Птичий остров

Глава 1

Остров оказался крошечным. С вершины холма, на котором стоял дом, были видны и занесенный снегом пляж с деревянными конструкциями, похожими на букву Т – птичьими насестами, и нагромождения ледяной крошки возле кромки воды, и промерзшее, казалось, до самого дна озерцо, и небольшая рощица – кривые ели, чахлые сосны и изможденные падубы цеплялись друг за друга корявыми ветками, словно боялись, что ветер вырвет их с корнями и унесет в море.

А ветер был сильным. Он забавлялся, поднимал с белой равнины целые пласты снега, бросал их в воздух, превращал в полупрозрачный, сверкающий и искрящийся на солнце туман, забирался под теплый пуховик, швырял в лицо колючие снежинки и кусочки льда.

Грегори поморщился и, подхватив сумки, вошел в дом.

Внутри было тепло. Ну конечно, здесь же есть все удобства, даже вай-фай. Грегори пошарил по стене рукой и включил свет. После яркого солнца и сверкающей снежной равнины электрический свет казался неярким.

Дверь в комнату приоткрылась. На пороге стояла женщина, но Грегори ее толком не разглядел: глаза после снежной белизны слезились.

- Я не ждала вас так рано. Проходите, бросайте вещи в гостиной. Позавтракаем, потом разберетесь.

Гостиная оказалась довольно большой и уютной. Возле камина, где горел огонь, стояли два кресла, по стенам – высокие шкафы с книгами, свернутыми рулонами – похоже, картами, - в центре стол с открытым ноутбуком, принтер, листы с распечатанными таблицами и схемами. Под окном – кожаный диван, постель на нем аккуратно заправлена. На полу – большой ковер с плохо различимым рисунком.

В глубине комнаты – еще одна дверь, рядом – лестница вниз.

- Меня зовут Анжела. Да вам, наверное, уже сказали.

Проморгавшись, новоприбывший наконец-то рассмотрел собеседницу. Невысокая, стройная, симпатичная, в каштановых волосах поблескивают рыжеватые пряди, глаза карие. Чуть старше или ровесница самого Грегори.

- Раздевайтесь. Куртку и угги оставьте у входа. Мы не ходим в верхней одежде по дому. Сами понимаете, снег тает, потом убирать лишний раз… Там, возле вешалки, есть тапочки. Наденьте пока, потом достанете свои… Готовы? Ну пойдемте.

Кухня была внизу, на первом этаже. Вторую его половину занимал неотапливаемый погреб, в который, по словам Анжелы, можно было попасть и с улицы, через отдельную дверь.

- Простите, я не очень понял, как так получилось, что парадная дверь, - если ее можно назвать парадной, - Грегори скривился, - ведет сразу на второй этаж.

- Вы все поймете, когда осмотрите дом снаружи повнимательнее, - Анжела налила кипятку в заварочный чайник и накрыла его свернутым махровым полотенцем.

Позднее, во время экскурсии, проведенной Анжелой, Грегори разглядел, что комнаты первого этажа были частично врезаны в склон, а второй этаж возведен сверху. Поэтому сбоку или с тыла – от моря - казалось, что дом одноэтажный, а кухня и погреб находятся под землей.

Но об этом Грегори узнал позже, а прямо сейчас он был занят выковыриванием кусочков ветчины из омлета. Анжела усмехнулась.

- Вегетарианец?

- Да.

- Ну что ж, значит, будете готовить себе сами. В погребе и в холодильнике продуктов хватает, найдете подходящие. Хотя я бы вам не советовала отказываться от мяса и птицы. Все-таки здесь север, сейчас зима, работать предстоит на улице. Силы вам понадобятся.

- Ничего, как-нибудь справлюсь. И да, конечно, готовить я буду сам. Не собираюсь добавлять вам проблем.

Анжела улыбнулась – уже мягче, - и достала из холодильника сыр и масло.

- Будете? Вы же не строгий?

- Да, спасибо, - Грегори отрезал горбушку от еще теплого каравая и намазал маслом. – Хлеб у вас изумительный.

- Сама пеку.

- Просто чудесный!

Поджаристая корочка приятно хрустела, масло было свежее и нежное, а вот сыр - слегка заветренный. Грегори не хотелось начинать знакомство с претензий, так что он проглотил свое недовольство вместе с кусочками сыра, похожего по вкусу на пластик.

- Продукты, как я понимаю, нам привозят с материка? А то я что-то магазинов здесь не заметил.

- Да, зимой раз в неделю прилетает вертолет, в судоходный сезон – приходит катер. Но, конечно, у нас есть НЗ на случай непредвиденных обстоятельств – шторма, снежной бури. Летом мы собираем дикий мед, ловим рыбу в озере. Ягоды и грибы тоже есть. Немного, конечно. Вы видели – территория у нас небольшая. Но кое-что заготовить удается.

- Здорово. Жаль, что сейчас зима.

- А мне и зимой хорошо.

- И давно вы здесь?

- Почти пять лет. Когда я приехала, Энтони уже жил на острове лет пятнадцать, если не дольше. Я была глупая молодая девчонка, совсем городская. На романтику потянуло. А тут – такой суровый дядька, прям шаман, властитель острова, повелитель птиц. Всему, что я знаю, меня научил Энтони. Надеюсь, он поправится и еще вернется сюда.

- Я тоже надеюсь. Боюсь, Анжела, я тоже городской. Научусь, конечно, само собой, не совсем же я дурачок.

