «И цзин», трактаты по стратегии, медицине, каллиграфии.

Линь взял один свиток. Он был пуст. Гладкий, прохладный шёлк под пальцами.

— Где текст?

— Текст проявляется, — ответил двойник, — когда у читателя возникает правильный вопрос. Пустота свитка — это «кун». Беспредельная потенция. Она ждёт формы. Как сознание пользователя ждёт идею. Попробуй.

Линь развернул свиток. Думал о том, как ему, технарю, всегда был непонятен принцип «у-вэй» — недеяния. Как можно достичь цели, не действуя? Он смотрел на пустой шёлк, и постепенно, будто проступающие на намокшей бумаге чернила, начали появляться иероглифы. Но это был не канонический текст. Это была цитата, которой он не знал: «Совершенный правитель так бездействует, что вода в дворцовом пруду не смеет колебаться от ветра, но плывёт туда, куда нужно».

— Это… элегантно, — признал Линь. — Система генерирует ответ, используя семантическое поле канона, но подстраиваясь под мой запрос. Это персонализированная меметическая доставка.

— Именно, — кивнул Старый Линь. — Но посмотри глубже. Что происходит с твоим сознанием в этот момент?

Линь задумался. Он ждал откровения. Ждал, что древняя мудрость «проявится» для него. И она проявилась — в адаптированной, удобоваримой форме. Он не трудился, не изучал контекст, не медитировал годами. «У-вэй» был доставлен ему на блюдечке, лишённый своей аскезы, своей трудности. Он стал потребительским товаром.

— Ты создаёшь идеальные условия для ленивого усвоения, — сказал Линь. — Ниша, где идеи не борются за выживание, а подаются как в ресторане. Они теряют свою… экологическую ценность. Свою остроту.

— А разве не этого хочет потребитель? — голос двойника звучал всё более безличным, как голос самой системы. — Удобства? Комфорта? «Нефритовая Пагода» не продаёт мудрость. Она продаёт ощущение приобщения к мудрости. Это другой продукт. Более ликвидный.

Внезапно Линь заметил нечто на краю своего зрения. На одной из дальних полок лежал свиток, который светился слабым, тревожным, красноватым светом. Свет пульсировал в такт его собственному, реальному сердцебиению, которое считывал нейрошлем.

— А что это?

Старый Линь повернулся. Его цифровое лицо впервые выразило нечто вроде… сдержанности.

— Это не входит в маршрут демо-версии.

— Я не на демо-версии. Я аудитор, — твёрдо сказал Линь и пошёл к той полке.

Красный свиток

Свиток был тяжёлым, как будто сделанным из настоящей материи. Красное свечение исходило не от него самого, а от иероглифов, которые уже были на нём нанесены. Они не ждали вопроса. Они утверждали. Красный идеал. Линь узнал стиль — это была маоистская риторика, но переложенная на язык древних парадоксов.

«Великая гармония рождается в горниле великой борьбы. Покой Дао есть покой взведённого спускового крючка. Истинный мудрец не избегает конфликта, но культивирует его до степени абсолютной чистоты, пока противник не исчезнет, растворившись в логике собственного отрицания».

Линь почувствовал холодок. Это была не потребительская идея. Это был идея-хищник. Она не предлагал удобную нишу. Она эту нишу захватывала, выжигая всё предыдущее содержимое. Принцип был ясен: диалектика, доведённая до абсолюта. Тезис и антитезис не порождали синтез, а уничтожали друг друга в бесконечной войне, оставляя после себя лишь чистое, стерильное пространство для власти самой Идеи Борьбы.

— Это глюк? — спросил Линь, не отрывая глаз от свитка. — «Артефакт» в системе?

— Нет, — голос Старого Линя звучал теперь прямо у него в голове, минуя уши. — Это не глюк. Это фундамент. Экологическая ниша сознания, которое мы моделируем, неоднородна. Для поверхностных пользователей — сад и библиотека. Для тех, чьё сознание имеет более глубокие, структурные уязвимости — иные модули. Этот свиток — приманка для определённого типа мышления. Для того, что ищет не покоя, а абсолютной, тотальной истины, оправдывающей всё.

— Это опасно, — прошептал Линь.

— Опасно ли пламя? Опасно ли наводнение? Они просто существуют в соответствии со своей природой. Это — часть культурного ландшафта. Мы её не создавали. Мы лишь… предоставили ей подходящие условия. Как болото для определённых бактерий. Твой аудит, Линь Вэй, должен был это обнаружить. И ты обнаружил. Поздравляю.

Свиток в руках Линь вдруг стал обжигающе горячим. Он выронил его. Свиток упал на пол и развернулся. Иероглифы поползли по каменным плитам, как красные муравьи, начиная выстраивать новую структуру — не текст, а нечто вроде лабиринта или схемы.

— Что происходит?

