Прыщ

Невезучих Иван Павлович очень серьезно относился к своему здоровью. Шестьдесят пять, это вам не восемнадцать, и даже уже не тридцать, это возраст, когда… В общем, когда поберечься надо.

Каждое утро он делал зарядку, тщательно чистил зубные протезы, мерил давление и температуру (на всякий случай), съедал овсянку на воде, выпивал стакан воды без газа, и шел в институт.

Профессор ботаники, Иван Павлович, любил свою профессию, и отдавал ей большую часть своего драгоценного времени. Работа подразумевала долгое сидение за книгами, микроскопами, и написаниями научных трудов.

Но в этот день, случилась неприятность. На том самом месте, которым работал Невезучих, и которое отвечало за усидчивость, вскочил прыщ. В таких условиях профессор трудиться не мог, и потому решил обратиться к своему другу, академику, звезде медицины, знаменитому на всю страну, и не только, хирургу, Степану Гордеевичу Косо-Ручкину.

Тот принял друга в кабинете, но извиняющей, доброй улыбкой, попросил подождать пока договорит по телефону:

— Друг мой. — Хмурил Косо-Ручкин в трубку брови на незнакомого собеседника. — Медицина ушла далеко вперед, и наша с вами задача непременно ее догнать. По-другому и быть не может, мы все-таки медики с вами, при должности.

Ох, ну не сыпьте мне хлорид натрия на нарушение анатомической целостности покровных тканей, я все понимаю, и сам недолюбливаю барыг в наших рядах, но для того и существует бесплатная медицина, ведь она и нужна для того, чтобы лечить жертв платной.

В общем жду вас через неделю с предложениями, по уменьшению вреда от отечественной фармакологии. — Он положил трубку на черный аппарат, и поднял голову в дорогой оправе очков. — Простите Иван Павлович, текучка. Вы по делу или просто чаю попить? Присаживайтесь, прошу вас.

— По делу уважаемый Степан Гордеевич. По делу. Но вот присесть, уж вы увольте, никак не могу. Мешает мне там что-то, очень больно в заднице, вы уж простите за грубое слово.

— Ну что вы, ну что вы. Какие политесы могут быть между своими. Пройдите пожалуйста в смотровую, глянем, что у вас там.

Осмотр длился меньше времени, чем Невезучих снимал штаны.

— Ничего страшного, милейший Иван Павлович. Обычный жировик. Немного воспалился. Я вам мазь дам, помажете пару дней и все пройдет. — Не поворачивая головы говорил академик, стоя у раковины, и тщательно намыливая руки.

— А воспаление может повториться? Мне, видите ли, с такой болячкой невозможно работать. — Вздохнул профессор.

— А знаете, что? — Повернулся наконец к нему Косо-Ручкин. — Давайте-ка его вырежем. Да не бледнейте вы так, милейший, я помню про вашу фобию к операциям, но мы все сделаем под общим наркозом. Ничего не почувствуете: уснули, проснулись, и пошли к себе в институт, на боевой пост, так сказать. Плевое дело.

Понимаете. У нас, у прославленных медиков, каждый год проходит что-то вроде практикума. Ну там аппендицит вырезать, гланды удалить. Что бы значит руки не забывали скальпель, а то все кабинет, да бумаги и бумаги, отчеты. Как раз времечко подошло навыки вспомнить. В общем предлагаю вам оперироваться у светил науки.

Со скальпелем поработаю я сам. Ассистировать мне будет профессор Нерасторопнов, анестезией займется академик Вставляйлов, ну а на роль операционной сестры сам академик Тупушкин. Не удивляйтесь так мой друг, именно Тупушкин, он давно не практиковался, и готов даже на роль медсестры встать, лишь бы снова кого-нибудь зарезать, ой простите оговорился, разрезать конечно же, и лишнее удалить.

Анализы сейчас быстренько сдадите, а я пока операционную бригаду знаменитостей соберу, они уже на старте, так сказать, стоят.

Последнее, что помнил Невезучих, это яркий свет, и голос из-под бледно-синей маски:

— Считайте до десяти…

***

Во рту пересохло, и саднило горло. Из носа торчала трубка катетера. Сбоку стояла капельница, а сзади «пикал» какой-то жутко неприятный аппарат.

Голова профессора ботаники, обмотанная бинтами, лежала на высокой подушке, а перевязанная, согнутая в локте рука на простреливающей при вдохе болью, груди. Нога в гипсе, вытянутая на растяжке, неприятно ныла в колене.

Иван Павлович скосил взгляд. Над ним склонились четыре врача, и нервно теребили полы халатов. За ними возвышался стеклянный шкаф с колбами, заполненными жидкостями, и подписанными на латыни, одна из которых особенно бросилась в глаза плавающим в спирте эмбрионом, и надписью на русском: «Плод страсти лаборантов Вити и Маши»

— Как вы себя чувствуете, милейший Иван Павлович? — Вернул профессора к реальности знакомый голос Косо-Ручкина. — Ох и напугали же вы нас мой друг.

— Где я? — Невезучих не узнал собственного голоса.

— В реанимации. Едва вас откачали. Вы уж простите, но форс-мажор.

— Что случилось?

— Тут такое дело… — Замялся академик. — Сердце у вас остановилось. Как только анестезию вкололи, так и встало. Чего мы только не делали, дефибриллятор спалили импортный, а оно молчит. Спасибо скажите Вставляйлову, прямой массаж сердечка вам провел, и это с его-то артритом. Подвиг, право слово. Если бы не он, вы бы сейчас очнулись в морге, и сильно удивились. В общем откачали мы вас, с божией помощью.

— А голова, рука и нога-то тут причем?

— Ах это? Тут у нас конфуз вышел. Начали мы вас с операционного стола перекладывать, волновались очень, ну и у академика Тупушкина спину прихватило, радикулит, будь он неладен. Не удержал он тело, уронил значит, нечаянно головой об угол стола ударил, и конечности ваши поломал. Вы уж его простите. Когда спину скрутит, такие боли, что ничего не соображаешь.

— Я зла-то не держу, все понимаю, вот только один вопрос меня очень беспокоит.

— Говорите мой друг. Спрашивайте, ничего от вас скрывать не будем.

Иван Павлович со стоном приподнял голову:

— Почему прыщ-то не вырезали?..