- Научитесь, не сомневайтесь. А вы, Грегори, тоже за романтикой? Да вы не стесняйтесь, я пойму.

- Нееет… Я не поэтому… Я безработный. И задолжал за квартиру за два месяца. Понимаете, я писатель, музыкант, художник.

- Творческая личность, значит? И работа в офисе для вас слишком скучна, не так ли?

Грегори начал злиться. Похоже, эта дамочка склонна к мышлению стереотипами и поспешным выводам.

- Я всегда работал на фрилансе. А сейчас заказов нет. Сами понимаете, кризис.

- Конечно, понимаю. Да вы не переживайте, я не считаю всех творческих людей бездельниками… Но у нас здесь работа рутинная, не творческая. Пересчитывать птиц – отдельно взрослых, отдельно птенцов, наполнять кормушки, чинить насесты. Данные по птицам будете передавать мне, а я уже буду вносить их в базу. Ну еще дела по дому: убраться, еду приготовить, следить за наружными трубами, кабелями, очищать ото льда. Да вы не беспокойтесь, впахивать с утра до ночи не придется. Если все делать регулярно и тщательно, остается время почитать, отдохнуть. Сможете писать рассказы, романы, картины - да что хотите, хоть снег узорами разрисовывать, - пожалуйста. Книг здесь тоже хватает, правда, больше научных. Энтони собрал большую коллекцию. Работать будем по очереди, через день… Ну что, поели? Тогда я помою посуду и пойдем смотреть остров.

***

Работы действительно оказалось не слишком много, и уже через пару недель Грегори тратил на повседневные дела не больше четырех-пяти часов. Анжела справлялась быстрее, поэтому Грегори потихоньку свалил на нее ремонт насестов и кормушек. Дамочка управлялась с топором, пилой и молотком куда лучше помощника, поэтому тот, заметив отломавшуюся перекладину насеста или отвалившуюся доску крыши, делал вид, что ничего не увидел, а Анжела чинила все на следующий день. От проверки труб и проводов отделаться не удалось. К счастью, снег шел редко, дни стояли морозные, так что на металлические поверхности почти ничего не намерзало.

Свободного времени после пересчета птиц – какого-то редкого подвида крачек, светло-серых, с блестящими черными крыльями, жутко крикливых и противных, - у Грегори оставалось прилично. Парень сразу невзлюбил скандальных, шумных птиц, и они отвечали ему взаимностью. Иногда Грегори казалось, что крачки нарочно поднимают шум-гам, стоит ему только подойти к насестам на пляже или гнездовьям за холмом, специально перелетают с места на место, скачут по снегу, - только бы усложнить новенькому процесс подсчета. Промерзнув до костей, вытирая иссеченное ветром и колючим снегом лицо, Грегори возвращался в дом, вполголоса матерясь на безмозглых птиц. Как справлялась со своей работой Анжела, парень не знал, потому что свободное время посвящал постам в соцсетях, лишь иногда – тихими вечерами, когда стихал ветер, выходил полюбоваться северным сиянием. Разноцветные молнии расписывали бархатную черноту неба, отливающие алым и фиолетовым чудесные цветы распускались в невообразимых высях, затмевая звезды, неведомый архитектор возводил и – спустя мгновение – рушил волшебные замки с готическими порталами, похожими на деревья колоннами и пустыми залами с мерцающими стенами.

Грегори очень хотелось нарисовать увиденное, но все наброски выходили неумелыми, как каракули трехлетнего малыша, эскизы были безжизненны, как камни под снегом. Рисунки не передавали даже сотой доли ежевечернего светового шоу, которое господь бог или кто там за него, устраивал в небе.

Грегори рвал листы и сжигал в камине. Попытки описать словами – в прозе или в стихах – тоже выходили жалкими и невнятными. Грегори один за другим удалял неудачные файлы, все больше огорчаясь от первой в жизни неудачи.

Конечно, зарисовки природы - это не статьи в блог природоведческого журнала, которые Грегори набирал на ноуте механически, не задумываясь над словами. Конечно, если бы не нужда в деньгах, он бы никогда не взялся за такую примитивную, унижающую его подработку, но выбирать не приходилось. Тем огорчительнее было понимать, что все его дарования, все таланты сейчас оказывались ни к чему не пригодны.

Еще ребенком Грегори понял, что он – особенный, не такой, как все. Он чувствовал глубже, видел дальше, открывал секреты мира – в снах и видениях наяву. Грегори знал, что обладает уникальной, сильнейшей интуицией, позволяющей узнать скрытые мотивы поступков людей, понять их истинную природу, постичь глубочайшие законы этой вселенной.

Именно это знание помогало Грегори писать рассказы, стихи, сочинять музыку и рисовать картины. И оно же обрекало парня на непонимание, насмешки окружающих, снисходительно-презрительное отношение родных. Так и не получив никакого образования (колледж он бросил на третий год обучения, справедливо полагая, что уже узнал все, что нужно, а больше и учиться нечему), Грегори подрабатывал написанием статеек для онлайн-сми и разработкой простеньких баннеров для небольших рекламных агентств. Родителям в конце концов надоела вечная неустроенность сына, и они перестали давать ему деньги на квартиры.

Если бы не угроза быть вышвырнутым на улицу посреди зимы, Грегори никогда бы не согласился на эту «работу мечты», как ее позиционировали на сайте. Никакой сбычи мечт на крошечном островке, в окружении вечно орущих птиц, в компании ограниченной, зашоренной бабы, способной только яйца пересчитывать да научные трактаты по зоологии перечитывать, - Грегори не ожидал.

