Пруд в барском парке

С шумом распахнулась входная дверь, простучали башмачки по половицам, и в столовую влетела Зиночка.

— Мы нашли дивное место для этюдов! — провозгласила она.

— Это для каких таких этюдов? — спросила Настасья, расставляя на столе тарелки.

— Место, чтобы рисовать, — пояснила Зиночка, плюхнулась на стул, оглядела пустые тарелки и тотчас снова вскочила и подбежала к окну. Створки были открыты, занавески едва колыхались, а за ними виднелось целое море садовых цветов.

Ельчаниновы перебрались в поместье после того, как доктор порекомендовал старшей дочери, Катеньке, чаще бывать на свежем воздухе. Николай Федорович, глава семейства, за последние годы не раз наведывался сюда по делам, порой его сопровождала жена, но обе дочери очутились здесь впервые, и для них это был мир, полный удивительных и прекрасных открытий.

В столовую вошли Катенька и Платон Кондратьич Бобриков, учитель немецкого языка и рисования, невысокий, русоволосый, годами столь юный, что и отчество, и титул наставника болтались на нем, как сюртук с чужого, более широкого плеча. Пока стол не был накрыт, оба устроились на диване.

— И что же вы рисовать собрались? — добродушно поинтересовалась Настасья. Непоседливая, смешливая Зиночка была ее любимицей, и кухарка вечно норовила положить ей на тарелку самые аппетитные кусочки.

— Пруд, — объявила Зиночка. — Там, за домом, дивный пруд.

— Вот не знаю, — с сомнением произнесла Катенька. — Боюсь, что там комары.

— Комары возле самой воды и в сумерках, — утешил ее Платон Кондратьич. — А мы днем рисовать будем, при ярком свете.

Настасья повернулась к нему.

— Это что за пруд такой за домом? — подозрительно спросила она.

Лиза, горничная, помогавшая Настасье накрывать, как раз вошла в комнату и замерла с полной супницей в руках.

— Если по тропинке к лесу идти и чуть левее взять, за яблоневым садом, — пояснил Платон Кондратьич.

— Я видела се пон… этот пруд, — послышался голос из угла столовой. Платон Кондратьич и Катенька даже подскочили от неожиданности. Да и Лиза едва не выронила супницу и побыстрее поставила ее на стол.

Голос принадлежал гувернантке и преподавательнице французского мадемуазель Паскаль. Она сидела в углу под чучелом тетерева, и то ли чучело казалось навершием ее высокой прически, то ли сама мадемуазель походила на продолжение его деревянной подставки.

Мадемуазель Паскаль обвела присутствующих недовольным взглядом и пояснила причину своего раздражения.

— Се разуха.

Зиночка нырнула под занавеску, чтобы спрятать смешок, а губы ее уже беззвучно шевелились, пробуя на вкус новое забавное слово.

— Ну какая же это разруха, — мягко возразил Платон Кондратьич. — Что там разрушено? Это, можно сказать, наоборот, природа как есть.

— Там давно не чистили, — стояла на своем мадемуазель Паскаль. — Он пущен. Все заросло.

— Это и красиво, — сказала Катенька. — Там кувшинки растут.

Настасья хмурилась. Лиза с тревогой повернулась к ней.

— Это ж Евпраксии пруд, — громким шепотом произнесла она.

Зиночка тотчас выглянула из-за занавески.

— Какой Евпраксии? — полюбопытствовала она.

— Никакой, — буркнула Настасья. — Нехорошее там место, барышня. Нечего там рисовать. И комарья правда полно. Шли бы вон на луг, что к речке идет. Цветов видимо-невидимо. Там рисуйте.

— Что за Евпраксия? — настаивала Зиночка.

— Была тут сенная девка, — сказала Лиза.

— Давно это, — отрезала Настасья. — Вас, барышня, тогда и на свете не было. Лиза, ложки принеси.

— Утопилась она в том пруду, — снова переходя на зычный шепот, пояснила Лиза.

Мадемуазель Паскаль негодующе фыркнула. Катенька зябко обхватила себя за плечи.

— Страшно как. Из-за чего утопилась?

— К барину молодому, сказывают, любовь, — охотно поделилась Лиза и тут же охнула, прикрыла рот рукой и виновато заморгала.

Настасья хлопнула ладонью по столу.

— Лизка! За ложками пшла!

Та поспешно выскочила за дверь.

— К какому барину? — немедленно спросила Зиночка.

— А кто ж знает, к какому, — проворчала Настасья. — Говорю ж, давно все было. Вы бы, барышня, наверх сбегали, папеньку с маменькой зовите. Еще суп остынет.


Утром, две недели спустя, Лиза проверяла, как сохнет белье, еще накануне вывешенное на веревках. Дни стояли теплые, сухие, и за ночь росы выпадало немного. Лиза перебирала простыни да полотенца и дивилась, почему они почти такие же влажные, как накануне вечером. А потом заморгала, поднесла к глазам наволочку и выбранилась себе под нос: на беленом льне налипла тина, словно кто-то стирал в грязной воде. Гадая, кто такое мог учудить, Лиза сняла с веревки наволочку и пошла с ней к дому — убрать в корзину для новой стирки.

Идя по дорожке вдоль дома, приостановилась. На траве лежал подвядший цветок. Крупный, с широко раскинутыми безжизненными лепестками. С минуту Лиза тупо глядела на него, гадая, откуда возле дома могла взяться кувшинка. Потом подняла глаза на окно, под которым валялся цветок. А когда сообразила, что это окно барина, так и ахнула, широко распахнув глаза.


Разогретая солнцем трава не менее душиста, чем пышные садовые цветы. Есть в ней какая-то уютная и безмятежная свобода, дурманящая и влекущая за собой.

Андрей Волжинский откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Не подпрыгивай повозка на каждом ухабе, как гоняющийся за бабочкой щенок, — задремал бы. Да и так сойдет. Отоспаться он успеет на пуховых перинах, заботливо постеленных под присмотром сестрицы. А пока можно просто отдохнуть под деловитый стрекот кузнечиков и пение птиц — и где они только прячутся в траве, неугомонные, голосистые…

— Вона, барин, ворота уже видны.

Волжинский открыл глаза и выпрямился, выглядывая из-за плеча кучера.

Дорога обогнула пригорок и потянулась к высоким воротам с козырьком. Над оградой поднимались заросли отцветающей сирени; словно холеные дети из господского дома, следящие за играми дворовых ребятишек, они неуверенно протягивали ветки к дебрям бирючины, раскинувшимся за пределами их защищенного мирка.

