Птичка или Он был...

Все события этой книги - вымышленные, все чувства, с ними связанные – реальны.

***

Делаю вид, что смотрю в окно.

Я знаю, что скоро оставлю её. Оттого мне всё чаще хочется быть рядом с ней. Вчера я обнял её. Она приняла объятие, но немного погодя сказала, что ей нужно работать. Теперь, когда я болен, ей и вправду приходится много работать. Но наверное, даже не столько, чтоб оплатить увеличившиеся счета, сколько чтоб забыть то, что не хочется помнить. Уйти в мир грёз и фантазий. Пусть даже и горестных, но других. Чьи-нибудь чужих, которые не так бередят и без того истерзанную душу.

И теперь я тенью прихожу в библиотеку, которую она заняла под кабинет, и сажусь у окна, стараясь быть бесшумным и максимально незаметным. Но болезнь и возраст не дают мне такой возможности.

Она, слегка улыбаясь, спросила меня, почему я смотрю в окно именно здесь, а не в гостиной. Она всё понимала, но ей хотелось лишний раз услышать, что она нужна мне. А я ответил так, чтобы не нарушать эмоциями её рабочий покой.

- Здесь лучше вид на закат.

И улыбка сошла с её лица.

- Тогда почему бы тебе не выйти на балкон мансарды?

Не унималась она.

- Я боюсь простудиться. - парировал я, избегая признания в том, что хочу побыть рядом.

И тут она снова еле заметно развеселилась, поняв, что я разгадал её игру.

- Ты можешь надеть пальто и шляпу. - не сдавалась она.

- Шляпа будет мешать свету падать мне на лицо. А мне очень нравится это ощущение.

Она надолго замолчала, приняв за истинный ответ то, что мне "нравится это ощущение" быть с ней рядом.

Но и то, что мне нравилось наблюдать закат, было абсолютной правдой, хотя она никогда не питала к этому никаких эстетических чувств. И всё же ответ её устроил.

После этого, уже ставшего привычным, всегда почти одинакового разговора, я смог занять своё любимое место рядом с ней с видом на угасающее за горизонтом солнце.

Свет над деревьями менялся ежесекундно, постепенно приобретая всё менее яркие оттенки. Сумерки опускались всё ниже. Понимая, что моё прикрытие скоро закончится и у меня не останется формального повода оставаться в библиотеке я сказал:

- Скоро я оставлю тебя.

Она чуть дрогнула и я понял, что прозвучало это более, чем двусмысленно.

- Закат уже гаснет. - пояснил я, понимая, что неудавшийся каламбур уже не исправить.

Чтобы не дать ей загрустить, я должен был срочно её разозлить. И для этого достаточно было просто продолжить разговор. Ведь теперь она боялась как огня общения по душам со мной, словно не желая привязываться и привыкать к тому, чего скоро у неё не будет. Словно за столько лет этого ещё не случилось.

- Сегодня он был огненно-рыжий. Как когда-то - цвет твоих волос... Уже совсем лето. - говорил я пространно, как бы о природе. Но мне хотелось дать ей понять, что прежний, настоящий я, которого она так сильно когда-то любила, всё ещё здесь, таится под этой изуродованной жизнью личиной. Любит ли она меня теперь? - А когда пурпурный, значит завтра будет сильный ветер. Хотя и ранней весной бывает такое рыжое солнце. А на следующий день все равно дуют холодные ветра. - запутался я в своём рассказе, правдивость которого всё равно не представляла особой ценности.

Отложив бумаги, она сидела всё в той же позе, держа пальцами ручку, смотря перед собой в сумрак комнаты. Писать уже было темно. Но тяжесть её душевных переживаний и усталость не давали ей поднять даже руку, чтоб включить свет настольной лампы.

Этим она оправдывала то, что до сих пор этого не сделала. Она просто слишком устала. Этот перерыв, чтоб дать глазам отдохнуть, а не оттого, что её сковывает боль и желание продлить миг общения, не включаясь в него. Просто слышать его голос. Он всё ещё звучит волнующе и успокаивающе одновременно. А так бывает? Такое счастье вообще в жизни бывает? Бывает ли такое горькое горе?

Бывает... У других точно также. Они любят друг друга до гробовой доски, проходя через все невзгоды. Один покидает другого. Так случалось веками с миллионами людей. Чем я отличаюсь от них? Почему моя боль кажется мне самой сильной болью в мире? Наверное, потому что я не знаю в этом мире такого средства, что могло бы залечить или даже облегчить эту открытую рану. Не существует такого средства, что могло бы помочь мне, и нет такого средства, что могло бы помочь ему. Оттого каждый прожитый день даром и проклятием ложится мне на плечи, утяжеляя неизбежный груз предстоящего расставания.

