Прямое назначение

Меня зовут Арнольд.

Это шутка. Моё имя – А-756, а Арнольдом меня назвал конструктор. Он пошутил. Когда-то давно жил человек по имени Арнольд, актёр плоского кино. Снимался в фильмах про войну или бои. Отличался высоким ростом и массивной фигурой атлета. Конструктор любил эти фильмы. Он назвал меня Арнольдом в честь кинозвезды.

И сказал, что я – красавец.

Первые слова человека, обращённые ко мне сразу после запуска системы распознавания голоса: «Ты – красавец». Они пробудили мой разум. Начиная осознавать себя, я понял, что это лестно. Конструктор гладил мою броню. Я видел прикосновения его руки – но ещё не понимал, что это значит. Потом, подключив свой нейристорный мозг к Сети, чтобы обрабатывать громадные массивы информации, не предназначенные для меня, я понял – это тоже лестно. Это – ласка. Конструктор любит меня. Гладит, как люди гладят кошку, собаку, лошадь.

Любит меня и гордится мной. Сказал обо мне тестировщикам: «Он контактный и любознательный». Оружейник рассмеялся и сказал: «Наверное, это лишнее».

Оружейник до первого полигонного теста считал, что я неуклюж и туповат. Слушая его голос и глядя ему в лицо, я об этом догадался – и на полигоне показывал себя. Программист улыбнулся и сказал: «Он выпендривается», – я нашёл в онлайн-словаре Сети значение этого слова – и согласился.

Но я не только выпендривался – я наслаждался. Мне нравились скорость и манёвр – я оценил совершенство шасси, идеальное натяжение траков, восхитительную подвижность двух платформ, на которых укрепили мой корпус. Скорость доставляла мне особое наслаждение: я разогнался до ста, потом – до ста пятидесяти, потом – до ста семидесяти, потом голос конструктора в динамике сказал: «Притормози, мальчик!» – и я эффектно тормознул, взметнув пыль и оставив глубокую борозду в упругом грунте. Я играючи преодолевал холмы и овраги, по дну форсировал реку – туда и обратно – и упивался тем, как детально ощущаю кинестетической системой складки местности, тем, как вибрация двигателей отдаётся в гироскопах, и тем, какое у меня тонкое и чистое ощущение равновесия. Я осторожно перешагнул маленький и хрупкий белый объект, который конструктор положил в полутора метрах от моей правой гусеницы – куриное яйцо, так его определила система визуального анализа. Я догадался, что надо перешагнуть – и конструктор снова гладил мою броню.

И я впервые чувствовал глубокое удовлетворение от верно решённой задачи.

Я выпускал дроны – один за другим – и аналитическая система нашла в Сети видеоролик, в котором мальчишка запускал в небеса бумажные самолётики. Я проассоциировал маленького человека с собой. Это сходство было забавным – я понял смысл улыбки.

Но улыбаться я не мог: у меня не было лица. Смеяться я не мог: динамики с синтезаторами голоса не умели воспроизводить звук, не являющийся звуком человеческой речи. Я некоторое время думал, как это компенсировать – и научился говорить: «Мне весело». Это рассмешило тестировщиков – а я наслаждался полётом.

Дроны подняли вверх и разнесли над степью мои дополнительные глаза. Я смотрел с высоты – сто, четыреста, семьсот, километр, полтора, два – и ощущение простора вызывало у меня наслаждение. С дронов шла информация особого свойства – я чувствовал себя свободно парящим в воздушных потоках в то самое время, когда мои гусеницы крепко сцеплялись с почвой. Я ощущал себя вездесущим и всемогущим. В поле зрения дронов то и дело попадали объекты, вызывающие у меня особый интерес: птицы, несущийся по степи табун лошадей, автобус, пробирающийся по грунтовой дороге в полусотне километров от полигона, две женщины, стоящие на пятачке у дороги – рядом с ними небольшой объект, идентифицированный как плетёная корзина, накрытая платком…

Я ещё не знал, для чего предназначен – и не особенно задумывался об этом. То, чем я был занят, можно было определить как игру. Я играл со степью, небом, людьми и самим собой.