Повозку опять качнуло, и Волжинский опустился обратно на сиденье. Приободрившаяся лошадь ускорила шаг, направляясь к воротам.


Анна встретила Волжинского у крыльца господского дома. Заторопилась к брату, улыбаясь, и на ее пухлых щеках появились ямочки.

За несколько месяцев, прошедших со времени их последней встречи, Анна еще больше утратила сходство с улыбчивой спутницей детских шалостей и юношеских забав, зато миловидной уютностью сильнее напомнила мать. Это вызвало странное чувство — смесь тепла и тревоги. С того дня, как сестру сосватали, Волжинского одолевали сомнения, удачен ли выбор родителей. Николай Ельчанинов, статный красавец-офицер, был словно ветер в поле: шумный, стремительный… бесприютный. Ему бы еще с цыганками кутить. Разве оценит такой по достоинству мягкую и тихую Анюту? Но годы шли, в письмах сестры каждая строчка лучилась умиротворением и покоем, да и во время визитов Андрей ничего подозрительного не замечал. Беспокоился поначалу, не досадует ли Ельчанинов из-за отсутствия наследников мужского пола. И этот страх оказался пустым: Николай гордился умницей Катенькой, а по озорной Зиночке, во всем похожей на него, и вовсе сходил с ума.

Тем не менее Волжинский по привычке внимательно вглядывался в лицо сестры: что за морщинки у глаз? И померещилась ли печаль во взгляде?

— Анюта, ты что это? Грустная вроде? Никто не болеет? Или Николай?..

Вот теперь Анна сделалась не грустной, а сердитой.

— Да бог с тобой, Андрюша, что ты вечно на Николеньку! Он, поди, и сам…

И тут же умолкла, махнув рукой.

— Стряслось что-нибудь? — допытывался Волжинский.

Анна раздраженно мотнула головой.

— Да мелочи все. Пойдем, там уж на стол для тебя накрыто. За чаем расскажу.

— Не рановато для обеда? — засмеялся Волжинский.

— Обед позже будет. А это так, чтобы ты с дороги передохнул.

Из-за угла дома вылетела пятнистая дворняга с ушами торчком. Понеслась целенаправленно к гостю.

— Свои, Пулька, свои! — махнула ей Анна.

Слово «свои» Пулька, видимо, знала. С разбегу ткнулась носом Волжинскому в сапоги, расторопно обнюхала и одобрительно замахала хвостом. В подставленную для знакомства ладонь ткнулась влажным носом, засопела, лизнула и побежала вприпрыжку навстречу старику в выцветшей, застиранной одежде, появившемуся следом за ней на дорожке. Старик подслеповато прищурился и поклонился гостю.

— Мое почтение, барин. Признала Пулька, признала. Умная она у меня.

— Архип, сторож наш, — пояснила Анна, заводя брата в дом. — Старый уже, на собаку уж больше надежды, чем на него. Пулька и правда умная.

За столом было накрыто для двоих. Горничная вбежала в комнату и сдернула полотенце с блюда. Сразу повеяло душистым теплом пирожков.

— Анюта, как же я обедать-то буду, когда тут пироги? — засмеялся Волжинский.

— Долго еще до обеда. Садись давай!

Волжинский устроился за столом и обвел взглядом комнату. Просторно и уютно — все, как сестра любила с детства.

— А остальные-то где? — Он примерился к пирогам и взял ближайший, с аппетитно блестящей маслянистой корочкой.

— Девочки с учителем на этюдах, на лугу рисуют. А к Николеньке приятель заехал, Яков Александрович. Окуневка, поместье его, здесь неподалеку. Сейчас вот вместе к реке поехали.

Через открытое окно донеслось конское ржание и веселые мужские голоса. Анна умиротворенно кивнула, даже не повернув головы.

— Вот и воротились.


Вся семья, а заодно и Яков Александрович Арсеньев, собралась за обедом. Приятель Николая оказался ему под стать — рослый, дюжий, смешливый и неугомонный. Дружили они с малых лет, а потом еще и служили вместе. За столом они перебрасывались шуточками, полностью понятными лишь им одним, но поднятый ими веселый шум заразительно действовал и на все остальное сборище. Даже глаза мадемуазель Паскаль посверкивали быстрыми огоньками. Зиночка то и дело вертелась на месте, Катенька и Платон Кондратьич сидели тихо, но порой обменивались мягкими улыбками.

— Вот приехал ты сюда — и уже не так тоскливо, — изрек Арсеньев, подлив себе водки из графина. — Сразу пороховой гарью повеяло!

— Ну уж сразу пороховой, — добродушно проворчала Анна.

— А то! Это сейчас здесь тишь да покой, по мухам и то не постреляешь — они и так от жары передохли. А в былые времена…

Зиночка хихикнула и кивнула на занавеску.

— Ничего не передохли: вон одна!

— Мадемуазель Зизи! — сделав большие глаза, укорила ее мадемуазель Паскаль.

— Папенька, а вы бы в нее попали отсюда? — не обращая внимания на гувернантку, спросила Зиночка.

Николай прикинул расстояние от своего места до злополучной мухи и хмыкнул.

— Пожалуй, что и попал бы.

— Мы поверим тебе на слово, Николенька, хорошо? — кротко произнесла Анна, и Николай смущенно потупился.

— Отсюда — да по той мухе? — пренебрежительно воскликнул Арсеньев. — Не цените вы своего папеньку, мадемуазель Зизи! Он и не по такой мишени, помнится, не промахнулся!

И он густо захохотал, откинувшись на спинку стула. Волжинский прикинул количество водки, оставшейся в графине с начала трапезы. Да, как раз та пора, когда языки еще не заплетаются, но уже развязываются.

— По какой мишени? — немедленно спросила Зиночка, повернувшись к отцу.

Однако тот веселья друга не разделял и только отмахнулся, небрежно бросив: «Да так…» Но Ареньева уже было не остановить.

— Дуэль была по молодости, с поручиком Бессоновым, — пояснил он.

— Ох, не напоминай, — снова махнул рукой Николай. — Еле-еле замяли дело.

— Но выстрел-то каков был, выстрел!

Арсеньев от избытка чувств хлопнул ладонью по столу. С робким протестом зазвенела посуда. Теперь внимательно слушала не только Зиночка, но и Катенька с Платоном Кондратьичем.

— Срезал Кирюхе кончик носа, как краешек сигары ножом отчекрыжил! — и Арсеньев зашелся хохотом.

Анна сдержанно улыбнулась. Николай, исподтишка поглядывавший на нее, перевел дух, когда убедился, что негодования у супруги история из давнего прошлого не вызвала.