Худощавая женщина выпрямила сгорбленную до этого спину, подняла голову и закрыла глаза, опираясь локтями на стол. Это только чтоб отдохнуть. Дослушаю вечерних птиц, его безудержную трескотню и снова примусь за работу. Снова за работу. Птицы... Трескотню...

- И когда птица пролетает, она словно делит небо. Иногда пока она летит с одного края окна до другого, оттенки неба за ней уже совсем другие и оттого сама птица становится другой... - запнулся и задумался я, осознав, что сам пришёл к мысли, которой не ожидал от себя. - так и в жизни. Мы меняемся. Жизнь вокруг нас меняется. И сами мы оттого как будто бы другие. Но мы всё те же. На нас просто светит другой свет и мы кажемся другими...

- Свет? - выходя из лёгкой дрёмы, сказала она, словно поддерживая диалог. Она вроде даже всё слышала, но хотела ли? Уцепившись за знакомое слово, она разорвала еле пролегавшую между ними нить. - Надо бы включить свет. - намекнула она на то, что я засиделся в кабинете.

- Да, пожалуй, ты права. С мансарды закат видно лучше и дольше. - подразнил я её, хотя оба мы знали, что пока ходят мои ноги, я буду приходить туда, где она. - Мне пора.

Я не трогал её, но прошёл так близко у плеча, чтоб она смогла хотя бы почувствовать тепло моего тела. Мне жизненно было необходимо, чтобы наши орбиты на миг соприкоснулись.

Она чуть подалась в мою сторону, нехотя, словно поддаваясь какому-то притяжению, которому не в силах сопротивляться полностью. Не слишком, чтоб не показывать своих чувств, но достаточно, чтоб я принял и понял этот космический сигнал. Она не смотрела на меня. Уже давно.

Нет, не оттого, что я стал некрасив, а потому что смотрела она на меня, словно последний раз. Я видел этот её взгляд, когда уезжал от неё в первый раз. Всего на несколько месяцев. Но для неё это было навсегда. Она стояла у волнореза, смотря на отходящее от берега самое обычное пассажирское судно. Но в её буйной молодой голове драма разворачивала самые жуткие картинки: как пираты захватывают наш корабль, как мы гибнем в жутком шторме, как я нахожу на борту другую и никогда не возвращаюсь... За время разлуки она исписала семь тетрадей дневников, в которых мы представали в самых неожиданных декорациях и костюмах, со временем все меньше походя на себя. Она описывала всё более нелепые истории о нашей несчастной любви. В конечном счёте придумывая уже новых персонажей и всё более интересные, уже совсем не про нас, сюжеты и сценки.

Каково же было её разочарование, когда я вернулся, и все её прогнозы не сбылись.

Пришлось быть счастливой невестой и женой. Но между всеми хлопотами, воспитанием наших замечательных детей, уходом за садом, немногочисленной скотиной и многочисленными питомцами, она каким-то чудом находила время создавать всё новых персонажей своих сказок и наделять их самой удивительной судьбой. Иногда они соответствовали действительности, иногда это были несуществующие люди и события. Но в них всегда угадывалась жизнь. Такая обычная и простая, но полная неизведанного, необузданного - того, чего она то ли хотела, то ли боялась, то ли это было с ней в прошлых жизнях, то ли предначертано будущим воплощениям. Но я всегда знал одно: всё это на самом деле. Я ни секунды не сомневался в достоверности описанного.

Будь это нежный эльфийский танец молодожёнов племени Вахао, или пассажиры первого в мире паровоза. Разлука им суждена или счастливая любовь. Я был там, я проживал эти жизни, деля с ней все её внутренние радости и беды.

И сейчас, зная о скорой разлуке, она не смогла бы смотреть иначе, чем в день той самой – первой... И я был безумно благодарен ей за скупость её эмоций, за холодность, которую только она могла позволить себе теперь ко мне в моём положении.

Я чувствовал только её взгляд на своём силуэте, удаляющемся из комнаты. Я даже немного замедлил шаг, чтобы не прерывать это чувство.

- Что-то я совсем устал. - тихо произнёс я, оправдывая своё промедление и продолжая мысль о том, что пора уходить.

- Иди отдыхай. - поторопила она меня, включая лампу и возвращаясь к бумагам. - Отдыхай. - уже чуть теплей повторила она, опуская глаза, предательски заплывающие слезами. Но ни одно слово в мире и ни одна интонация, даже самая тёплая, не могла бы облегчить её боль или мою. Нет такого средства, чтоб исцелить меня. А больше этого я мечтаю только о том, чтоб было средство избавить её от этих страданий. Но это всё безнадёжно перед силой стихии, которая топила мой воображаемый корабль, пока она стояла у окна воображаемой башни и смотрела на бушующее море, уносящее меня в свои пучины теперь уже действительно навсегда.