Пряха Чёрного Шёлка

В Эпоху Становления, когда мир был юн, а формы его зыбки, произошла Первая Катастрофа. Древний Левиафан Забвения, существо из иного слоя бытия, попыталось прорваться в реальность. Оно не сражалось с Богами и не стремилось уничтожить миры. Его сутью было Небытие, и своим дыханием оно разрушало связи. Там, где оно проходило, причина переставала вести к следствию, действие - к результату, а прошлое - к будущему. Реальность начинала расползаться, как гнилая ткань.

Боги могли создавать миры, но не могли зашить эти рвущиеся основы. Их сила была подобна молоту, а требовался тонкий инструмент. Тогда из слёз Богини Сострадания и стали Воли Всеотца были созданы первые Чинильщики, каждому из которых был дан свой инструмент для поддержания целостности бытия:

Молотобойцы, хранители устоев, чья сила закрепляла реальность, не давая ей распасться.

Серебряные Змеи, певцы цепи, чей дар укреплял связи между судьбами и мирами.

Пепельные Собиратели, санитары бытия, чья жуткая власть позволяла вырезать и поглощать неисцелимые язвы хаоса.

И, наконец, Пряхи Чёрного Шелка (хотя тогда их шёлк был серебряным). Для них был уготован инструмент - Игла.

Из всех Чинильщиков только Пряхи были людьми. Да, своей волей Всеотец даровал силу смертным, что далеко не всем пришлось по нраву.

Их даром было видеть саму Ткань Реальности, бесчисленные нити судеб, времени, магии и причинности, и истинным предназначением был точечный ремонт: находя разрывы, они зашивали их мельчайшими, ювелирными стежками, используя свою собственную нить-магию, как материал для восстановления. Они были хирургами мироздания.

Но сила в смертных руках искушает. Пряхи первыми пали, ослеплённые гордыней. Они поняли: зачем зашивать разрывы, если можно переплетать целые нити для личной выгоды? Зачем служить равновесию, если можно стать его властителями?

Искушение началось с малого - поправить судьбу жестокого правителя здесь, обеспечить урожай целому городу там. Их благодарили, их боготворили. Но благодарность скоро сменилась требованием, а затем - страхом.

– Почему они помогают им, а не нам? - шептались в соседних королевствах. – Почему они решают, кому быть счастливым?

Пряхи из целителей превратились в судей, а затем - в тиранов, плетущих интриги уже не ради порядка, а ради власти и личного обогащения. Они возомнили себя архитекторами реальности, забыв, что были всего лишь скромными реставраторами.

Они не знали или не желали знать о фундаментальном Законе Отдачи. Каждое вмешательство в чужую судьбу, каждая украденная удача, каждая сломанная воля вплетала в их собственную судьбу чужой рок, чужие пороки и кармические долги. Их серебряный шёлк постепенно чернел, становясь липким и ядовитым. Они навлекали на себя каскад последствий, пробуждая гнев других Родов и привлекая внимание новых стражей - Хранителей Бездны, чья жажда поглощать вышедшую из-под контроля магию родилась из искаженного наследия Пепельных Собирателей.

И гнев этот обрушился на них не как кара небесная, а как медленное, неумолимое угасание. Корабли самых щедрых покровителей рода стали тонуть в спокойных водах. Золотые прииски, чьё богатство они прибрали к рукам, затопила вода. Дети, ради счастья которых они ломали судьбы соперников, болели и умирали. Каждое «благо», добытое силой, оборачивалось новой бедой. Их личные состояния таяли, замки ветшали, их имена, некогда произносимые с трепетом, стали синонимом несчастья. Они пытались выплеститься из этой ловушки, создавая всё более сложные и изощрённые комбинации, но лишь сильнее запутывались в собственной паутине, пока не превратились в жалких пауков, сидящих в центре рушащейся сети.