— Да полно тебе, Яшка, случайно так вышло, — пробормотал он.

— Ладно тебе, случайно! Это как случайно в игольное ушко ниткой попасть.

— А вы грузный человек, оказывается, — произнесла мадемуазель Паскаль, поворачиваясь к Николаю. — Как ваш царь Жан.

— Грозный! — перевел Арсеньев и расхохотался. — Грузным Николая нашего звать несправедливо. А вот Кирилла с той поры из Бессонова в Безносова переименовали.

Катенька зябко поежилась. Платон Кондратьич мигом вскочил.

— Нам, если позволите, лучше на луг вернуться, пока солнце еще стоит высоко, — сказал он, обращаясь к Анне и ее супругу. — У нас этюд не закончен, освещение бы не упустить.

— Ступайте, — торопливо сказал Николай.

Катенька живо вышла из-за стола.

— Зиночка, — ровным голосом произнесла Анна. — А твой рисунок разве закончен?

Зиночка вздохнула и вышла из столовой следом за сестрой и учителем. Волжинский с любопытством посмотрел на гувернантку, но та не тронулась с места. Либо юный художник считался благонадежной охраной, либо за столом ей было куда интересней.

— Из-за чего горели такие страсти? — осведомилась она, не сводя с Николая пламенного взора.

Тот дернул воротник, ослабляя его.

— Да разве я помню, — промямлил он. — С той поры столько воды утекло.

Арсеньев, хоть и был под хмельком, почуял опасность и пришел на выручку другу.

— Известно, как бывает, — сказал он. — Дело молодое, горячее. Кто-то за картишками слово сказал, кто-то краем уха не так расслышал, вот вам и перепалка, а там и потасовка.

Мадемуазель Паскаль криво ухмыльнулась, безмолвно намекая, что ее не обманешь, но вслух ничего говорить не стала. Вот и славно.


Разговор вернулся к злополучной дуэли, когда мужчины уединились в курительной.

— Эк тебя француженка эта глазами жгла! — упрекнул Арсеньев друга.

Николай передернулся.

— Веришь, боюсь я эту мамзель Оскаль. Того и гляди укусит.

— Водки ей больше не давай, — посоветовал Арсеньев. — На самое донышко стопки плеснула — а как в костер попало. Страстная натура, сразу почуяла, из-за чего у вас тогда с Бессоновым сыр-бор вышел.

— Из-за дамы, стало быть? — спросил Волжинский безразличным тоном.

Николай тотчас развернулся в его сторону.

— Ты, шурин, чего не подумай. Молодой я был, непросватанный.

Волжинский пожал плечами.

— Я и не думаю. Так что случилось-то?

— Да спор дурацкий из-за актрисульки вышел, — с раздражением произнес Николай. — Вот и вся недолга.

— Не скажи, — вмешался Арсеньев. — Бессонов тогда и впрямь лишнего наговорил.

— Пьяные были, — отмахнулся Николай. — А как протрезвели, извиняться не стал. Вот и приключилось такое.

— Как же ты ему в нос-то попал? — спросил Волжинский.

— Да не целил я ему в нос! Решил пальнуть так, чтобы мимо уха у него свистнуло. Охолонуть на будущее. А он испугался, видно, в последний момент да голову и отвернул. Вот ему и мазнуло по носу.

— Судьба, — наставительно подняв кверху палец, изрек Арсеньев. — Завидовал он тебе, Николаша, на тебя ж все девки вешались. Кстати! Что за слухи про утопленницу у вас ходят?

В памяти Волжинского мигом встало озабоченное лицо Анны. Сестра так и не успела рассказать ему, что ее тревожит.

— Что за утопленница? — живо спросил он.

— Тьфу ты! — гневно махнув в воздухе трубкой, воскликнул Николай. — Что тебя, Яшка, в мемуары понесло? Я ж тогда едва постарше Катеньки был!

— Какие мемуары, когда она у вас, сказывают, сейчас шалить принялась?

— Пустое болтают, — отрезал Николай Петрович. Он снова затянулся, выпустил дым кольцами и задумчиво уставился в окно. — Хотя и впрямь что-то неладное с этой тиной.

— Так что произошло? — не отставал Волжинский.

Арсеньев молчал, предоставив другу объясниться самому. Николай вздохнул.

— Давно это было. Девка у нас была бедовая, прямо огонь. Евпраксией звали. Я по юности голову и потерял. Да все бы и ничего было, только Евпраксию того… заносить стало. Загордилась она, покрикивать на всех принялась. Кухарка у нас старенькая была, до Настасьи еще, так Евпраксия ее толкнула, та аж о стену ударилась. Маменька моя осерчала, узнав про то, да и сослала Евпраксию из дома, велела за свиньями ходить. Та ко мне кинулась: заступись мол, барин. А я за кухарку, старушку нашу, и сам зол был, вот и прогнал ее. Сама, говорю, виновата. Мало ли что меж нами было, все уж на нет сошло. Ну а на другое утро Евпраксию из пруда выловили. Кто ж знал, что она такое учудит! Да вот горячая была, непутевая.

— А сейчас-то что? — спросил Волжинский. — Как я понял, лет с тех пор немало прошло?

— То-то и оно. А теперь вдруг то цветы из пруда на дорожке лежат, то крыльцо тиной забрызгано, то водоросли валяются. Бабы шепчутся: Евпраксия из пруда ходить повадилась.

— У вас собака тут. Может, от жары в пруд лазит, а потом с шерсти все и летит?

— Кувшинки сорванные тоже с шерсти летят? К тому же, Пулька вечно ко всем ластится. Заметили бы, если бы у нее шерсть мокрая была.

Волжинский задумался.

— И давно такое?

Николай пожал плечами.

— Недели две. Или дней десять.

— То есть не сразу с вашим приездом началось? Вы же месяца два здесь.

— А кто его ведает, когда началось, — в сердцах сказал Николай. — Дней десять, как заметили. Но прямо тебе скажу: осточертело уже!

— Экий ты ловелас, — добродушно попрекнул его Арсеньев. — Нет чтобы бабе с миром упокоиться — аж на том свете позабыть тебя не может.

— Да не смешно это, Яшка, — буркнул Николай, снова устремляя взгляд в окно. — Не смешно.


Комната, отведенная Волжинскому на втором этаже дома, была небольшой, но светлой. Окно выходило в сад, его не заслоняли деревья, и лучи послеполуденного солнца пробирались за ситцевые занавески. Тишину нарушало только пение птиц. Арсеньев отбыл в свою Окуневку, Николай уединился в своем кабинете, Анна с «мадемуазель Оскаль» разбирали нотные альбомы, а девочки все еще пропадали где-то на лугу со своим наставником-живописцем.