Но красота природы, волшебство северных сияний и уединенность самого места не могли не затронуть в душе художника и поэта тонкую, трепетную струнку творчества. И сейчас Грегори мучился от невозможности – впервые в жизни – перевести ее в слова и образы.

Поделиться этими мучительными мыслями было не с кем. С Анжелой Грегори практически не общался, ограничиваясь регулярной сдачей отчетов по птицам и ничего не значащей болтовней по вечерам у камина. Работу выполнял тщательно, но бездумно, и не оставлял попыток написать хоть миниатюру, нарисовать хоть небольшую акварель так, чтобы передать мощь, силу и величие дикой природы, окружавшей его.

Грегори удивляло, что Анжела, казалось, была совершенна равнодушна к окружающим красотам. Может, привыкла за столько лет, а, может, принадлежала к тем, кого парень про себя называл «простыми людьми», к тем, кто занят только своим делом – уборкой двора, сбором статистических данных, пересчитыванием чужих денег в банке, да мало ли чем еще. И ничего за пределами маленького мирка работа-магазин-паб по пятницам-дом-работа таких людей не интересовало.

Анжеле были чужды и высокие стремления, и отвлеченные размышления о смысле человеческого существования, и думы о тайнах и загадках этого и прочих миров. Поначалу Грегори еще пытался вести разговоры о том, что не было напрямую связано с работой и жизнью на острове, и всякий раз напарница давала понять, что это ей не интересно.

Парень думал, что если в молодости в женщине и было что-то романтичное и загадочное – как в любой молодой девушке, - то всё это было уничтожено или раздавлено влиянием Энтони, о котором Анжела всегда отзывалась с уважением и благодарностью, называла старого ученого своим учителем.

Грегори подозревал, что профессор Энтони, променявший кафедру в университете на одинокое жилище в компании тупых птичек, был еще тем мизантропом, но сумел добиться симпатии Анжелы и, возможно, стать ее любовником (а чего им еще тут вдвоем делать?). Понятно, что одичавшая в обществе нелюдимого старика и шумных крачек женщина была так к нему привязана.

Единственное, что немного беспокоило Грегори, это нынешнее одиночество Анжелы. Женщина она молодая, симпатичная, как бы не стала наводить мосты, пока друг и учитель с инфарктом в больнице валяется. Несмотря на внешнюю привлекательность Анжелы, Грегори не испытывал к ней ничего, кроме жалости, смешанной с легким презрением, естественным при общении с низшим, ограниченным существом. Но, похоже, опасаться было нечего: никакого специфического интереса к парню Анжела не проявляла. Как мужчине, Грегори это было немного неприятно – какая-никакая, а все-таки женщина, а он привык к внимаю противоположного пола. С другой стороны, характеризовало Анжелу как верную подругу заболевшего профессора и порядочную женщину, а таких Грегори ценил и уважал. На расстоянии.

До одной ночи, которая переменила все.

Глава 2

Утром Грегори поднялся рано - сегодня был его черед считать птичек, - быстро позавтракал и вышел на улицу.

Серые тучи закрыли небо, они висели так низко, что, казалось, цеплялись за верхушки елей и падубов. Дул холодный ветер. Грегори пониже надвинул капюшон, закрыл лицо шарфом и трусцой побежал на пляж.

Птицы тоже чувствовали надвигающуюся бурю. Они беспокойно метались над морем, громко кричали, сгоняли птенцов к гнездам.

Грегори вытащил из кармана блокнот с ручкой, стянул перчатки и, ежеминутно дуя на пальцы и матерясь, приступил к подсчету. Мерзкие твари делали все, чтобы усложнить процесс: носились туда-сюда, сбивались в стаи, разлетались в разные стороны. Да еще и орали, как оглашенные.

Когда Грегори закончил бегать по пляжу вслед за тупыми птицами, начался шторм. Почерневшие тучи опустились к самой земле, придавили птиц, деревья и счетовода-любителя к земле. Стемнело, хотя еще на наступил полдень.

Пригибаясь под порывами ветра, Грегори побрел к дому. Парню чудилось, что его подгоняет невидимый великан: пинает под зад тяжелым сапожищем, бьет кулаками по спине, рвет с плеч куртку, швыряется кусками льда.

Поднялась метель, идти становилось все тяжелее. Грегори решил срезать путь по замерзшему озерцу. Идея оказалась неудачной. Лед был гладким и чертовски скользким, поверх него намело порядочные сугробы – такие высокие, что пару раз парень терял обувку в снегу. В промокших джинсах и угги (а ведь Анжела сколько раз советовала не выпендриваться и надевать лыжные штаны и валяные сапоги), Грегори все брел и брел через озеро, внезапно ставшее бесконечным. В снежной круговерти уже не было видно ни берега, ни деревьев, ни холма, ни дома. Вдобавок и ветер переменил направление, теперь он дул в лицо. От колючих льдинок шарф не спасал, а дышать было трудно, - мокрые шерстинки забивались в рот и в нос, - поэтому Грегори стащил шарф и бросил на землю. Спустя пару минут щеки, подбородок и лоб покрылись царапинами, словно на лицо шлепнулась очень жесткая красная паутинка.

Невидимый великан ударил Грегори кулаком в грудь – раз, другой. Парень пошатнулся и осел в сугроб. Посидев несколько секунд, встал на четвереньки и пополз в том направлении, где, как ему казалось, был берег, а за ним – уже недалекий холм. И теплый дом.