Они ткали своё падение столетиями, нить за нитью, пока от великого рода осталась лишь горстка вырождающихся потомков в разорённом поместье, проклятые собственным наследием. Их сила никуда не делась. Она просто стала оружием самоуничтожения.

***

Элира родилась в грозу. Это был не простой ливень, а яростная симфония небес, где молнии рвали багровое небо, а гром гремел, словно последнее предостережение угасающему роду. Леди Морван, родная тётка и последняя наставница Прях, принявшая младенца, позже рассказывала, что девочка не закричала, а лишь испуганно и сердито захныкала, будто мир с первого взгляда показался ей недостойным её присутствия.

В ту ночь в камине, громко потрескивая, ярко горели дрова. Искры разносились от пламени, создавая причудливые фейерверки в воздухе.

– Она пришла, чтобы завершить всё это, - прошептала повитуха рода, глядя на то, как тень от языков пламени легла на личико младенца. Леди Морван не ответила. Она не знала, для чего появился этот ребенок: для завершения столетий невзгод или для финального акта падения Рода.

Её колыбель была из чёрного дерева, обшитого выцветшим бархатом, на котором умелыми, но давно умершими руками были вышиты серебряные пауки. Вместо звенящих погремушек над ней скрипели древние веретена, а нянька напевала не детские потешки, а старинные, сумрачные гимны о Нитях и Узле. Элира росла, окружённая не любовью, но тяжким, давящим ожиданием. Она была последним побегом на засохшем стебле великого рода, и на неё смотрели не как на ребенка, а как на сосуд для угасающей, отравленной силы.

Её мир был призраком былого величия. Она играла с куклами, чьи шёлковые платья истлевали в руках, оставляя на пальцах запах тления. Она бегала по бесконечным анфиладам залов, где на стенах висели портреты предков с надменными лицами и пустыми глазницами - драгоценные камни с их рамок давно были проданы. Она училась читать не по детским книжкам, а по пометкам на полях магических фолиантов, где её прабабки обсуждали стоимость того или иного «заказа» на изменение судьбы. Магия, власть и упадок были молоком, которым её вскормили.

Её детские годы были причудливой смесью призрачного волшебства и тоскливого одиночества. Пока дети кузнеца и трактирщика играли в солдатиков, она училась различать оттенки серебра на ветхом гобелене, сплетённом её прабабкой.

– Вот видишь, дитя? Эта нить - жизнь короля. Она толстая, но тусклая, в ней много власти, но мало радости, - пальцы леди Морван, иссохшие и холодные, водили по пыльной ткани. — А вот эта, тонкая и звонкая, - судьба поэта. Её легко порвать, но звучание было прекрасно. Мы должны были их беречь. А теперь... теперь всё это лишь прах и забвение.

– А эта чья? - спросила как-то Элира, ткнув пальцем в толстую, но перекрученную и местами потёртую нить, которая казалась самой невзрачной на всём полотне. Леди Морван вздрогнула и отвела её руку. – Это наша. Родовая нить Чёрных Прях. Видишь, какая она... больная? Таким стал наш шёлк. Таким он, возможно, станет и для тебя, если не будешь осторожна. – Я сделаю её снова сияющей, - с детской, не знающей сомнений уверенностью заявила Элира. – Сияющей или просто толстой и уродливой, как эта? - тётка снова указала на нить короля. Но девочка уже не слушала, её воображение пленяли блеск и мощь.

Элира слушала предания, но в её юной душе рождалось не сострадание и ответственность, а лишь жгучее нетерпение. Зачем нужно беречь этих ничтожеств? Почему они, великий Род Прях, всё ещё видящие саму основу мира, влачат такое жалкое существование, а эти богатеи живут в роскоши и имеют все блага мира?