Волжанинов оглядел отведенные ему покои. Стол, удобное кресло, кровать на высоких ножках. Пушистый ковер на полу. Напротив кровати — акварель: лошади возле реки. При виде этой картины Андрей невольно улыбнулся. В его детской комнате папенька с маменькой повесили картину с лошадьми. И он долго хранил секрет: у каждого конька было имя, и в своих вечерних грезах он пускался на них в странствия. На статном вороном катался на Кавказ, а гнедую красавицу брал с собой на корабль, и они, перебравшись через океан, спасались от преследователей-индейцев. Милая, немногословная, но все так заботливо подмечающая Анюта, неужто для нее эти детские мечты не были тайной?

Волжинский подошел к картине, подвинул ее. На синих в серебристую полоску обоях не было пятна, которое непременно остается в закрытом от солнца месте. Акварель повесили совсем недавно.

Многим ли так повезло с сестрой?

В дверь тихонько постучали.

— Андрюша? — осторожно позвал Аннин голос. — Не спишь?

Волжинский едва сдержал смешок.

— Какое спать-то?

Дверь отворилась, Анна вошла в комнату, улыбнулась.

— Ну, мало ли. Отдыхаешь с дороги.

Она присела на краешек кровати, вздохнула.

— Похоже, кто устал, так это ты, — заметил Волжинский, садясь с ней рядом.

Анна отмахнулась.

— От помощницы моей устала, не от работы. Эта неугомонная то одно сыграть порывалась, то другое. Чуть не силком ноты отобрала.

— Что, так плохо играет?

— Нет, что ты. Просто ее не остановить. Как заладит… — Анна тихо засмеялась. — Конечно, ее тоже можно понять: без дела скучает. Девочки сейчас все время за дверями, жаль их в погожие дни за фортепиано загонять. То в саду рисуют, то на лугу где-нибудь.

Волжинский припомнил юного наставника, галантно уведшего Катеньку от огорчившей ее беседы.

— Не слишком ли учитель юн? Глупостей себе не позволяет?

Анна даже вскинулась от возмущения.

— Да бог с тобой, Андрюша. Юный — да, но рекомендации уже имеет. От Липочки Нелидовой, помнишь ее? Платон Кондратьич с ее старшим сыном вместе в гимназии учился, а с младшими двумя занимался дома. Нелидовы на воды уехали, так он к нам обратился.

— Немецким-то не обязательно на лугу заниматься.

Волжинский поддразнивал сестру, но та простодушно приняла все на веру.

— А рисование как же? Он способный! — Анна кивнула на акварель. — Он нарисовал, кстати. Нравится тебе?

Волжинский улыбнулся.

— Нравится. Почти как те лошадки в детской.

И по ответной улыбке сестры понял, что правильно угадал, как та выбрала картину.

Он придвинулся к ней.

— Анюта. Ты говорила давеча, тебя тревожит что-то?

В глазах Анны погасли искорки.

— Да глупости, пожалуй, Андрюша… Ты в голову не бери. Дело-то давнее.

— Это ты про Евпраксию?

Анна встрепенулась.

— Рассказали уже?

— Да. Николай со своим горластым гостем рассказали.

Анна сложила руки на коленях. При виде этого жеста — знака печальной кротости — у Андрея защемило сердце.

— Дело-то давнее, — мягко произнес он. — Теперь он вроде остепенился, ты же сама говоришь…

— Да какое же давнее, Андрюша, — жалобно произнесла Анна. — Будто ее разбудило что-то, окаянную. Столько лет ничего не было, а теперь житья не дает.

На миг Волжинский подумал, будто ослышался. Не веря своим ушам, он смотрел на сестру.

Что же это получается? Анна расстроена не юношескими шашнями своего мужа, завершившимися гибелью непутевой девки, а… привидением? Это его-то рассудительная, проницательная сестрица?

Каким бы сочувствием он ни проникся к переживаниям Анны, ему с трудом удалось сдержать смех. Волжинский все еще боролся с собой, когда сестра заговорила вновь:

— Катенька переживает, совсем с лица спала. Не знаем, что и делать. Поверишь ли, я уж к батюшке местному ездила, отцу Никифору. Хотела заупокойную заказать — так он ни в какую. Нельзя, говорит, коли сама на себя руки наложила.

Андрей потер ладонью лоб. Вот что тут скажешь?

— А видел ее кто-нибудь? — спросил он наконец.

— Боже упаси. Только проказы ее видели. То водоросли, то цветы, то тина.

— И все появляется по ночам?

— По ночам.

Волжинский невольно усмехнулся уголком рта.

— И что же, никто проследить не попытался?

Анна торопливо перекрестилась.

— Да упаси господь, страсти такие. И потом, как проследишь-то? Один раз на дорожке следы, другой раз — с обратной стороны дома, на крыльце. А бывало, водоросли даже возле конюшни находили.

Волжинский удовлетворенно кивнул головой. Невозможность выследить злокозненного духа объяснялась вполне здравыми причинами. И то благо.


Вечером, готовясь ко сну, Волжинский спросил себя, а не затеять ли в самом деле засаду, пусть хотя бы и на авось. За ужином он и сам приметил то, что не сразу бросилось в глаза раньше: бледность племянницы, темные круги у нее под глазами. Это можно было бы принять за признаки слабого здоровья, но раз Анна связывала ее состояние с творящейся в поместье чертовщиной, значит, девочке действительно сделалось хуже.

И все-таки он отказался от мысли о слежке. Место было почти незнакомое. Присмотреться сначала надо, продумать все, а то как бы злокозненный поганец его самого не высмотрел.

Приняв это решение, Волжинский затворил в своей комнате ставни, чтобы утренние лучи не разбудили его слишком рано, задул свечу и забрался в постель.


Наутро возле дома поднялась суета. Тревогу забила Зиночка, вышедшая пораньше, чтобы полить любимую клумбу с цветами. На одном из плоских камней, которыми была выложена дорожка, виднелись пятна из тины. В этот раз это были не просто брызги: они образовывали отчетливый отпечаток босой ноги.

Катенька, одной из первых прибежавшая на обеспокоенный возглас сестры, поспешно вернулась в дом. Теперь она сидела на диване в гостиной, поникшая и тихая. Пальцы машинально мяли краешки шали, наброшенной на плечи, несмотря на тепло.

Николай подошел к собравшимся у клумбы почти одновременно с Андреем.