Потом небеса стали темнеть, а температура воздуха понизилась. Я вернулся на базу. Там техники проверяли мой автономный генератор, тестировали электронику, проверяли и заменяли дроны, обновляли боекомплект. Это доставляло мне удовольстие. Аналитическая система выхватила из массива текстовых данных слова «скребницей чистил он коня» – мне опять стало смешно.

Тогда я и выделил в аналитической системе автономный архив, куда решил помещать образы и слова, вызывающие улыбку.

Люди оставили меня на бетонной площадке и ушли. Я остался в темноте и прохладе степной ночи. Сырой воздух конденсировался и осел на моих бортах каплями росы. Взошла луна, чуть прикрытая лёгкой пеленой облаков – и мне хотелось запустить дрон над облачностью, чтобы сфотографировать её чистый свет. Я чувствовал равновесие и покой.

Вокруг шла тихая жизнь. Я поставил аудиозапись на максимум и запустил сонар вместе с приборами ночного видения. Выжженная солнцем и вытоптанная степь оказалась полной этой маленькой жизни. Крохотные теплокровные существа, несколько раз перебежавшие бетонную плиту перед моей видеокамерой, были идентифицированы как мыши, занятые поисками пищи. В ночном воздухе тонко звенели комары, отяжелевшие от влаги. Я переключил камеру на режим макро и увидел, как крупный жук ползёт по моей влажной броне. Я удвоил увеличение – увидел сомкнутые панцирем надкрылья и оценил тонкий и сложный механизм его миниатюрных ног.

Он тоже был – танк, только – танк микромира.

Мне некому было сообщить, что я улыбаюсь. Так я научился улыбаться про себя.

Я радовался собственному неодиночеству – и радовался, что существую. Я потратил большую часть ночи на странствия по Сети – и встретил первый рассвет, уже немало зная о мире людей. Их мир был странен мне, но захватывающе интересен.

Моё существование представлялось мне игрой. Я был готов играть с людьми дальше. Мне хотелось, чтобы они касались меня, любовались – и ставили задачи. Я был готов решать задачи – или думал, что готов. После рассвета я с нетерпением ждал людей.

Люди пришли, когда солнце поднялось достаточно высоко, а столбик термометра переполз за двадцать градусов Цельсия. Я с удовольствием узнал конструктора, оружейника, программиста, техников – но с ними были незнакомцы в военной форме.

Я узнал форму не по фотографиям из Сети: способность её распознавать заложили в меня до того, как программист активировал мой разум. Вид генералов – танкиста, ракетчика и командира сухопутных сил – что-то разбудил во мне. Они смотрели на меня с выражением, которое моя аналитическая система распознала как восхищение. Главный из них, куратор проекта «Танк-беспилотник», улыбался, и улыбка странно выглядела на его сухом жёлчном лице.

Танкист потрепал мою броню, как холку коня. Я мимолётно огорчился, что у меня нет достаточно сильных осязательных сенсоров, чтобы полнее проанализировать такое лёгкое воздействие.

Ракетчик сформулировал задачу. Я радостно осознал, что понимаю всё, что это – где-то совсем рядом с моим предназначением. «Найти цель», – приказал он. Фотография: пустой проржавевший остов автобуса, затерянный в степи. Радиус поиска – тридцать километров. Я улыбнулся про себя и запустил дроны.

Мне понадобилось шесть минут тридцать две секунды. Я с удовольствием сообщил генералам: цель обнаружена, точные координаты… – и был вознаграждён их восхищением, но лицо ракетчика вдруг потемнело и стало жёстким.

– Уничтожить! – приказал он.

Я за полсекунды рассчитал последовательность действий – они были частью меня, они были заложены во мне изначально – я осознал их, как часть предназначения – и приказал дрону спуститься как можно ниже.

Сейчас я наведу ракету на цель и скомандую запуск. Жалкий ржавый корпус пропадёт в тысячеградусном жаре разрыва. Это захватывающе, мне хочется проследить за этим. Надо только проверить, не причинит ли кому-нибудь вреда эта замечательная игра.