Она находила подтверждение своей правоты повсюду. В погребах, забитых пустыми бочками из-под вина, которое когда-то лилось рекой на пирах. В сундуках, где под слоем нафталина хранились платья, стоимость которых в былые времена была соизмерима с ценой целого графства, а теперь это лишь полуистлевшие лохмотья со следами срезанных драгоценных камней. В рассказах тётки о том, как их предки диктовали условия императорам. Этот контраст между прошлым и настоящим, между возможностью и нищетой, взрастил в ней не желание вернуть утраченную честь, а жгучую, всепоглощающую жажду вернуть утраченную власть. Любой ценой.

В семь лет случилось первое, неосознанное проявление дара. Нянька, которую Элира невзлюбила за строгость, внезапно, без видимой причины, уронила и разбила одну из последних фамильных реликвий - фарфоровую вазу. Девочка в тот момент просто сидела в углу и яростно, до головной боли, желала, чтобы женщина ушла и оставила её в покое. Леди Морван, наблюдая за этим, не отругала её, а лишь горько усмехнулась, и в её глазах плескалась бездонная усталость: «Семя проросло. К сожалению, пока лишь сорняк».

Ваза разбилась с душераздирающим звоном, и наступила тишина. Нянька, бледная как смерть, смотрела на осколки, словно видела в них собственное будущее. А Элира, затаив дыхание, смотрела на тётку. Она ждала гнева, наказания. Но увидела лишь смирение и горькое примирение с неизбежным. В тот миг она поняла две вещи: её воля может влиять на мир, и те, кто должен был её сдерживать, слишком устали, чтобы это делать. Это было её первым выводом и пониманием целей в своей дальнейшей жизни.

Отрочество стало для Элиры временем циничного прозрения. Она поняла масштаб падения. Их поместье, некогда величественное, было похоже на великолепный труп. Роскошные гобелены скрывали плесень на стенах, а сквозь зияющие дыры в крыше бального зала легко просматривались звезды. Знатные соседи, чьи предки трепетали перед её родом, теперь смотрели на них с презрительной жалостью, как на отживших своё чудаков.

Однажды, возвращаясь с прогулки, она стала свидетельницей сцены у своих ворот. Двое сыновей местного барона, развлекаясь, метали ножи в старую, облупившуюся гербовую эмблему Чёрных Прядей - паука в серебряной паутине - на воротах их поместья.

– Попаду в мерзкое брюхо! - кричал старший.

– А я отрублю лапу твоему предку, колдунья! - вторил ему младший.

Элира застыла, как вкопанная. Унижение жгло её изнутри, словно кислота. Она не плакала. Не убежала. Она просто смотрела, впитывая каждую деталь: их наглые ухмылки, глупые лица, дешёвые, но крепкие камзолы. Она смотрела на них и думала не о своей боли, а о том, как будет выглядеть их нить страха, когда она к ней прикоснется. Как она заставит их руки дрожать, а сердца замирать от ужаса при одном её взгляде. В тот день она поклялась себе, что никогда, ни перед кем не будет чувствовать себя слабой и униженной.

Хуже всего были визиты кредиторов. Элира видела, как её гордая тетка, леди Морван, униженно склоняла голову перед толстым купцом, вымаливая ещё одну отсрочку по долгам, накопленными предыдущими поколениями Прях, жившими не по средствам и пытавшимися заткнуть дыры в своем благосостоянии всё новыми и новыми рискованными плетениями.

— Почему мы, обладатели величайшего дара, должны прогибаться перед этими ничтожествами? - шипела Элира, вбегая в покои тётки после унизительной сцены. Её руки сжимались в кулаки.

— Потому что наш дар - не для личного обогащения, дитя, - устало отвечала леди Морван, опускаясь в кресло. — Он для служения, а не для господства. А когда его используют для господства... - она обвела рукой полуразрушенный кабинет, — становится вот это. Наша бедность - не случайность. Это расплата. Шрамы на нашей родовой нити за каждую украденную удачу, за каждую сломанную волю. Мы пожинаем то, что посеяли наши предки.

