Пройти свой путь!

Ирина

В носу нестерпимо засвербело, будто стая взбесившихся муравьев принялась рыть туннели. Чихнув, я распахнула глаза. Надо мной раскинулось бездонное синее небо, по которому, словно киты в лазурном океане, неспешно проплывали облака. Солнце сияло ярко, почти по-летнему, заливая все вокруг теплым светом. В неподвижном, прогретом воздухе густо пахло луговыми цветами, и стоял ровный, усыпляющий гул насекомых. Слышалось щебетание птиц, а где-то вдалеке неутомимо стучал дятел, выбивая дробь по старому дереву.

Я лежала в высокой траве, пытаясь понять, как здесь очутилась. В голове, словно обрывки кинопленки, мелькали кадры: авария, визг тормозов, резкий разворот на асфальте, выезд на встречную полосу и чудовищный удар грузовика. Тихо застонав, я закрыла лицо руками и услышала отдаленные мужские голоса.

«Так, Ирина, отставить панику! Соберись! Не пристало женщине, разменявшей шестой десяток, впадать в истерику, как юной девице. Наше поколение видело всякое: и Крым, и Рим, и лихие 90-е, и дефолты, и деноминации, и бартер, и талоны на продукты… Со всем справились, и с этим разберемся!» — подумала я, стараясь унять дрожь в коленях.

Голоса приближались, но из-за густой листвы разглядеть говоривших не представлялось возможным. Решив не испытывать судьбу, я попыталась подняться и доковылять до ближайших кустов, чтобы наконец-то понять, что происходит. Но, едва приподнявшись, вскрикнула и снова рухнула на землю. Острая боль пронзила ногу, а в затылке ощущалось противное пульсирование. Дотронувшись до головы, я нащупала огромную шишку, пальцы тут же оказались перепачканы кровью.

Мой крик все-таки привлек внимание, и на поляну выехали трое всадников. Впереди гарцевал высокий, широкоплечий юноша в белоснежной рубашке, черных брюках и начищенных до блеска сапогах. За ним следовали двое мужчин постарше, одетые в старомодные рубахи-косоворотки с глухой застежкой. Оба черноволосые, кареглазые, словно братья-близнецы. А вот их предводитель, подъехав ближе, спрыгнул с коня и с кривой усмешкой оглядел меня с головы до ног. Его светло-каштановые волосы, выгоревшие на солнце, были сальными и неухоженными, свисая неряшливыми сосульками. Светло-желтые глаза хищно поблескивали, а звериный оскал не оставлял сомнений – добра от этого незнакомца ждать не стоит.

— Ирочка, солнышко, а я-то думал, ты к свадьбе готовишься, а ты тут, в лесу, одна-одинешенька. Неужто сбежала из-под венца, цену себе набиваешь? Да я и так знаю, что ты у нас сладкая да непорочная – именно такую и хотел!

Он прошелся по моему телу похотливым взглядом и с причмокиванием облизал свои толстые губы.

От этого зрелища меня едва не стошнило.

— Не хочу идти против традиций, хотя за самоуправство и побег следовало бы наказать, но сегодня тебя ждет брачная ночь, моя сладкая. Вот тогда я и покажу тебе, что такое настоящий мужчина!

Что? О чем он говорит? Какая брачная ночь? Что, черт возьми, происходит? Обрывочные мысли метались в голове, не давая сосредоточиться. Словно обухом по голове ударили, хотя, постойте… ведь и правда ударили! На том месте, где я лежала без сознания, под ослепительным солнцем поблескивал окровавленный камень.

— Славуня, живо к дому купца, скачи и предупреди, что их дочке срочно нужен лекарь. Боюсь, не выстоит она в церкви во время обряда.

С этими словами ненормальный подхватил меня на руки, словно пушинку, и усадил на коня, а сам устроился сзади, прижимая мое хрупкое тело к своей груди. Стоп, какое хрупкое?! Я всегда была женщиной в теле, даже в юности костями не гремела. Быстрым взглядом окинув свое тело, я с силой впилась ногтями в руку, державшую меня за талию. Мужчина сзади зло зашипел от боли.