— Лизавета! — он повелительно мотнул головой в сторону дома. — Барышне чай приготовь.

Лиза подобрала подол и заспешила к крыльцу.

— Меня подожди! — окликнула ее Анна. — Я в чай успокоительные травки добавлю. Да за что же такое…

«Может, она и не призрака боится, а за девочку переживает», — задумался Волжинский. Он опустился на корточки и принялся внимательно разглядывать отпечаток.

Нога широкая, не барская. Тина подсохла, съежилась, но все равно отчетливо видны подушечки пальцев, изогнутая линия ступни. Волжинский наклонился, всматриваясь получше. Протянул руку, коснулся маленького беловатого комочка в каком-нибудь вершке от следа. Поддел его ногтем — и комок легко перекатился ему на палец.

— Зиночка, — позвал Андрей. — Ты давно этот след нашла?

— Нет, — грустно откликнулась племянница. — Только сейчас, перед завтраком хотела к цветам успеть.

Волжинский поднял голову, посмотрел на утреннее солнце, выбиравшееся из-за кленовых крон.

— Ой! — вскрикнула Настасья.

Пулька, увидевшая столько людей, с которыми можно пообщаться, налетела на нее со всего маху, едва не сбив с ног, прошмыгнула в самую середину собрания и вмиг разметала отпечаток ноги пушистыми лапами. Зиночка невольно засмеялась.

— Вот и хорошо, — буркнул Николай. — Настасья, пришли горничную, пусть замоет тут все как следует.

Он развернулся и направился к дому. За ним пошла Настасья, а следом — и Зиночка, решившая выпросить на кухне что-нибудь для Пульки.

— Вот егоза, а!

По дорожке ковылял Архип. Взмахом руки он указал на Пульку, резво прыгавшую вокруг Зиночки.

— Веселая она у нас, — пояснил он Волжинскому, словно оправдываясь перед гостем за свою любимицу.

— А скажи-ка, Архип, — произнес Волжинский. — Пулька твоя ночью не лаяла?

— Не, барин, не! Ежели вам кто почивать помешал, так то не она была!

— Да нет, мне никто не мешал, — улыбнулся Волжинский. — Но она бы почуяла, если бы тут чужой был?

Архип посмотрел туда, где еще виднелись скомканные комочки тины.

— Вон вы про что, барин, — тихо произнес он. — Ну да, верно говорите. Не Евпраксия это.

— А кто же тогда?

— А мне откуда знать? — развел руками Архип. — Я вам одно скажу: мертвеца Пулька бы уж точно учуяла. Вой бы подняла. А раз тихо все — не было тут, значит, никакой покойницы.

Волжинский с понимающим видом кивнул, в глубине души невольно умилившись таким простодушием. А Архип между тем продолжал развивать свою мысль:

— Да и не стала бы она зря людей пугать, Евпраксия-то. Шальная она была, вспылить могла. Но не злая, нет.

Волжинский взглянул на него.

— Ты что же, хорошо знал ее?

— А как же, барин, — выцветшие глаза Архипа смотрели ровно и бесстрастно. — То ж племянница моя была.


За завтраком Катенька слегка приободрилась: видно, подействовали травы. А может, сказалось и то, что все старательно избегали упоминаний об утреннем происшествии. Но стоило Зиночке после окончания трапезы позвать сестру в сад, как та отчаянно замотала головой:

— Нет-нет, мне не хочется выходить.

— Ну вот! — огорчилась Зиночка. — Ты слышала, что Настасья сказала? Жаркие дни скоро кончатся, дожди зарядят. Будет еще время дома насидеться.

— Не пойму, почему она так решила, — устало произнесла Катенька. — По-моему, эта духота еще надолго.

— Настасья дело говорит, — вмешался Николай. — Так обычно перед грозой парит.

— Папенька, мне, право, лучше в доме…

— Давайте тогда музицировать, мадемуазель Катрин! — пальцы мадемуазель Паскаль вцепились в спинку Катенькиного стула, как когти коршуна — в цыпленка. — Ваш папенька давно не слышал, как дивно вы играете!

В глазах Николая мелькнула паника. Он схватил со столика газету недельной давности и ретировался в свой кабинет. Анна, пряча улыбку, повернулась к Зиночке.

— Погуляй в саду, егоза, пока и вправду погода не испортилась.

Зиночка мигом исчезла за дверью. Платон Кондратьич влечения к музыке, по-видимому, не испытывал: он ушел в свою комнату. Волжинский подождал, пока Катенька вместе с «Оскаль» не скроется в гостиной, где стояло фортепиано, и обратился к сестре:

— А далеко ли до этого злосчастного пруда, Анюта?

— Да нет, — сказала Анна. — Это за домом, как через яблоневый сад пройдешь, так сразу увидишь.

— Прогуляюсь туда.

Анна пожала плечами.

— Что толку. Впрочем, как знаешь.

И она с безнадежным видом махнула рукой.


Пруд был невелик, но красив на тот особый печальный и дикий лад, который свойственен когда-то любимым, а ныне заброшенным, запустелым местам. Ива клонилась к нему с берега, точно пыталась обнять. Над густо покрытой ряской водой то тут, то там зависали стрекозы, чтобы через несколько мгновений возобновить свой стремительный полет.

Волжинский обошел вокруг пруда, внимательно глядя себе под ноги. Увы. Жара иссушила землю, и если тут и были какие-то следы, то разглядеть их сумел бы лишь индеец со страниц романов Фенимора Купера. Только в одном месте ему повезло. Там, где маленький мысок вдавался в воду, он заметил полукруглый отпечаток, похоже, от сапога. Он наклонился, присматриваясь к своей находке.

— Потеряли что, барин?

Волжинский выпрямился. Перед ним стоял Архип и смотрел на него своими спокойными, ничего не выражающими глазами.

— Да нет. Не потерял. А скажи мне, как тут насчет рыбы?

В глазах сторожа наконец промелькнуло оживление.

— Карасей здесь всегда хватает, барин.

— Рыбачишь?

— А то как же! Господа ж не против.

— Понятно, — кивнул Волжинский, мельком взглянул на вытертые до белесоватых проплешин сапоги Архипа и неспешно зашагал к дому, видневшемуся за яблоневыми кронами.

Анна встретила его возле крыльца.

— Посмотрел пруд? — спросила она. В ее голосе слышалось усталое равнодушие, точно она не видела смысла в действиях брата, хоть и не считала нужным останавливать его.

Волжинский подошел к ней. Из распахнутых окон лилась фортепианная мелодия. Говорить так, чтобы его могли услышать в гостиной, не хотелось.