— Тогда они были дураками! - холодно заявляла Элира. — Если уж воровать, то так, чтобы не быть пойманными. Если уж плести, то создавать такую паутину, из которой нельзя выбраться. Наши предки были просто неумехами.

– Ты не понимаешь! - голос тётки впервые повысился до резких нот, полный отчаяния. – Это не воровство! Это обмен! Ты берёшь чужое счастье, а в свою судьбу впускаешь чужое горе! Ты забираешь чужую любовь, а получаешь вечное одиночество! Смотри! - она схватила со стола странное тусклое зеркало и протянула его Элире. – Видишь эти тени под глазами? Это не от бессонницы. Это - отчаяние той девушки, у которой твой прадед отнял жениха. Чувствуешь, как ноет сердце? Это - боль купца, разорённого твоей прабабкой. Мы не можем это сбросить! Мы носим в себе все слезы, которые заставили пролиться! И ты будешь носить!

Элира вырвала зеркало и швырнула его в камин.

– Нет. Не буду. Я сильнее их. Я буду брать, но не буду платить. Я найду способ не отвечать за глупые поступки предков.

Её эгоизм расцветал пышным, ядовитым цветком. Она видела не «расплату», а «неудачу». Не «кармический долг», а «глупые ошибки». Для неё история рода была не предостережением, а учебником тактики, где нужно было просто исправить чужие промахи и выскользнуть их последствий.

В шестнадцать она была уже законченным циником. Её нереальная красота, унаследованная от рода, была холодной, мраморной и отчуждённой. Она смотрела на людей и видела не их самих, а их слабости, проступавшие сквозь призму её будущего дара, как гнилые участки на ещё невидимой ею паутине. Все они были игрушками, и она ждала лишь момента, когда сможет наконец взять их в руки и доказать тётке и всему миру, что сила Прях - это не бремя, а билет на вершину мира.

И этот момент должен был наступить в ночь её восемнадцатилетия. Она уже чувствовала пробуждение будущей силы под кожей, слышала краем сознания шёпот тысячи нитей, зовущих её, манящих своей осязаемой вибрацией и возможностями. Она стояла на пороге не просто взросления, - Элира обретала оружие и огромную власть. И она была готова воспользоваться этими открывающимися возможностями без промедления.

***

Приближение восемнадцатилетия Элиры витало в воздухе поместья, как запах грозы. Не праздничное оживление, а зловещая, звенящая тишина. Леди Морван стала похожа на тень, её движения вдруг стали резкими, хаотичными, а взгляд постоянно блуждал где-то за пределами видимого мира, будто она всматривалась в приближающуюся бурю. Элира же, напротив, была абсолютно спокойна. Это было холодное, уверенное состояние хищницы, знающей, что час охоты уже близок.

За неделю до назначенной даты в поместье прибыл странный гость - старик в выцветшем плаще, с лицом, испещрённым морщинами глубже, чем русла высохших рек. Он не назвался, но леди Морван приняла его в своей библиотеке при запертых дверях, как близкого знакомого . Элира, подкравшись, подслушала отрывки их разговора, сквозь толстую дубовую дверь.

– ...не сможешь остановить, Морван. Река, вышедшая из берегов... - голос старика был хриплым, словно скрипом колеса по гравию.

– Я должна попытаться. Она последняя...

– Последняя? Или первая в новом витке Падения? Ты чувствуешь это? Древние Нити натягиваются. Собиратели уже шевелятся в своих кельях. Они почуяли приближение пира.

Элира совершенно ничего не понимала, но слово «Собиратели» пронзило её холодом. Оно звучало как приговор и... вызов. Кто они такие, чтобы решать, кому пировать?

В ночь перед ритуалом она пробралась в ту самую библиотеку. При свете украденной свечи она отыскала на полке тонкий, ничем не примечательный фолиант в кожаном переплёте. Название не было выгравировано на обложке книги. Это был дневник одной из её прабабок, Иланы, который тётка не разрешала пока читать. Илана писала о первом осознанном применении дара - как она, движимая ревностью, «перерезала» тонкую розовую нить между своим возлюбленным и его юной кузиной.

