Проза в пустоту

В старом срубе жил старик. У него были серьёзные проблемы с головой. Однажды он сошёл с ума, взял топор и напал на лес. Погибших было предостаточно.

Его внучка, девочка послушная, хозяйственная, приговаривала, сидя у окна:

— Мошки-мошки у дедушки в бошке!

И смеялась, паршивка.

Дед вернулся раскрасневшийся.

— Внучка, внучка-закорючка! — рассмеялся дед с такой силой, что посыпались слюнки.

Внучка подхватила подол платья и побежала в собачью конуру. Там, скомканный бочонком, лежал собака. Его звали Жуско. В семье пользовался авторитетом. Бывало, сам дед прислушивался к Жуско, сам просил у него совета в трудную минуту. Пёс, конечно, не говорил, но подавал голос.

Внучка заняла привычное себе место. Жуско собака воспитанный, свои фекалии уносил в небольшом целлофановом пакетике за двор. Там, где пробитая чем-то икона на огороде. Это упомянуто к тому, что внучка без особых предостережений села на землю. То есть не ощутила такой возможности своих действий, чтобы угодить в лепёшеньку.

Жуско лежал довольно деловой, спал. Очки, пожалуй, ему бы не подошли. Библиотеки в конуре также не было — пёс действительно самый обычный.

Внучка выглянула из будки, увидела, что деда нет, и залезла обратно.

— Дедуля совсем себя не помнит! — жаловалась она. — Совсем-совсем, Жуско! Он перестал покупать мне моё любимое бельё в том маленьком зелёном магазинчике «Фуникулёр».

Жуско насупился. Он начал гавкать.

— Нижнее, нижнее, Жуско, — сказала внучка. — Я ведь в тряпочках хожу! Стираю, вешаю высыхать. Чтобы высухонькое было. А пока высыхает — без белья хожу. Раньше я ведь носила две пары, а теперь, бедная я, в одной тряпочке!

Жуско положил лапу на другую. Его было хорошо видно из-за белого окраса шерсточки.

— Сучечко наш дед, — согласилась внучка, — да люблю его…

Жуско, по своей породе сдержанный, переходил на моветон. Внучка прижала колени к груди и внимательно слушала, точно боясь пропустить что-то важное. Время от времени Жуско прерывался на трапезу. Она у него происходила строго по графику и в определённом месте: он выходил из конуры, снимал цепь, шёл по бурьянам, по-щенячьи лаял от боли и проползал через дырёхоньку в заборе. Там была соседская сука. Свою трапезу Жуско никогда никому не показывал и не объяснял.

Внучка, наслушавшись премудростей, пошла в дом. Подол платья держала трясущимися пальцами, своими худенькими. Солнце светило прямо в глаза. Был ясный день. И после разговора с Жуско у внучки было приподнято настроение.

Отперев двери, внучка занесла ногу для прохождения через порог, однако не ступила: дед был дома. Он, кажется внучке, что-то плёл. А старик мог, так как работал в «Гларусах» — «Морских чайках». Опытный юнга, изчистивший не один борт.

Внучка прислушалась:

— ...Бульоном, говорит. Я не хотел сидеть, говорит, там. Бульона захотел, говорю. И что, говорю. Напал на лес — напишут у тебя там в подзаголовках, что я, говорю, что говорю. У меня на попечении внучка, говорю. У неё трусов нет, говорю...

Внучка удивилась, уши приподнялись. Она, сдерживая слёзки, побежала прочь со двора.

***

Жуско ещё не вернулся. Его конура без него самого выглядела искусственно, точно вырезанная и поверх наклеенная.

Внучка пребывала в испуге и истерике. Её маленькое сердечко изнывало на другой улице, в другом доме — у своей троюродной сестрицы. Сестрица всегда приласкает внучку, если то будет надобно.