— Посмотрел, — негромко произнес он. — Земля сухая, ничего толком не разберешь. Но кто-то же должен оттуда тину черпать.

Лицо Анны едва заметно побледнело. Андрей наклонился к ней.

— Ради бога, Анюта, не веришь же ты в эту околесицу с призраком? Кто-то изводит вас, кто-то очень скверно шутит. Не знаю, в кого метят, но хуже всех приходится Катеньке. Тебе дочь надо защищать, а не давних утопленниц отмаливать!

— Кто так может шутить, Андрюша? — жалобно спросила Анна. — Здесь же все свои.

— Кто-то — не свой. И его надо найти. Его или ее.

Анна тихо вздохнула и опустила голову. Лицо у нее сделалось растерянное, словно, выйдя в сад, она увидела, что все ее любимые цветы облетели.


Настасья оказалась права: уже к обеду воздух сделался вязким от духоты, а небо обрело грязновато-бесцветный оттенок. Потом из-за верхушек деревьев стремительно надвинулись тучи и хлынуло так, что к вечеру от разошедшейся сырости пришлось затапливать камин.

Зиночка недовольно ворчала, а Катенька как будто испытывала облегчение при мысли о том, что теперь уж никто не выгонит ее из-под защиты стен.

Волжинский стоял у окна в своей комнате. Отсюда видна была дорожка, огибающая дом и уходящая к пруду. Следить за ней и правда не имело смысла: таинственный «шутник» мог пробраться за тиной откуда угодно. Только теперь, когда земля на глазах разбухала под тугими струями дождя, ему будет куда сложнее не оставить следов.

Волжинский оглянулся на картину. Вороной конь склонил голову к воде, а гнедой смотрел в сторону, точно искал глазами кого-то извне, за пределами своего нарисованного мира.

— Так-то, брат, — тихо проговорил Волжинский. — Побываем-таки мы с тобой следопытами.


Рано утром, когда едва пробился серый пасмурный рассвет, по дому пролетел пронзительный крик Лизаветы:

— Опять! Опять, окаянная! Теперь и в дом пробралась!

Волжинский выскочил из комнаты одним из первых. Он торопился к месту очередной находки в надежде, что помимо знака от утопленницы здесь найдутся и какие-нибудь другие следы. Он действительно поспел раньше всклокоченного Николая, на ходу запахивавшего халат, и до Настасьи, вразвалочку спешившей с кухни, но это ничего не дало. На нижней ступени лестницы, ведущей на второй этаж, виднелся лишь тинный отпечаток босой ноги — и все.

Только на соседней ступеньке нашелся еще один беловатый комочек, наподобие вчерашнего. Так же легко отколупнулся ногтем. А больше ничего не было.

— Что за холера… — хриплым спросонок голосом выругался Николай. Он озирался, будто надеялся, что в подернутых редеющей темнотой углах таится силуэт загадочного шутника. Анна, кутающаяся в платок, стояла рядом с ним, сонно моргая.

Тина еще толком не высохла. След оставили совсем недавно.

Волжинский выпрямился.

— Я сейчас…

Но договорить он не успел.

— Маменька! Папенька! — Зиночка с криком выбежала на верхнюю площадку лестницы. — С Катей плохо!


Поначалу хотели послать за доктором одного кучера, но ливень, с вечера стихавший пару раз, возобновился с новой силой, и Николай, наспех набросив плащ, сам запрыгнул в повозку.

— Потороплю, чтобы не мешкал, — коротко объяснил он.

Платон Кондратьич и мадемуазель Паскаль, оба притихшие, сидели в столовой, но остальные места за столом оставались пусты. Анна вместе с Настасьей возились с пучками трав на кухне, Зиночка сидела возле сестры, а Волжинский, тоже завернувшись в плащ, вышел из дома. Повозка с Николаем уже скрылась из виду. Андрей мельком глянул ей вслед и заспешил к пруду.

При его приближении смолк бравый лягушачий хор, почти не слышный до начала дождей. Пруд будто встрепенулся, ряска на нем задорно поблескивала.

Волжинский обошел вокруг пруда дважды. И оказался единственным, кто оставил здесь следы. Поскользнулся пару раз, однажды чуть не сполз в воду — но так и не добился успеха.

В дом он вернулся изрядно обескураженным. Повесил на крючок мокрый плащ и прошел прямиком в свою комнату. Гнедой смотрел на него, как показалось в тусклом свете, с сочувственной насмешкой.

— Не выходит, брат, из меня индейца, — отведя с лица влажную прядь волос, признался ему Волжинский. И вдруг замер, неотрывно глядя не на коня, а на нижнюю правую часть нарисованного речного берега.


Доктор одобрил заваренные Анной травы, оставил микстуру и выписал рецепт еще на какое-то средство. В ответ на растерянный вопрос Николая, не стоит ли отвезти Катеньку обратно в город, с мягкой улыбкой покачал головой.

— Нервы вы, господин Ельчанинов, здесь не оставите — так с собой в город и увезете. Нервы лечить надо.

С этим и уехал. Его отбытие сопровождалось истерическим плачем Зиночки.

— Это из-за меня! — закричала она, закрывая лицо руками.

Волжинский, едва усевшийся, наконец, за стол, едва не выронил ложку.

— Помилуй бог, Зинуля, о чем ты! — пробормотал ошарашенный Николай.

Вместо ответа Зиночка кинулась вверх по лестнице. Хлопнула дверь ее спальни. Все в недоумении переглядывались. Через минуту дверь хлопнула снова, и Зиночка вихрем слетела вниз. В руках она держала акварельный рисунок.

— Вот! Вот все из-за чего! — всхлипывая, выкрикнула она. — Договорились же мы, что не станем рисовать этот проклятый пруд! А я все-таки нарисовала украдкой. Очень… к-кувшинки понравились…

Последние слова она с трудом вымолвила из-за душивших ее слез. Потом она схватила рисунок за середину и, прежде чем кто-нибудь успел ее остановить, быстрым движением разорвала его пополам. Скомкала обрывки и швырнула в камин. Огоньки пламени весело взметнулись вверх и прожорливо затрещали.

У Платона Кондратьича вырвался невольный вздох. Волжинский не мнил себя знатоком живописи, однако понимал причину этого огорчения: даже на его неискушенный взгляд рисунок был хорош.

— Зинуль, ну что ты… — растерянно проговорил Николай.

— После этого все началось! Я Евпраксию потревожила! А ведь договаривались не рисовать!

И она, вытирая кулачком глаза, побрела наверх. Николай пошел за ней следом, буркнув, что попробует ее вразумить.