«И я почувствовала, как что-то щёлкнуло, - писала Илана дрожащей рукой. – И не только в его судьбе. Во мне. Будто внутри оборвалась струна, что держала мою душу в равновесии. С тех пор я не слышу музыки. Только шёпот».

Элира с презрением швырнула дневник обратно на полку. Слабая дура, не сумевшая вынести бремя силы. Она, Элира, будет иной. Она не будет слушать шёпот. Она заставит слушать себя.

Девушка проводила много времени в заброшенной западной башне, которую в роду называли «Прядильней». Здесь, в круге из чёрного камня, поколения её предков проходили обряд инициации. Воздух здесь был густым и сладковатым, пахнущим остывшим пеплом и старым шёлком. Элира прикасалась к зазубренному краю каменного веретена, вмонтированного в пол, и ей казалось, что она слышит эхо тысячи голосов - шёпот, спор, смех и предсмертные крики тех, чья кровь текла в её жилах. Они были здесь. Они ожидали её прихода.

На стенах Прядильни остались выцарапанные надписи. Одни - молитвы о чистоте помыслов. Другие - признания в самых тёмных желаниях. «Я видела нить его жизни и могла перерезать её. Но не сделала этого. Сегодня я спасла мир от себя», - гласила одна. Рядом, другим почерком, было начертано: «А я перерезала. И это было слаще вина». Элира провела пальцами по этим буквам. Она чувствовала себя ближе ко второму автору. Он был хотя бы честен, считала она.

Вечером, в канун её дня рождения, леди Морван пришла к ней в покои. В руках она держала шкатулку из чёрного дерева, испещрённую такими мелкими серебряными узорами, что они казались паутиной, застывшей на мгновение.

– Завтра, - голос тётки был безжизненным, — по праву рождения ты примешь то, что является тяжким бременем и огромной ответственностью, и получишь его в полное владение. Последний дар рода последнему ребенку.

– Почему последний? - спросила Элира, не отрывая взгляда от шкатулки.

– Потому что после тебя некому будет его нести. Наш род стоит на краю исчезновения, если и дальше будет использовать свой дар в личных целях. Дом рухнет и это не метафора.

– А если я не дам ему разрушиться?

Леди Морван горько улыбнулась. Её мысли возвращались к сновидениям, в которых Элира, последняя Чёрная Пряха, стоит на развалинах родового гнезда. Она понимала, перед ней - та самая последняя трещина, что обрушит свод.

Она открыла шкатулку. Внутри, на бархате, тёмном, как беззвёздная ночь, лежало кольцо. Оно было массивным, серебряным, и его обод был не гладким, а словно свитым из бесчисленных тончайших проволочек, сплетающихся в причудливый, беспокойный узор. В центре сидел паук, вырезанный из обсидиана, его крошечные глазки - две капли застывшего серебра.

– Это - «Сердце Пряхи». Кольцо не украшение. Это ключ. Он поможет тебе… сосредоточиться в первый раз. Он, как фильтр, который даст возможность увидеть не всю информацию сразу, а ограниченно, чтобы не сойти с ума, будучи не подготовленным.

Леди Морван не сказала главного. Дело в том, что эта вещь для многих становилась также оковами, фокусируя дар на самом простом и грязном его применении - на плетении чужих судеб в своих интересах, а не на починке разрывов. Но ей всё же пришлось раскрыть одну нелицеприятную суть : кольцо было отлито из расплавленных перстней самых отъявленных грешных Прях рода, и в нём заточена и до времени дремала их коллективная алчность и жажда власти.

– Почему я должна надеть это? - Элира с отвращением смотрела на кольцо. Оно казалось ей живым и порочным. – Оно же отлито из их пороков и сразу затянет меня в ту же трясину.