Порыв ветра вмёл со льда снежную крошку. На Грегори снизу – из озера - смотрело чье-то лицо, с белыми, опушенными снегом ресницами и бровями, с раскрытым в немом крике ртом, с неестественно побелевшими щеками.

Парень застонал, упал ничком и закрыл глаза. Дикий вой великана, грохот волн и крики встревоженных птиц стали стихать, отдаляться. Наконец мир накрыло белым покрывалом безмолвия.

Грегори пришел в себя уже дома. Он лежал на кровати, раздетый, укрытый одеялом. Рядом сидела Анжела.

- Очухался? Вот и хорошо. Садись. Сможешь сам?

Она подняла подушку и помогла Грегори сесть. Потом налила из чайника пахнущего травами чая и протянула чашку парню.

Тот сделал пару глотков и закашлялся.

- Знаю, горький, но надо выпить все. Давай, потихоньку. Вот так.

- Что… что случилось?

- Уже все в порядке. Когда ты возвращался с пляжа, начался буран. Ты решил поспать в сугробе, только и всего. Не самая удачная идея, скажу тебе.

- Это ты меня…

- Я, я, кто же еще… Допил? А теперь спи.

Анжела забрала у Грегори чашку и вышла из комнаты.

Снежная буря бушевала над островом три дня. Все это время Грегори валялся в постели, поднимаясь только в туалет. Анжела приносила противный горький напиток и еду – куриный бульон и гуляш с рисом. Грегори был слишком слаб, чтобы протестовать, к тому же мясная пища действительно помогала восстанавливать силы.

К счастью, обошлось без обморожений, но лицо и руки саднило так, словно парень старательно протер их наждачной бумагой.

Чем занималась все это время напарница, Грегори не знал – она появлялась только три раза в день. Накормив и напоив, отмахивалась от благодарностей и исчезала.

Больной много спал. И каждый раз, стоило ему закрыть глаза, он проваливался в сон – чудеснее и страннее всех, которые ему приходилось видеть раньше.

Грегори стоял у окна и смотрел на улицу. Была ночь. В воздухе кружились снежные вихри, слышно было завывание ветра. А посреди белого сверкающего великолепия танцевала под неслышную музыку Анжела. Казалось, ей совсем не было холодно, хоть она и была одета в тонкое, расшитое серебром платье. Женщина кружилась, плавно взмахивала руками, босые ноги легко ступали по снегу, длинные каштаново-рыжие волосы развевались на ветру. Вокруг летали крачки, тяжело взмахивая крыльями из остро заточенных ножей черного металла. Снежные буруны и тяжелые, словно покрытые мазутом волны двигались в том же ритме, что и танцующая, словно слышали ту же музыку.

Грегори был уверен, что это самая чудесная мелодия на свете. Нужно немедленно выйти на улицу. Только там – под разноцветными молниями, среди волшебных небесных дворцов – можно услышать чарующую музыку. Он должен, должен услышать ее, записать на листке нотной бумаги, сыграть! На чем угодно – на гитаре, пианино, да хоть на губной гармошке!

Грегори бежал к двери, но она оказывалась заперта. Тогда парень принимался трясти крепкую раму, пытался открыть шпингалет, но тот не поддавался. В отчаянии, в печали Грегори прислонялся лбом к стеклу, и тут из сверкающей круговерти танца женщины-птиц-снежинок выплывало страшное лицо с белыми, опушенными снегом ресницами и бровями, с раскрытым в немом крике ртом, с неестественно побелевшими щеками. Оно все ближе, ближе, все больше, все ужаснее. Вот оно просачивается через стекло, блеклые губы раздвигаются, обнажая два ряда острых, на глазах удлиняющихся зубов, подобных черным перьям-ножам.

Грегори отчаянно махал руками, отбиваясь от призрака, и просыпался с криком.

***

Буря закончилась так же внезапно, как и началась. На четвертый день небо снова стало чистым, а весь остров был покрыт сугробами причудливой формы, сверкавшими в лучах утреннего солнца.

Анжела и измученный не столько пережитым, сколько странными снами Грегори вылезли наружу через окно гостиной. Двери завалило, да и вокруг домика намело столько снега, что понадобилось два часа, чтобы заново прокопать тропинки в заносах выше человеческого роста.

Грегори махал лопатой, как одержимый, пытаясь физической работой прогнать неуместные мысли о напарнице, на которую он уже не мог смотреть как на старшего коллегу. Теперь парень видел в ней женщину, привлекательную не только и не столько внешней красотой, сколько завораживающим ужасом, пережитым во сне.

Через пару часов Анжела отправила парня домой, сославшись на то, что он еще не совсем пришел в себя после неприятного происшествия, а сама пошла считать птиц и проверять трубы и проводку. Грегори, чувствуя себя виноватым и из-за одолевавших его мыслей, и из-за того, что Анжеле придется работать за двоих, занялся обедом.

Ели молча. Анжела устала, а Грегори все еще злился. И на себя за чудные сны, и – еще больше – на напарницу. Парень точно знал, что сны – не просто образы уходящего дня, отзвуки пережитого, но часть общего энергополя, послания из астрала. Но он не нуждался в таких посланиях! Он хотел вернуться к привычному душевному спокойствию, к состоянию гармонии с собой и Вселенной. А для этого требовалось избавиться от видений танцующей Анжелы, птиц с прекрасными и смертоносными крыльями, от лица, явившегося то ли из-подо льда, то ли из мыслей этой такой неприятной, и все же привлекательной женщины. Но как сказать ей, чтобы оставила его в покое и не тревожила своими фантазиями, - Грегори не знал.