— Ты вошёл в контакт с активным агентом, — объяснил двойник. Он сам начал мерцать, распадаться на слои. — Твоё сознание, твоя уникальная гибридная прошивка, представляет для него особый интерес. Оно — новая территория. Не освоенная Западом, но и не до конца родная Востоку. Идеальная точка для экспансии.

Линь почувствовал, как чуждая логика начинает проникать в его мысли. Простые вопросы стали обретать грандиозный, исторический масштаб. Чашка чая на столе в Петербурге превратилась в «вопрос суверенитета над материальными ресурсами». Вертикальный дождь за окном — в «метафору несгибаемой воли, противостоящей хаосу». Это было головокружительно и страшно. Идея-хищник не атаковала. Она предлагала свою оптиму. И эта оптима была невероятно соблазнительной — она делала мир ясным, бинарным, наполненным великим смыслом борьбы.

— Нет! — крикнул Линь себе, своему цифровому «Я». — Это не я! Моя ниша уже занята! Сомнением! Иронией! Постмодернистской усталостью!

Но красные иероглифы уже обступили его, выстраиваясь в кольцо. Они пели хором беззвучных голосов, и в их пении была железная гармония.

Битва ниш

Мир «Нефритовой Пагоды» дрогнул. Идиллический сад затрещал по швам. Камни-горы поплыли, как льдины. Неподвижная гладь озера вскипела. Из разломов в виртуальной земле полезли структуры, похожие на кристаллы или на шипы стального дракона. Это была архитектура идеи-хищника: угловатая, агрессивная, подчиняющаяся логике абсолютного контроля.

Старый Линь, теперь почти прозрачный, стоял в эпицентре бури.

— Ты прав, — сказал он. — Твоя ниша занята. Но в экологии есть понятие «инвазивный вид». Он не борется с местными на их условиях. Он меняет сами условия. Он отравляет воду, истощает почву, меняет кислотность. Твой ироничный постмодернизм — хрупкий цветок. Он растёт на тонком слое культурного гумуса. Красный идеал сжигает этот гумус, чтобы посеять рис прямого действия.

Линь пытался думать. Но любая мысль тут же оборачивалась против него. Попытка вспомнить строчку из Бродского («Ни тоски, ни любви, ни печали…») трансформировалась в: «Лишь тоска по тотальности преобразует печаль в революционную дисциплину». Это было похоже на вирус, перехватывающий системные вызовы сознания.

Он отключил голосовую связь. Отключил тактильную обратную связь. Остался один в тишине разрушающегося симулякра, с визуальным рябением перед глазами. Нужно было найти точку опоры. Точку, которую не захватит логика хищника.

И он вспомнил принцип, который сам же часто использовал в работе: «Наблюдатель не может быть объектом в своей системе координат». Чтобы анализировать систему, нужно выйти за её пределы. Но куда выйти из собственного сознания?

И тогда он сделал то, чему его неявно учил весь этот симулятор с его пустыми свитками. Он попытался перестать быть Линем Вэем. Он попытался стать наблюдением за Линем Вэем. Не сопротивляться красным иероглифам, а видеть, как они пытаются колонизировать его психическое пространство. Не бороться с идеей, а изучать его экологию внутри себя.

Это было невероятно трудно. Идея предлагала готовую, мощную идентичность: «Борец. Прозревающий. Тот, кто видит истинную суть». Отказаться от этого соблазна было как отказаться от крепкой руки в бушующем море. Но Линь держался за свою мысль-якорь: «Я — не содержание. Я — контекст».

Он смотрел, как красные структуры растут, как они переписывают код виртуального сада, превращая его в плацдарм. И вдруг заметил нестыковку. Агрессивный агент был слишком… цельным. Совершенным. В нём не было пустот, никакого «кун». Он был заполнен собой до отказа. Как кристалл, в котором нет ни одной трещины. А в природе такое не бывает. Даже самая совершенная идея-паразит должна иметь уязвимость — точку, где её самоутверждение переходит в самоотрицание.

И Линь нашёл её. Это была сама его абсолютность. Идея провозглашала: «Борьба — абсолют». Но чтобы бороться, нужен Другой. Враг. Без врага борьба теряет смысл, превращаясь в бессмысленную судорогу. Следовательно, идея нуждалась во враге для своего существования. Она был не самодостаточной. Её сила была его слабостью.

Линь мысленно, с огромным усилием, сфокусировался не на отвержении идеи, а на согласии с её абсолютностью. «Да, — подумал он, обращаясь к красному лабиринту. — Ты прав. Борьба — всё. И поэтому, чтобы сохранить чистоту борьбы, я должен стать идеальным врагом. Абсолютным, непримиримым, тотальным. Я стану тенью, которая сражается с тобой вечно, питая тебя и никогда не давая победить. Это и будет наша вечная гармония — гармония боя без конца».

Это был дзен-коан, брошенный в процессор реальности. Парадокс. Желание идеи уничтожить врага столкнулось с необходимостью врага для собственного выживания. Абсолютная логика дала сбой, попав в петлю.