— Бедное дитя. — Мадемуазель Паскаль поднялась с места и одернула свое чопорное платье. — Пойду повидай Катрин.

Платон Кондратьич, воспользовавшись затишьем непогоды, вышел в сад. В столовой остались только Волжинский и Анна. Андрей тотчас подсел к сестре.

— Анюта, а чьи комнаты на самом верху, с той стороны, что на пруд выходят? — понизив голос, спросил он.

— Платона Кондратьича и мадемуазель Паскаль, — машинально ответила Анна и только потом встрепенулась и подняла на него глаза. — А что?

— Да просто…

— Хочешь поменяться, чтобы пруд караулить? — невесело улыбнулась Анна. — Да нет, Андрюша, не поможет. Что там ночью разглядишь.

— Пожалуй, верно. А вот в доме можно и последить.

Анна вздохнула и устремила взгляд на окно.

— Надо же. Катенька только в доме чувствовала себя защищенной — а теперь и этот бастион рухнул. — Она повернулась к брату. — Кто же творит такое, Андрюшенька? И за что?

Волжинский закусил губу.

— Разузнаем, — пообещал он после минутного молчания. — Как поймем, за что, — так и узнаем, кто.

Он поднялся.

— Пойду-ка я к себе. В такую погоду ко сну тянет.

На самом деле сна не было ни в одном глазу, но Волжинский уже твердо решил, что следующую ночь проведет на страже. Значит, надо заставить себя заранее отоспаться днем.

Прежде чем уйти в свою комнату, он поднялся на самый верх. В коротеньком полутемном коридоре смутно белели две двери. Волжинский тихонько подергал каждую из них — обе оказались заперты.

К вечеру Катеньке полегчало достаточно, чтобы она спустилась к ужину. При виде ее бледного до синевы личика и темных кругов под глазами Волжинский стиснул зубы. Мельком взглянул на Николая — и увидел мрачное, сосредоточенное лицо. Можно было побиться об заклад, что этой ночью в доме решил бодрствовать не только он один.

Зиночка все время следила за сестрой. Выбрала на блюде с десертом самое аппетитное печенье, подложила ей на тарелку. Катенька слабо улыбнулась.

— Нет уж, это — пополам. Я же знаю, что это твое любимое.

— Ешьте, барышня, я завтра еще напеку прямо с утра! — Настасья подошла к столу и придвинула к ней все блюдо.

Катенька разломила печенье пополам, один кусок решительно передала сестре.

— За мое здоровье съешь, — велела она.

Тут уж Зиночке было не отвертеться.

— Анжели мои, — умилилась мадемуазель Паскаль и молитвенно сложила руки.


Окно комнаты Волжинского выходило на торцевую сторону здания, но и здесь отлично был слышен оживленный лягушачий хор. Андрей переставил стул как можно ближе к двери, чтобы этот гомон не заглушил ни малейшего шороха, который мог бы послышаться в доме.

Несколько раз глаза начинали слипаться. Он раздраженно мотал головой и сдвигался на самый краешек стула, чтобы потерять равновесие, если сон все-таки начнет одолевать. Сидел он в темноте, стрелок не было видно, и лишь бой часов в гостиной оповещал, как долго тянется его вахта. Но вот и голос малиновки за окном оповестил, что уже около трех часов ночи. Потом донеслось далекое кукареканье петуха. Небо стало сереть. Коротки, коротки летние ночи. Похоже, кое-кто так и не выбрал время, чтобы подстроить жителям дома новую подлость.

Волжинский встал, разминая затекшие ноги. Из зеркала на него глянуло бледное угрюмое лицо, довольно жуткое в зыбком предрассветном свете.

— Сейчас бы сам за призрака сошел, — пробормотал он, усмехнувшись.

Он подождал еще некоторое время и подумывал уже, не прилечь ли и не урвать ли хоть немного сна до завтрака, как снаружи донеслось горестное восклицание Лизаветы.


Комок водорослей лежал на дорожке позади дома, ближе к углу. Андрей хотел было наклониться к нему, но его остановил окрик:

— Не трогай!

Оглянувшись, он увидел торопливо шагающего к нему Николая. С первого взгляда становилось ясно, что он тоже провел ночь на ногах, да еще и полностью одетым. Только волосы, густые, вьющиеся, были всклокочены сильнее обычного.

Николай размашистым шагом подошел к слегка подсохшему комку. Похоже, водоросли пролежали здесь не менее часа. То есть они очутились на дорожке, когда как минимум один Андрей еще держал свою вахту.

— Не трогать, — распорядился Николай. Он упер кулаки в бока и огляделся. — Лизавета, убрать! Не водоросли, метлу убрать!

Горничная, уже раздобывшая где-то метлу, озадаченно попятилась.

— И следите, чтобы к этой дряни никто не прикасался. Никто, кто жить хочет. Лизка, кучера зови. Пусть запрягает.

На дорожке появилась Анна, закутанная в шаль.

— Коленька, потише! Не ровен час, Катенька услышит!

Николай вздрогнул и бросил взгляд на дом.

— Да нет, у нее окна на другую сторону. Ни слова ей! Только следите, чтобы она за дом не заходила. И, Анюта, тебе тоже говорю, и всем остальным вели: не притрагиваться к этой… к холере этой.

— Ты что затеял, Николай? — спросил Андрей.

— К Яшке поеду. У него псы след брать обучены. От нашей Пульки тут толку не будет: чужаков она погонит, а по нюху не найдет. Одолжу у Яшки Сполоха с Задором. Те по запаху комара сыщут.

— Ты бы поел… — начала было Анна, но Николай отмахнулся.

— После, Анюта, после. Надо сейчас, пока след не остыл.

Он скрылся за углом дома. Со стороны конюшен уже доносилось конское ржание: поднятый Лизкой кучер времени не терял.

Анна мгновение стояла неподвижно, а потом повернулась к брату. Лицо у нее было почти такое же бледное, как накануне у Катеньки.

— Андрюша, что ж это будет? — Она стиснула пальцы. — Коленька же если кого найдет — убьет…

Андрей поднял голову, посмотрел на окна. Ни в одном даже занавески не колыхались, хотя вряд ли зычный голос Николая не согнал сон хоть с кого-нибудь с этой стороны дома.

— Не убьет, — тихо, чтобы услышала только Анна, сказал он. — Только подождем, пока он уедет.

Долго ждать не пришлось. Николай запрыгнул в повозку, кучер тряхнул вожжами, и вязкая после ливней земля хлюпнула под колесами. Андрей подождал, пока они не скроются за воротами, и вернулся за дом.