Вечером он вышел полюбоваться полярным сиянием, надеясь, что эффектное зрелище поможет постигнуть не низкую тайну пола – в которой и тайного-то ничего нет, - но еще одну тайну этого огромного, дивного, прекрасного мира.

Но и Великий Архитектор разочаровал Грегори. Сегодня на небе были видны лишь широкие полосы, огромные столбы света и кольца, похожие на донатсы-переростки. Они были белы, скучны и банальны.

Посмотрев на это примитивное зрелище минут пять, Грегори собрался уже вернуться в дом, как заметил тень возле рощицы. Ошибиться было невозможно: торы и цилиндры освещали землю не хуже мощных прожекторов. На опушке стоял человек. Высокий, стройный, в темной куртке и черных джинсах. Было что-то странное, неестественное в четко очерченном силуэте. Не сразу парень сообразил, что у незнакомца нет правой руки.

Грегори протер глаза, моргнул и снова посмотрел в сторону рощи. Там никого не было.

Вернувшись домой, парень прошел на кухню. Анжела заваривала чай.

- Вы как себя чувствуете? Все нормально?

- Да. Я в порядке, - Грегори сел за стол. – Анжела, скажите, здесь бывают миражи?

- Конечно, бывают. Видели что-то странное?

- Человека в роще.

- Здесь никого нет, кроме нас.

- Я понимаю. И все же…

- Грегори, вы пережили очень неприятное приключение, были больны. И да, во время полярных сияний миражи – частое явление. Преломление света, необычные тени, изменение плотности воздуха. Вы наверняка читали, как призраки увлекали в пропасть опытных альпинистов, как в пустынях путешественники видели оазисы и дворцы, которых не было на самом деле. Здесь тоже самое. Главное, не поддаваться, не обращать внимание на видения, помнить, что они – ненастоящие… Может, выпьете еще отвара? Мне кажется, вы еще слабы.

- Он такой противный. Но давайте. Я и так вас подвел: вляпался в неприятности на ровном месте, вам пришлось ухаживать за мной. А сегодня и работать за двоих. Всему виной моя неопытность.

- Я привыкла. И не переживайте: опытность тут не причем. То, что случилось с вами, могло случиться и со мной, если бы я оказалась на вашем месте. Лучше поскорее приходите в форму. Птицы вернулись, будет много работы. Да и трубы я сегодня проверила не все. Завтра пройдемся еще разок вместе.

- Конечно… Анжела, а вот о миражах… Может здешний воздух, свет, ну я не знаю, что там еще… вызывать странные сны?

- А вам снятся странные сны?

Грегори кивнул.

- Думаю, воздух и свет не виноваты. Возможно, дело в том, что вы оказались в непривычной обстановке. Маленький островок, крачки какие-то, нас здесь только двое. Для вас – городского человека – всё в новинку, не так, как должно быть. Вот вам подсознание и подсовывает всякие разности. Это пройдет.

Грегори вздохнул. Как было бы просто, если бы можно было списать все на шалости подсознания. Но парень был уверен: причина - в Анжеле, в их связи через астрал. Она и только она повинна в этих снах.

Да, он попытался намекнуть, но дамочка сделал вид, что не поняла. Тоже ученая выискалась! Надо что-то делать, пока эта особа не свела его с ума своими миражами и грезами.

Что нужно делать, Грегори не знал. Стоило лечь спать и дождаться откровения, совета – из тех, что приходили в прежних, казавшихся такими далекими снах прошлой жизни. Но сейчас у парня не было уверенности, что сон придет свыше, а не от Анжелы.

Грегори решил, что сегодня ночью он не будет спать. Может быть, так удастся отвязаться от ненужных видений. Дождавшись, когда Анжела ляжет и погасит свет, парень тихонько прошел на кухню, заварил кофе покрепче, вернулся в комнату и достал альбом и краски.

Нельзя сдаваться, надо еще разок попробовать нарисовать красоту, что за окном, там, в черном, усыпанном звездами небе. И именно ту, которую видел сегодня. Белые геометрические фигуры – это тебе не цветы да дворцы, придать им объем, вдохнуть жизнь, сделать настоящими – не так просто. Кофе хороший, ночь длинная – чего еще желать.

Грегори давно не переживал такого состояния – полной погруженности в создаваемый мир, отрешенности от нереальной реальности, абсолютной уверенности в том, что его руку направляет неведомая, но высшая сила.

Закончив рисунок, он чувствовал себя выжатым, как лимон. Именно так, как бы банально это ни звучало.

Парень отложил кисть и закрыл глаза. Хотелось отдохнуть от яркости бушевавших в душе образов и красок.

Спустя какое-то время – может, минуту, а, возможно, и вечность, - он почувствовал, что наконец готов вернуться в здесь и сейчас. Открыл глаза, взглянул на рисунок и отшвырнул его.

Не до конца просохший лист соскользнул со стола, перевернулся и с противным чавканьем шлепнулся на пол.

Грегори встал и дрожащими руками поднял рисунок. С черного, усыпанного яркими звездами неба, окруженное сверкающими торами, высоченными цилиндрами и полоссами, на художника смотрело лицо с белыми, опушенными снегом ресницами и бровями, с раскрытым в немом крике ртом, с неестественно побелевшими щеками.

Грегори застонал, снова бросил лист – тот упал под стол, – и отвел глаза. Хотелось смотреть куда угодно – в экран компьютера, в одну из этих чертовых научных книг, в таблицу с долбанными птицами! Лишь бы не видеть этого неизвестно откуда возникшего, такого живого, настоящего, реального лица. Парень обернулся к окну.