— Совсем с ума сошла? А ну отпусти, пока я веревками к седлу не привязал и не заставил бежать за нами на потеху деревенским детишкам!

Его голос доносился сквозь гул в ушах. До меня, словно до жирафа, доходило, что это не мое тело, оно никогда мне не принадлежало. Если от рождения я была темноволосой, то сейчас мои волосы отливали рыжим золотом, а кожа была белой, как первый снег, гладкой и нежной, без единой морщинки, словно светящейся изнутри.

— Мамочки! – растерянно прошептала я. Голова закружилась от осознания произошедшего – я в чужом теле, и черт знает где!

Не помню, как мы добрались. Всю дорогу в голове ворочались тяжелые, свинцовые мысли. Дом, перед которым остановилась лошадь, был бревенчатым, двухэтажным, с резным балкончиком на втором этаже. Из распахнутых двустворчатых дверей на крыльцо выбежала женщина в длинной коричневой юбке и расшитой красными узорами белой рубашке. На голове ее красовался какой-то диковинный головной убор.

— Ириша, доченька, что же ты, милая? Зачем убежала? Афоня, неси ее в дом, лекарь уже там ждет.

— Не печальтесь, тетушка Анисья. Бракосочетание в храме Всевышнего состоится, всех уже предупредили о задержке. Пусть лекарь подлечит ей ногу, и можно под венец, — усмехнулся мой “спаситель”, а меня от его слов передёрнуло.

Поднявшись на второй этаж, он бесцеремонно занес мою обессилевшую тушку в комнату. Бросив на кровать, провел ладонью по контуру лица, словно оценивая, затем большим пальцем грубо коснулся губ. Вздрогнув от отвращения, я метнула в него взгляд, полный нескрываемой неприязни. Не просто воротило – при его приближении к горлу подступала предательская тошнота.

Ухмыльнувшись, он нагло окинул меня похотливым взглядом, задержавшись на груди. Впрочем, смотреть там было не на что. После щедрых форм моей прошлой жизни, эти жалкие бугорки едва тянули на второй размер и нелепо топорщились под сарафаном. Когда Афоня, наконец, соизволил удалиться, воздух в комнате, казалось, стал кристально чистым.

Женщина, встретившая нас на крыльце угрюмым покачиванием головы, молча скрылась за дверью.

Едва я успела окинуть взглядом убранство комнаты, дверь распахнулась, и вошел седовласый мужчина в поношенном сюртуке, а за ним – крупный, рыжеволосый, с глазами цвета весенней травы, полными неприкрытой злости. На нем была красная рубаха из грубой домотканой ткани, черные штаны, стянутые широким кожаным поясом, и начищенные до зеркального блеска сапоги. Пока лекарь, что-то бормоча, совершал пассы над моим телом, рыжеволосый прожигал меня тяжелым, недовольным взглядом. Я попыталась выдержать это испытание, но вскоре стыдливо опустила голову.

— Что с ней, господин лекарь? — раздраженно прорычал рыжеволосый.

— У вашей дочери, господин Уледов, разрыв связок на ноге, внушительная гематома на голове и сильное сотрясение. Я все исправил, насколько это было возможно. Ей бы отлежаться дня три, но, как я понимаю, сегодня свадьба?

— Да, ее еще дед сосватал за сына старосты Афанасия Езерского, и нас ждут в храме через три часа, — отец свел густые рыжие брови к переносице.

Только, каким образом я здесь оказалась?

— Выздоравливайте, милая. Вот зелье, принимайте по несколько капель при появлении боли. Я практически все вылечил, но иногда возможны отголоски травмы. Кстати, можно принять и после… э-э-э… первой брачной ночи, — смущенно пробормотал лекарь, заменив прямое слово более деликатным.

Получив свою плату, он спешно ретировался, а отец тяжело опустился на край кровати.