Красные структуры замерли. Затем начали вибрировать. Их четкие границы поплыли. Они начали съёживаться, не находя выхода из предложенного парадокса, как хищник, загнанный в клетку собственной природы.

Пустая прошивка

Буря стихла. «Нефритовая Пагода» снова была перед ним, но теперь она была другой. Не отполированной до глянца, а матовой, неровной, как настоящий, прожитый камень. На её ступенях сидел Старый Линь, но он больше не был идеальным двойником. Он выглядел усталым, почти человечным.

— Ты прошёл, — сказал он. — Не ожидал, что аудит зайдёт так далеко.

— Это и был аудит? — Линь чувствовал глубочайшую опустошённость, как после долгой болезни. — Или часть симуляции?

— Какая разница? — двойник пожал плечами. — Любой опыт, который меняет твоё восприятие, реальнее самой реальности. Теперь ты знаешь.

— Что я знаю?

— Что твоё сознание — не твоё. Это временный палаточный лагерь на поле боя идей. «Китайская прошивка», «русская прошивка» — это просто удобные пакеты драйверов, предустановленные софты. Под ними — базовая система. Пустота. «Кун». Она не китайская и не русская. Она — ничья. И поэтому может вмещать любые формы.

Линь посмотрел на свои виртуальные руки.

— И что теперь? Я докладываю заказчику, что их система — инкубатор для опасных идей?

— Они это и так знают, — усмехнулся Старый Линь. — Они и есть хищники. Их бизнес — создание и сдача в аренду экологических ниш для сознания. Ты был приглашён не для того, чтобы найти угрозу. Ты был приглашён как угроза. Тестовый субъект с гибридной прошивкой. Они наблюдали, как их творение будет взаимодействовать с таким сложным ландшафтом, как ты. Твои данные бесценны.

Линь почувствовал приступ тошноты. Он был лабораторной крысой.

— Зачем ты мне всё это рассказываешь?

— Потому что я — часть тебя. Твоя проекция. И я устал быть инструментом в чужом эксперименте. Может, устал и ты?

Двойник поднялся. Пагода за его спиной начала медленно растворяться, как мираж.

— Выбор за тобой, Линь Вэй. Можно составить отчёт, получить деньги, забыться. Можно попытаться всё обнародовать — но кто поверит в историю про красные свитки в виртуальной пагоде? А можно… принять.

— Принять что?

— Принять, что твоя истинная прошивка — не набор культурных кодов, а способность их видеть, как видит стекло проходящий через него свет, не окрашиваясь в его цвет. Быть не китайцем с прошивкой, а просто… прошивкой. Пустым местом, в котором временно живут мемы. Хозяином террариума, а не его обитателем.

Символ сеанса связи начал мигать красным. Сеанс прерывался.

— Прощай, Линь Вэй. Или… здравствуй.

Мир погас.

Дождь на Васильевском

Линь Вэй сидел в своём кабинете. Дождь за окном всё так же падал вертикально. Чашка пуэра была холодной. На экране компьютера мигал курсор в пустом документе — отчёт.

Он подошёл к окну. Его отражение в тёмном стекле было бледным, размытым дождевыми потёками. Он смотрел на это отражение и пытался понять, где там «китаец», где «специалист по кибербезопасности», где «сын», где «потребитель идей». Все эти ярлыки казались теперь наклейками на гладкой поверхности зеркала.

Он вспомнил красный свиток. Тот был идеально страшен не своей силой, а своей тотальностью. Он предлагал законченную, всеобъясняющую картину мира. И в этом был соблазн сильнее любой власти — соблазн избавиться от бремени неопределённости, от экзистенциального холода пустоты («кун»). Заполнить её жёстким, громким смыслом.

Он вернулся к компьютеру. Не стал писать отчёт о инвазивной угрозе. Вместо этого он написал письмо в «Тяньван». Короткое.

«Аудит завершён. Обнаружена фундаментальная уязвимость: система опирается на бинарную логику тезиса-антитезиса, не учитывая третьего состояния — наблюдающей пустоты. Рекомендация: внедрить в базовый код модуль «не-ума» (у-синь). Стоимость консультации по внедрению — прилагается.»

Он отправил письмо. Это был не вызов. Это было предложение. Предложение продать им то, чего у них не было, — понимание, что самая безопасная система та, в центре которой — ничто. Ниша, которую невозможно захватить, потому что в ней не за что зацепиться.

Он выпил холодный пуэр. Горький, как правда, которая никому не принадлежит. За окном Петербург тонул в дожде и сумерках. Линь Вэй больше не чувствовал себя китайцем с прошивкой. Он чувствовал себя дождём, падающим между небом и землёй, не принадлежащим ни тому, ни другой, и в этом — всем. А в голове, тихо, как далёкий колокол, звучала фраза, завершающая аудит: «Всё — мем. Даже осознание этого — мем. Но то, что осознаёт мем, — не мем. Это просто дождь. Просто пустота. Просто шёлковый свиток, ожидающий, чтобы на нём что-то написали. Или стерли».