За стеклом, на сверкающей равнине, под неслышную музыку танцевала женщина в белом, полупрозрачном, сотканном из снега и льда платье. Вокруг летали крачки, тяжело взмахивая крыльями из остро заточенных ножей черного металла.

Глава 3

Грегори прошел в погреб, чтобы достать картошку и морковь. Анжела говорила, что овощи хранятся в деревянных ящиках, у дальней стенки. В погребе было холодно, парень пожалел, что не накинул кардиган. Ну ничего, за пять минут не замерзнет.

Грегори быстро нашел нужные ящики и принялся складывать в миску овощи, выбирая их почти наощупь – в погребе было темновато. Лампочка мигнула – раз, другой, вспыхнула таким ярким желтым светом, что у парня перед глазами заплясали звездочки, - и погасла. Комната погрузилось во тьму.

Ругнувшись на лампочку, которой приспичило перегореть в самый неподходящий момент (можно подумать, не могла подождать пару минут, когда он выйдет), Грегори двинулся к выходу, одной рукой обнимая миску, а другой ведя по стене. В погребе было полно бочек, некоторые ящики и коробки стояли одна на другой – зацепишь верхнюю, рухнет вся пирамида. Возле входа – еще б вспомнить, справа или слева – кажется, был невысокий буфет, наверное, перетащенный из гостиной или кухни. Надо будет там поосторожнее, а то звезданешься головой – получишь фонарь во лбу, что не светит и не греет.

Грегори почти добрался до выхода, когда лампочка, словно передумав помирать, загорелась снова. От резко вспыхнувшего света парень на какое-то время ослеп. Проморгавшись, Грегори открыл глаза и осмотрелся. Он стоял напротив входа, опасный буфет находился слева и, к счастью, довольно далеко.

А прямо перед ним виднелся небольшой холмик с воткнутым в него каменным крестом. На кресте висел венок из роз.

Грегори не помнил, как выскочил из погреба (странно, что овощи не поронял), как очутился на кухне.

Анжела уже вернулась и сейчас заваривала чай.

- Что случилась? – женщина посмотрела на встрепанного, испуганного напарника.

- Дддааа так, ничего… В погребе свет погас, я еле выбрался.

- Да, в темноте там очень неудобно. Надо будет сменить лампочку.

- Я не уверен, что это лампочка. Она потом опять загорелась.

- Может, проводка не в порядке. Посмотрим после обеда.

Грегори поставил на кухонный стол миску с овощами.

- Простите, я что-то заковырялся, не успел приготовить.

- Эхххх, творческая личность! Завязывайте вы уже со своим вегетарианством. Поверьте, это неподходящая диета для острова… Курицу с рисом будете?

- Буду. Вы правы, Анжела. Но я привык за много лет, сложно перестраиваться.

- Вот вернетесь в город, там и будете шалить с овощами и фруктами. Да и не очень это удобно в наших условиях: каждому для себя готовить… Нерационально. Я сейчас погрею, а вы хлеб порежьте и на стол накройте.

- Анжела, мне кажется…

Грегори остановился с тарелками в руках посреди кухни. Ему хотелось перевести разговор в нужное русло, но он не знал, как.

- …кажется, что я не очень пригоден для жизни здесь. Вам со мной только лишние хлопоты.

- Нет, нисколько. Новому человеку нужно время - осмотреться, привыкнуть. Я, когда приехала, тоже чувствовала себя неуместной и ненужной.

- Да я думал: буду птичек считать, а в свободное время рисовать что-то и писать.

- И как, получается?

- К сожалению, не очень. Все время мысли какие-то неправильные, сны дурные.

- Про сны мы уже говорили, я помню. Это пройдет. Впрочем, вам никто не мешает уехать отсюда хоть завтра. Как раз вертолет прилетит.

- А как же вы? Одна останетесь?

- Справлюсь. Да и найдут кого-нибудь вам на замену. Кстати, утром мейл пришел. Энтони выписали из больницы, но, к сожалению, он сюда не вернется. Врачи говорят, состояние здоровья не позволяет. Все-таки на острове достаточно экстремальные условия.

- И что теперь будет?

- Университет найдет другого орнитолога. Конечно, потребуется время, да и не всякий согласится ехать черт знает куда из города. К тому же работа на кафедре – это конференции, общение с коллегами, возможность писать научные. Здесь это тоже можно делать, но не так комфортно.

- Понимаю… Анжела, скажите, а давно эта станция на острове?

- Да уж лет пятьдесят, если не больше.

- И… здесь кто-нибудь умирал?

- Да, было дело. Кажется, профессор Майлз Стивенсон. Он был энтузиастом своего дела, знаете, эдакий слегка чокнутый ученый. Он, кстати, и основал зимовье. Сам приехал и дочку притащил. Она долго не протянула – умерла в первую же зиму. Он ее схоронил и еще три месяца до начала судоходного сезона – тогда вертолеты сюда еще не летали… не знаю, почему. То ли у университета денег не было, то ли технические возможности не позволяли. В общем, старик остался один. Проработал лет двадцать, если не больше. И никаких помощников не терпел – кого ему ни пришлют, всех выживал. А потом и сам умер. Не знаю, от чего. Может, с сердцем что, а, может, инсульт схлопотал.

- И они оба – и профессор, и дочка – похоронены здесь?