Дед до сих пор не предавал попытки общаться с кем-то по радио. Он думал, что волна ловит его голосок и отправляет нужному человеку; что скажешь? — шарики за ролики. Его понять можно, но не нужно: мать умерла, отец повесился, потом мать матери повесилась и умерла. Повесилась большая часть Корнюшиных. В некоторых архивах это объясняется тем, что Корнюшины — род пугливый, слабёхонький, бедный, и не выдерживал посему страданий.

Жуско к Корнюшиным не относился. Вообще неизвестно, откуда он взялся, собака-то, — говорят, что бабке Корнюшине однажды принесли белого щенка, а она его отравила своей гадкой престарелой мочой. Тогда она и повесилась с горя.

Потом принесли деду Корнюшину белого огромного собаку. Сказали, зовут Жуско, да и убежали так, что обувь потеряли. Дед потом носил её несколько лет.

Жуско с тех пор живёт у Корнюшиных. Живёт самостоятельно, властно, величаво. Живёт да поживает.

***

Сестрица гладила внучку по волосам, утешала, шептала и сама чуть-ли не плакала.

— Всё будет хорошо, моя ты хорошенькая!

— Нет, нет, не будет! — через сопли говорила внучка, — дедушка меня совсем за животное считает! Даже собаку нашего, Жуско, уважает больше, ценит да любит! А меня? Он не может купить мне тряпочки в том злосчастном «Фуникулёре»!

Внучка заплакала пуще прежнего.

— А ещё эта шизофазия у дедушки! — продолжала внучка. — Маразматик старый! Гнус!..

Сестрица прижала внучку к груди, полелеяла.

— Будь спокойнее. Нервные клетки не восстанавливаются, — сказала сестрица.

— Не знаю, к кому обратиться! — сказала внучка. — К Рыбацким-то — самой себе дрова рубать! Рубай дрова — щепки глотай!

Внучка стала свиноподобно выть. Очень страшно стало на душе сестрицы. Туман сгущался за окнами… А нет, не сгущался: день был ясным.

— Да, что дедушка с головой на старости лет не дружит — горе-горе. Но сама подумай: у тебя есть я. Я тебя всегда поддержу, чем смогу. Жуско есть. Сама ведь к нему обращаешься, кой-чего! Ну!

Внучка утёрла слёзы, которые, честно слово, надоели сестрице.

— Иди уже, мученицы ты моя! — прокаркала хриплым голосом сестрица, выдавливая плач.

Внучка повалила пьяным, неразборчивым шагом, ударились об косяк.

Пройдя половину пути, услышала странный гул какой-то машины. Ускорилась, перешла на бег трусцой. По глупости своей, по девичьей памяти, решила набрать многёхонько литров воды из местного колодезя. Надев на палочку два наполненных ведра, пошла домой.

Вывернув, наконец, из-за угла, где росла ветхая сирень, заметила до ужаса необъяснимую картину: молодой мужчина в глупом пальто, в шляпе с пером и неестественным лицом сидел в маленьком грузоподъёмнике, и, что странно, без груза на нём. То есть поднимать было нечего. Это напугало внучку: бросив вёдра, побежала прочь. Стало стыдно из-за лёгкости платьица на ветру.

Позвала дедушку; он взял охотничье ружьё и побежал к соседям через огород. Началась неразбериха. Послышались выстрелы, выкрики, стартовали различные гонения.

***

Прошло много минут. Настолько много, что их стоит перевести в часы.

Жуско бродил в лесу, в котором недавно произошло нападение. Стоял траур.

Теперь становится понятным, что часы тоже стоит перевести в другое измерение — дни.

Прошло более десяти дней.

Внучка к тому времени собрала все вещи и уехала в столицу. Деда арестовали и предъявили ему обвинение в убийстве двух и более лиц особо жестоким способом. Сестрица смогла признаться в своём проклёвывающемся фетишизме. Жуско сделал евроремонт в будке, поставил солнечные панели и огородил их барельефным забором. Домёхонько продали Рыбацким.