— Платон Кириллович! — крикнул он, запрокинув голову.

С минуту было тихо. Потом занавеску в одном из верхних окон отдернули.

— Кондратьич, — поправил юный наставник, свесив голову вниз.

— Да ну? Вы спуститесь вниз, потолковать надо.

Несколько мгновений Платон Кондратьич мерил его взглядом, потом коротко кивнул и исчез из виду.

Вниз он спустился, опрятно одетый и бодрый. Пожалуй, даже чересчур бодрый. Сбежал со ступенек и подошел к Волжинскому, поджидавшему его вместе с Анной у кустов смородины. Анне отвесил учтивый поклон, к ее брату повернулся с вызовом.

— О чем поговорить желаете? — насмешливо спросил он.

Волжинский заложил руки за спину, посмотрел на ворота, потом перевел взгляд на Платона Кондратьича.

— Вам известно, куда господин Ельчанинов отбыл?

— Признаться, не расслышал, — последовал дерзкий ответ.

— Скверно, что не расслышали. Ну так я вас просвещу. Николай Петрович отправился к своему другу, господину Арсеньеву, за псами-ищейками. И я бы на вашем месте поторопился собрать вещи.

Волжинский слышал, как у его плеча шумно вздохнула сестра, но не отвел глаз от Платона Кондратьича. Тот некоторое время молчал, только глаза его, колкие, как разбитое стекло, всматривались в лицо собеседника.

— С какой стати? — спросил он наконец.

— У вас должно хватить ума остановиться вовремя, Платон Кириллович. Вы же Кирилла Бессонова сын, верно?

Лицо юного наставника посерело, но не от страха. Черты его лица заострились, губы сжались в тонкую линию. Он сделался похож на хищного зверька, мелкого, но бесстрашного и охочего до крови.

— Вы хороший художник, Платон Кириллович. Как ловко босую ногу тиной нарисовали, да еще ночью. Правда, воском со свечки накапали, что возле клумбы, что на лестнице. Рекомендацию госпожи Нелидовой наверняка превосходно подделали, заменив в ней одну только фамилию. Инициалы сохранили — мудро сделали, метки на одежде перешивать затруднительно.

Рот молодого человека скривился в презрительной усмешке. Казалось, на мгновение он едва не поддался соблазну отрицать все, но предпочел этого не делать. Он по-прежнему молчал. Волжинский поневоле продолжил:

— И тину, и водоросли заранее запасли, заметив из окна, как я вокруг пруда следы высматриваю. Поняли, что по сырой земле пробираться к воде будет рискованно. Склянку с тиной спрятать нетрудно: горничная и не сообразит, прибираясь, что это не краска какая-нибудь.

Платон Кириллович хмыкнул.

— В доме два раза подряд рисковать не стали: поняли, что выследят. Водоросли на дорожку из окна закинули. Умно, хитро. И подло.

— Подло? — переспросил Платон Кириллович. — Вам ли про подлость говорить? Не ваш ли зять моей семье всю жизнь изувечил? Я с малых лет слышал, как над моей фамилией глумятся. Безносов, Безносов… Вот я и подумал: а походите-ка всем родом без сна месяц-другой — так нашу фамилию как следует запомните! Я знал, что у вас наверняка найдется, чем совесть попрекнуть, — и не прогадал!

Волжинский молчал, но не потому, что нечего было ответить, а потому что мысленно считал от нуля до десяти, а потом — в обратной последовательности. Мудрый человек научил так делать, если до боли в костяшках пальцев хочется размазать чью-то физиономию.

— Катенька… — одними губами произнесла Анна. — Катеньку-то за что? Девочки к вам так привязались…

Голова юного Бессонова нервно дернулась.

— Не в них целил. Но за дочерей заботливому папаше больней, чем за себя.

Волжинский качнулся. Анна охнула, ухватила его за рукав сюртука. Но напрасно она боялась: все силы, которые Андрей готов был вложить в удар, влились в слова:

— Вашего папеньку изувечил не Николай Петрович, а его собственное малодушие. Господин Ельчанинов ему возле уха метил, как сам нам потом и рассказал. Не отверни ваш родитель голову со страху, не пришлось бы ему всю жизнь позорную метку носить.

Бессонов с шумом втянул в себя воздух. Кулаки его сжались, он даже слегка привстал на цыпочки. Но бросаться на рослого противника не рискнул. Фамильная доблесть, ничего не скажешь.

— Вы, Платон Кириллович, одну промашку допустили. Подпись в углу той картины, что у меня в комнате висит. Она, конечно, росчерком, завитушкой, но что вторая буква «е», а не «о», хорошо видать.

Бессонов уже взял себя в руки. Он снова усмехался.

— А это не промашка. Наша фамилия на картинах останется.

— Ну что ж, я позабочусь о том, чтобы упрочить вашу славу. О случившемся будет направлена депеша в вашу гимназию. Впредь, думаю, никакие рекомендации, ни подлинные, ни фальшивые, вас не выручат.

Туше. Бессонов сник, в глазах промелькнула тревога.

— Я лишь одно могу для вас сделать, — продолжал Волжинский. — Николай Петрович поехал за собаками, обученными брать след. До Окуневки отсюда недалеко. Так вот, я советую вам убраться отсюда до того, как он вернется, потому что после за вашу шкуру никто ломаного гроша не даст.

Бессонов хотел что-то сказать, но Андрей перебил его:

— Вон.

И тот, опустив голову, развернулся, взбежал на крыльцо и скрылся в доме. Послышался скрип ступенек.

Андрей обнял сестру за плечи и повел ее в глубину сада.

— Пойдем. Неохота провожать этого крысенка.

— Андрюша… — Анна прижала руки к вискам. — Что же мы девочкам скажем?

— Скажем как есть, но не сразу. Пусть все успокоится.

Он оглянулся на дом.

— Стоило бы, конечно, ищеек подождать… — Он перехватил панический взгляд Анны и улыбнулся. — Шучу. Не хватало, чтобы ради такой ничтожной дряни Николай по этапу пошел.

Они обошли вокруг дома. Из окна гостиной послышались звуки фортепиано: неуверенные, будто кто-то для знакомства прикасался к клавишам пальцем.

— Зиночка, — донесся из-за занавески голос Катеньки. — А ты, пожалуй, пруд снова нарисуй.

Звуки фортепиано смолкли.

— Да ты что, Катя!

— Правда же! Только ты его с чистой водой нарисуй, синим, как небо. И чтобы солнечные лучи сверху падали. И с кувшинками, но без этой ряски противной. Нарисуешь ведь, Зизи? Нарисуешь?..