- Нет. Пока профессор был жив, он сам за могилой дочки ухаживал, не позволял ее трогать. А как умер, их обоих на большую землю увезли, схоронили в семейном склепе. Зачем здесь могилы? И так место дикое, пустынное. Лишний негатив людям ни к чему.

- Это верно. И где была могила девушки?

- Я не знаю, никогда не интересовалась. В роще, наверное. Больше-то негде.

После обеда Грегори пошел прогуляться. Анжеле сказал, что хочет проверить кормушки и насесты – вдруг где ремонт требуется, - но на самом деле парня интересовала роща.

Если там когда-то была могила, должны были остаться хоть какие-то следы. Конечно, искать яму пятидесятилетней давности под снегом – не самая лучшая идея, но Грегори надоели все эти тайны, видения и привидения. Он должен был докопаться до того, что творится на чертовом острове.

Заменив пару досок на крыше одной из кормушек и закрепив поперечную планку насеста, Грегори счел свою работу выполненной и с чистой совестью отправился в рощу.

День был тихий, солнечный. После недоброй памяти бури снегопадов больше не было, так что идти по крепким сугробам было нетрудно.

Роща, которую парень видел только издали, на самом деле не заслуживала своего названия. Какая ж это роща - несколько чахлых падубов, пара елей и одинокая, страдающая анорексией сосна? Искривленные стволы, изломанные ветки, корявые, заметные даже под снегом корни: похоже, этим деревьям приходилось несладко, когда дули ураганные ветра. Холм – пологий с одной стороны, - с другой резко обрывался к морю.

Грегори представил, как здесь должно быть неуютно и жутковато во время штормов и бурь.

На обрыве намело больше всего снега. С трудом пробравшись через завалы, парень остановился на самом краю и посмотрел вниз. Темные, почти черные волны ломали ледяную крошку, бились о каменистый берег. В какой-то миг море отхлынуло, обнажив дно. На гальке лежал каменный крест, украшенный венком из роз.

Недалеко от дома Грегори встретила Анжела.

- Что так долго? Я беспокоилась!

- Да я все сделал, потом погулял немного.

- Три часа – по-вашему, немного? Ох, и любите вы, мистер творческая личность, гулять в неподходящую погоду!

- А что неподходящего?

Анжела молча ткнула рукой в небо. Грегори обернулся.

С севера наползали тяжелые низкие тучи.

- Опять будет буря?

- Кто знает, может, и стороной пройдет. Но лучше сегодня никуда не выходить.

Остаток дня они провели дома.

Анжела сидела за ноутом, работала с таблицами. Грегори послонялся туда-сюда, почитал названия на корешках книг, не нашел ничего интересного, принес свой ноут и уселся возле камина. Нужно было написать очередную статейку для журнала. Парень решил посвятить ее недавно случившейся снежной буре. О своих приключениях, разумеется, рассказывать не стоило, а вот о жутком ветре и сильном снегопаде можно было поведать слогом красивым и пафосным, с изысканными описаниями и длинными периодами. За эту статью редактор онлайн-портала ухватится – сомнений нет. Кто им еще такой стильный эксклюзив может выдать? Нынешние молодые дарования только и умеют, что «он пошел», «она сказала», «потом все умерли».

Сначала Грегори подумывал было написать вставную новеллу – о профессоре Стивенсоне и его бедной, несчастной доченьке, - но потом решил, что не стоит. Пригодится для другого раза.

Когда Грегори закончил набирать текст, стемнело. За окном жутко, почти по-человечески завывал ветер, бросал в окно кусочки льда и пригоршни снега. Анжелы в комнате не было.

Надо же: так увлекся, что не заметил, как женщина вышла. Ну и черт с ней! В такую погоду дальше кухни не денется.

Грегори налил в чашку остывшего, перестоявшего чая, начал перечитывать статью на предмет опечаток и поперхнулся на первом же абзаце.

Никакой мощи и силы дикой природы, сбивающего с ног ветра и дивной красоты снежной пелены в тексте не оказалось. Зато был и невидимый великан, и лицо подо льдом, и прекрасная женщина, танцующая в хороводе крачек с перьями-ножами.

Грегори схватил ноут и чуть было не шарахнул его об пол, но в последний момент одумался. Поставив компьютер на стол, парень подошел к окну, ожидая увидеть там то, что уже столько раз являлось ему в снах и наяву.

На улице ничего не было. Только над озером и возле холма беспокойно носились крачки. В сумерках их крыльях казались чернее обычного, чернее ночного неба и бушующего моря, и поблескивали, словно были сделаны из металла.

Грегори стоял, смотрел на совершенно нормальный предштормовой пейзаж и чувствовал, как из самых потаенных уголков подсознания поднимает гнев – на тупую, примитивную бабу, которая сумела заморочить парню голову наведенными снами и миражами. Она пыталась запутать его, запугать, подчинить своей власти. Как знать, не она ли и вызвала ту, первую снежную бурю, обратившись к духам природы.

С того самого дня, как Грегори появился на острове, она – такая умная, уверенная в себе – почувствовала ненависть к нему – молодому, красивому, не обращающему на нее внимания, одаренному высшим знанием и талантом.

Но он не сдастся, не подчинится ей. Теперь, когда он наконец постиг ее низкую сущность, раскрыл ее планы – стреножить его, как жеребенка, окольцевать, как дикую птицу, лишить всех тех даров, которых у нее не было – да и быть не могло! Собственная ущербность рядом с таким напарником вызывала в душе женщины черную, неодолимую, смертельную зависть.

Парень вернулся к столу, взял ноут и пошел в свою комнату.