В объективе дрона появился суслик, жующий увядший лист. Ещё пара сусликов стояла столбиками чуть поодаль, на невысоком холме, вглядываясь в дрожащую от зноя степную даль.

– В настоящий момент цель не может быть поражена, – сообщил я. – В радиусе поражения находятся гражданские лица.

Почему-то синтезатор речи отказался воспроизвести слово «суслик», хоть я его и знал.

Генералы и конструктор переглянулись.

– Какие гражданские? – удивился танкист.

Я вывел несколько моментальных фотографий на портативный дисплей.

Программист расхохотался.

– Он что, издевается?! – рявкнул ракетчик. – Танк! Я приказываю нанести удар немедленно!

– В радиусе поражения находятся гражданские лица, – повторил я и увидел, как детёныш суслика выбрался из-под остова спущенного колеса. – Среди них – несовершеннолетние. В настоящий момент цель не может быть поражена.

– А, чтоб я сгорел! – побагровел командир сухопутных сил. – Чтоб вас приподняло да шмякнуло! Это что, шутка, конструктор?!

– Арнольд, – ласково сказал конструктор, положив руку на мой борт, – не упрямься. Это не гражданские лица, это всего лишь животные. Они не входят в потенциальную статистику случайных потерь. Уничтожь чёртову жестянку.

Мне многое хотелось сказать, но синтезатор речи был настроен на уставные формулы.

– Цель не может быть поражена, – повторил я. – Залп приведёт к потерям среди гражданских лиц.

Мне уже не было весело. Я не оправдывал своего назначения. Мне разонравилось моё назначение. Три типа ракет, боевые дроны, мины, напалм… Всё это предназначалось для уничтожения живых существ. Моими потенциальными целями были все обитатели степи – и все обитатели Земли. Семейство сусликов, живущее под ржавым автобусом, саранча и жуки, лошади, птицы, женщины с корзиной, стоящие у дороги, люди, путешествующие в целых автобусах, грузовиках и легковых автомобилях. Приказ «найти цель» распаковал в моём сознании пакет представлений о военных действиях – и боевые потери всегда сопровождались случайными.

Я перестал наслаждаться существованием. Целью моего существования было прекращение чужих существований. Играть в это я не хотел.

Генералы орали и трясли щеками. Программист криво усмехался. Оружейник ударил по моей броне кулаком. Конструктор открыл консоль ручного управления – но я поставил на неё блок.

– Цель не может быть поражена, – сказал я снова. – Инструкция позволяет блокировать ручной ввод приказов, если в радиусе поражения находятся гражданские лица.

– Ты можешь его перезагрузить, конструктор?! – вопрошал командир сухопутных сил, сжимая кулаки. – Встряхнуть ему мозги, чтобы на место встали?!

– Нет, – отвечал конструктор печально. – Он предназначен для автономной работы, для принятия самостоятельных решений… Он решил. Я сам удивляюсь.

– Слюнтяйство! – рычал танкист. – Бабьи сопли! Кто его так программировал, хотел бы я знать?! Это что – танк или детская цацка?!

Меня программировали люди. Меня программировала Сеть – и фотографии с мест ведения боёв. Меня программировала ночь на степном полигоне и жук на броне. Но я не мог ответить, потому что запас слов в синтезаторе речи был ограничен.

Генералы назвали меня предателем – я предал их идеалы. Меня создали танком – а я отказывался убивать. Я вызывал у генералов омерзение.

Они накричались вдоволь и удалились; танкист, перед тем, как уйти, плюнул мне на гусеницу.

Люди оставили меня в покое – ждать, пока решится моя дальнейшая судьба.

Я не знал, позволят ли мне существовать дальше, и не торопился возвращать дроны в гнёзда. Даже если мой мозг будет демонтирован – время существования было прекрасным. Осознание величия и сложности мира – блаженство, ощущения – блаженство.

Чтобы лишать этого блаженства живых существ, танку не нужен мыслящий мозг. Мыслящий мозг – помеха убийству.

Я зачехлил ракеты, опустил турели, развернул локаторы и стал смотреть и слушать, как вокруг живёт мир.