— Почему сразу не сказала, что не люб он тебе? Мы бы нашли способ расторгнуть этот договор. Ты молчала, и я решил, что Афоня пришелся тебе по душе, — с горечью произнес он. Я же молча смотрела на него, не зная, что ответить. В голове – зияющая пустота.

Не дождавшись ответа, он поднялся, и тут я осмелилась спросить:

— А сейчас можно отказаться от брака?

Отец отрицательно покачал головой.

— Слишком поздно, дочь. Одно дело просто отказаться, другое – бежать из-под венца. Староста этого не забудет и не простит никогда, как и весь его род. Остается лишь смириться.

Он уже коснулся дверной ручки, когда обернулся и произнес, скорее, как зловещее предупреждение:

— Афоня расставил повсюду своих соглядатаев. На этот раз тебе не сбежать. Остается только молить Всевышнего о помощи. Эх, дочка, дочка!..

Дав мне отлежаться час, в комнату, словно тень, скользнула женщина, которую жених именовал Анисьей, ведя за собой двух юных ланей-девушек. Одетые скромно, в темные, цвета летней грозы, льняные сарафаны, из-под которых робко выглядывали белые рубашки, словно припорошенные первым снегом, с вышивкой, что искрилась при каждом взмахе рукава.

— Ириша, пора… Пришло время облачиться. До храма еще час езды. Девоньки, за дело.

В каждом слове, казалось бы, нет ни грубости, ни упрека, но я кожей чувствовала густую завесу недосказанности, клубок злобы, и, не покривлю душой, самой настоящей ненависти, сочившейся из-под вежливой маски.

Меня, словно куклу, бережно подняли с кровати и повели по длинному коридору, в конце которого темнела лестница, ведущая вниз. Внизу же, словно мираж, возникла небольшая веранда, а за ней – уютный домик, из печной трубы которого вился дымок, словно нить, связывающая меня с неведомым. Не поверите, это была баня! Самая настоящая русская баня, истопленная по-белому, с диковинным водопроводом. Вспомнились деревни, где бабки все еще колдовали над печами, топя их по-черному.

Девушки, словно ангелы-хранители, омыли меня, облачили в белоснежную сорочку, украшенную дивными узорами на рукавах, и мы вернулись в опочивальню. Кровать была уже застелена, а на ней, словно спелый мак, лежал красный сарафан, кокошник того же алого цвета и тканый пояс. Если вы помните иллюстрации к сказке «Аленький цветочек», где младшая купеческая дочь предстает во всем своем девичьем великолепии, вы поймете, какое зрелище ожидало меня.

Когда приготовления были окончены, "мать", как я ее окрестила в своем уме, отослала девушек и бесшумно присела рядом. Хотя по земным меркам она была моложе меня.

— Прежде чем поведать о таинствах брачной ночи и обязанностях жены, я хочу спросить тебя, Ирина…

Ее взгляд, полный такой обжигающей ненависти, что я невольно съежилась, словно от удара, пронзил меня насквозь.

— Как ты могла так подвести нас, сбежать, когда давно уже стала его? Неужели я не видела, как ты крадучись покидала отчий дом и бегала на свидания? Ладно, о нас не подумала, но о судьбе младших сестер и брата хоть на миг задумалась? Или тебе уже все равно, лишь бы поскорее оказаться в объятиях Афони?

Я молча смотрела на эту женщину, не столько пораженная потоком грязи, льющимся на меня, сколько осознанием того, что Анисья, прекрасно зная о ночных похождениях дочери, ни разу не попыталась ее остановить. И в этот момент в памяти всплыла наша встреча в лесу, слова Афони о том, что он не намерен нарушать традиции, все произойдет в брачную ночь.

— Я никому не отдавалась, я все еще девственница, — прошептала я, понимая, что оправдываться перед этой безумной женщиной бессмысленно. Понимаю, что покажется странным, но чувствовала, я права.

Она схватила меня за косу и с такой яростью дернула вниз, что кокошник сорвался с головы и с глухим стуком упал на пол. В этот самый миг дверь распахнулась, и в комнату шагнул отец.