Леди Морван посмотрела на племянницу с бесконечной усталостью, в которой смешались долг и отчаяние.

– Потому что иного выбора нет, дитя. Наш дар - это океан. Брось ребенка в штормящее море без плота, и он утонет в первом же водовороте. Его сознание разорвут миллионы голосов, его волю сожрут чужие боли. «Сердце Пряхи» - и есть тот самый плот. Узкий, неустойчивый, но единственный, что не даст тебе немедленно погибнуть.

– Но оно же поведёт меня ко дну по их курсу! - воскликнула Элира.

– Оно даст шанс, - поправила её тётка с неожиданной сталью в голосе. – Шанс выжить достаточно долго, чтобы научиться плавать самому. Да, оно фокусирует тебя на самом примитивном - на нитях личных страстей, обид и желаний. Это язык, на котором говорят кольца-предки. Это первый, грязный диалект силы. Но, овладев им, сильный духом может… услышать за ним другие голоса. Гимн целого мира, а не шепот отдельной судьбы. Слабая душа утонет в этом шёпоте и станет новой грешницей в сонме предков. Сильная… возможно, найдет свой путь.

Леди Морван умолчала, что за последние пятьсот лет ни одна Пряха не нашла этого пути. Все они становились новыми голосами в хоре порока, чьи перстни пополняли состав кольца. Она смотрела на Элиру и втайне надеялась, что её яростная, необузданная гордыня окажется тем самым огнём, что сможет переплавить наследие предков во что-то новое. Это была отчаянная ставка, последняя в длинной череде проигрышей.

– Так почему бы не отлить новое кольцо? Из чего-то чистого? - в голосе Элиры звучал вызов.

– Потому что чистота не выдерживает первого соприкосновения с нашей силой, дитя. Она лопается, как мыльный пузырь. Только тьма может вынести тьму. Только опыт падения может дать инструмент, чтобы устоять. Это проклятие нашего рода. Чтобы обрести силу, ты должна надеть оковы тех, кто пал до тебя. А чтобы стать свободной…

Леди Морван не договорила. Она не знала, что нужно сделать, чтобы стать свободной. Никто в их роду этого не знал.

Несмотря ни на что, Леди Морван, вопреки всему, надеялась, что уникальная личность Элиры сможет преодолеть природу кольца. Как в омут головой, тётка сделала ставку на её эгоизм и силу воли, как на меньшее зло по сравнению с немедленной смертью или полным подчинением.

Поэтому надевание кольца - это не глупость, а трагическая необходимость и сознательный риск, на который пошла леди Морван, пытаясь спасти и племянницу, и хоть какую-то часть наследия рода.

Элира осторожно надела кольцо. Оно было удивительно лёгким и тут же сжалось, идеально обхватив её безымянный палец левой руки, будто ждало свою хозяйку всю свою долгую жизнь. Холод металла тут же сменился странным, пульсирующим теплом.

В ту ночь ей приснился сон. Вернее, это был не сон, а видение, настолько ярким оно было. Девушка парила над безграничным полотном, сотканным из света и тьмы. Миллиарды нитей пели, звенели, стонали и шептались. И сквозь этот хаос она уловила отдельные, ясные обрывки: крик женщины, теряющей возлюбленного; ликующий смех мужчины, сорвавшего неожиданный выигрыш; тихий плач ребенка в подвале; злобный шёпот заговорщиков. Это были обрывки тех судеб, что были искажены её родом. Их боль, их порок, их отчаяние текли по нитям, как яд, и вливались в одну-единственную, толстую, чёрную, перекрученную и уродливую нить её рода. Она была похожа на шрам лика мироздания. И Элира поняла, что это и есть её наследие. Не сила. Шрам. Проснулась она не в ужасе, а с ледяной решимостью.

«Я не стану этим шрамом, - подумала она, глядя на кольцо. — Я стану ножом, который отсечёт всё ненужное».