Теперь Грегори точно знал, что ему надлежит делать.

Глава 4

Хотелось спать, но Грегори изо всех сил боролся с дремотой. Писать и рисовать он опасался – кто знает, что задумала эта чертова баба и на какие паранормальные выходки у нее хватит сил, - поэтому просматривал старые записи в соцсетях.

Это успокаивающее занятие и раньше помогало парню вернуться к состоянию гармонии, придавало уверенности в собственной исключительности, понимание того, как далеки от него простые люди – глупые, скучные, погруженные в повседневные дела, занятые бытом, карьерой и детьми, не способные постичь истинные причины происходящего вокруг.

Но сегодня все было иначе.

Глубокие, полные откровений и мудрых мыслей посты не радовали. Перечитывая тексты, Грегори невольно возвращался к дням публикации, когда – вместо благодарности и понимания – получал только негативный фидбэк. И ладно бы от посторонних!

Почему-то именно сейчас вспомнилось, как смеялась над законами кармы очаровательная Лора – первая и единственная любовь, как ехидно Эстер указывала на технические недостатки рисунков пришедших во время медитаций видений, как хохотала Норма - солистка то ли в «Сиськи-письки», то ли в «Нарки-Кошки», - слушая аранжировки музыки сфер.

Женщины, как искренне был убежден Грегори, стоят на низшей ступени развития. Они не способны понять все, что выходит за рамки обыденности. Мужчины, разумеется, тоже нередко бывают ограниченны и глупы, но для женщин это состояние естественно, привычно, нормально – по их убогим нормам.

Вот и Анжела – то ли от непонимания, то ли от зависти – делает всё, чтобы довести Грегори до безумия или, того хуже, своими дешевыми манипуляциями превратить в пошлого, ничтожного, жалкого человечишку, занятого подсчетом птичьих задниц и починкой насестов, гнилых, как и вся жизнь таких «ученых».

Было уже за полночь, когда Грегори наконец вышел из комнаты. Парень был уверен, что Анжела уже спит, но не услышал даже тихого посапывания. Постель на диване была разобрана, но женщины не было. Свет в туалете и на кухне не горел.

Неужели она почувствовала что-то и спряталась?

Грегори обошел весь дом, заглянул и в погреб – там не было ни Анжелы, ни могилы с каменным крестом, лишь в воздухе витал еле уловимый аромат роз.

И тогда парень сделал то, с чего – как он сам чувствовал, - следовало начать. Следовало, если бы не было так страшно осознавать, что худшие его предположения подтвердились.

Грегори подошел к окну. На заснеженной равнине, озаренной всполохами северного сияния, танцевала женщина в полупрозрачном платье. Вокруг летали крачки, тяжело взмахивая крыльями из остро заточенных ножей черного металла.

Грегори схватил топор и, как был – в свитере и домашних тапочках, - выскочил на улицу. Невидимый великан швырнул в лицо пригоршню льдинок, ударил в грудь. Но парень, не обращая внимания на ветер и начинающуюся метель, помчался к танцующим.

Теперь он слышал и музыку – невыразимо прекрасную, исполненную высшей гармонии. Музыку Вселенной. Ту, которую Анжела пыталась отнять у него.

Но сейчас у нее ничего не выйдет. Сейчас он вернет себе то, что принадлежит ему по праву!

Грегори ворвался в хоровод птиц, отмахнулся от одной, другой – две серо-черные тушки упали на снег, запятнав его кровью, - а потом, хорошенько прицелившись, нанес удар.

На следующее утро пилоты нашли тело. Это было нетрудно.

Возле дома валялся топор, мертвые крачки и отрубленная рука. Неровные следы, переходившие в широкую полосу, запачканную кровью, вели к озеру.

Из-подо льда на пилотов смотрело лицо с белыми, опушенными снегом ресницами и бровями, с раскрытым в немом крике ртом, с неестественно побелевшими щеками.

Тело пришлось буквально вырубать изо льда.

- Бедняга! Совсем, видать, рехнулся тут в одиночестве, - первый пилот покачал головой. – Это ж надо – сам себе руку отрубил, а потом в озеро бросился.

- Как еще броситься умудрился? – удивился радист. – Озеро ж до дна промерзает.

- Боюсь, этого он нам уже не расскажет… Да, печальная история. И родным парня нелегко придется, и репутации университета повредит… Ну что, понесли, что ли?

Эпилог

- Вылезай, дружище, прилетели.

Грегори вздрогнул и открыл глаза. Шум вертолетных винтов стих.

Надо же, какой чудной сон ему приснился! Просто готовая хоррор-стори. Отличный, кстати, рассказ может получиться. Особенно, если поподробнее расписать видения-привидения, да еще добавить деталей из личной жизни этих сучек - Лоры, Нормы и Эстер.

Грегори был уверен, что работа по подсчету птичек и ремонт кормушек и насестов - не на целый день. Останется время и на творчество.

Пилоты споро покидали на снег ящики с продуктами, пожелали Грегори счастливой зимовки, посоветовали не грустить в одиночестве и улетели.

Парень огляделся. Остров оказался невелик. Прямо по курсу – пляж с насестами, чуть в стороне – маленькое, промерзшее до дна озерцо, за ним - рощица с кривыми елями, чахлыми соснами, изможденными падубами и высоким каменным крестом на опушке.

Грегори обернулся к стоящему на холме дому. На крыльце стояла невысокая стройная женщина. В ярком солнечном свете ее каштановые волосы отливали золотом.