Птицы в облаках

.

Памяти Евгения Лисина,

доброго сказочника

— и просто светлого человека

«…в тот день я опять поднялся наверх, а потом долго стоял на краю Камня, совсем один — и провожал их: ночь моего Обручения — и день моего первого совершеннолетия. Я почему-то считал это важным — оказаться в Башне Камня в час заката.

Тогда многое казалось мне важным, а слишком многое — наоборот, скучным и ненужным. Когда тебе четырнадцать, ты уже давно не веришь в доброе волшебство и настоящих героев, а уж тем более — во все эти Пути и Знаки… Но почему же тогда в глубине души по-прежнему живёт эта чуть наивная, но такая безумная, дикая надежда: а вдруг эти глупые детские сказки — не врут? Вдруг они — сбываются… пусть редко, пусть — почти никогда, но… ведь бывает и так, правда?!

…если бы я встретил сейчас себя-прошлого — думаю, вряд ли бы сразу понял и принял его. Но чтобы из-за этого отказываться от самого себя? Думаю, это последнее, что может сделать человек в своей жизни…»

Ровные, аккуратные строчки рождались на кончике пера — и спешили за ним стремительной тёмной вязью… буква за буквой, слово за словом. Словно они тоже желали поскорее рассказать его историю — но всё-таки не успевали за памятью…

* * *

«С этого дня — и до конца дней твоих здесь всё принадлежит тебе — Избранному Её, и сыну Избранного… Госпожа справедлива в милости своей и подтверждает…»

Приветственные крики праздничного дня, утомившие ещё с утра, до сих пор эхом звучали в ушах… Но здесь, на вершине башни — было спокойно. Тихо. Пусто.

Сегодня он опять отправился наверх, оставив всё далеко внизу — и опять стоял здесь, на краю Камня. Сам, один. Стоял — и смотрел на город… на птиц в облаках. Глаза слезились от света и ветра, и, нарушая торжественную тишину, часто-часто бился, хлопал крыльями алый плащ за плечами его.

Это был его Город, по Праву. Но он смотрел в небо — и упрямо ждал Знака.

…Оно слепило глаза — резко, жёстко, до боли — и всё быстрее опускалось… ниже и ниже, словно проваливаясь в полные свежей кровью облака. Злое солнце падало с небес в пыль, на камни… к его ногам.

Впервые эти слова он услышал в день смерти отца, и запомнил… выучил. С тех пор он владел и этим усталым вечерним городом под стенами Башни, и самой Башней, древней до мурашек по коже… и вечно голодным Камнем-над-Городом в ней… и той яркой солнечной кровью, что разливалась сейчас по улицам и площадям, заполняя их до краев…

И даже иная кровь, человеческая, в этом городе принадлежала только ему. Ему — и его Госпоже.

Он всё ещё не понимал, было ли это Даром — или Проклятьем, но…

…Госпожа — милостива?

…солнце сгинуло в облаках, и осели туманом их влажные грязно-серые лохмотья, чуть прикрыли собой зубья домов… все эти бесчисленные каменные кривые зубы, высокие и низкие — но мечтающие лишь об одном: о новом мясе — и новой крови.

Птицы — над головой, облака — под ногами… его ли эта жизнь?

* * *

«...по серому небу…по серому камню… по серому снегу Госпожа идёт. Снисходит на землю…

Перед лицом Госпожи, под взглядом Её всё теряет свою суть и цвет… до последней капли, до самого тусклого, дрожащего внутри огонька: никому не под силу утаить их — или сберечь для себя. Такова сила этого места — и Право истинной Тьмы.

Она смотрит на тебя… Здесь. И сейчас…»

* * *

«И пусть во веки веков Ночь не оставит нас одних…» — так они молились. Но сегодняшней ночью он разучился просить Её…

Он замер — камнем на Камне… и время его остановилось на самой грани.

Он стоял на виду, на ветру — и молча взывал… к небу, к миру… к кому-нибудь, кто бы услышал его. Целый день он не давал себе думать о том — а сейчас почти кричал… он выть готов был от ужаса и тоски, но… Сюда никто не придёт — и никто не спасёт его. Никто не посмеет даже взглянуть наверх — не то что подняться за ним, потревожить… под страхом смерти.

«Госпожа милосердна!» — так ему говорили…

…жутко — лежать у подножия Башни… без воли, без голоса, не имея сил даже закрыть глаза — и видеть, как тоненькими ручейками ползёт вверх по стене собственная кровь… Беззвучно, отчаянно звать Её, умоляя о милости, о жизни, о спасении… о последней милости… о смерти — и не слышать ответа… И ощутить во рту вкус крови Её… и почти захлебнуться ею. А потом встать с алтаря Её — и не чувствовать… Ничего.

Не раз приходилось ему видеть подобные казни, не раз и не два — он сам склонялся над умирающими телами, заставляя их приходить в себя — и отпускал… И всё — только ради того, чтобы потом — не сразу, но со временем — научиться распознавать среди чужих эмоций именно эту самую последнюю боль… эту обиду и ужас… эту безнадёжную беспомощность перед лицом случившегося. Что же, он — научился…

Теперь он сам понимал, как это… когда ничего не исправить. Когда — ничего уже не изменить.

Да, учили его усердно. Как и надлежит учить Избранников Её.

Его учили… Его. Учили. Его…

Он с трудом подавил свой жалкий тоскливый вой… сжал зубы, чтобы случайно не выпустить его на волю — и почти услышал в звуке ветра шорох старых страниц — ломкий, пыльный… Он чувствовал запах чуть отсыревшей бумаги и дорогих благовоний, и ниточки тёмного дыма из ниоткуда старательно опутывали, обнимали его, возвращая в забытое детство… Туда, в прошлое, где голос учителя уже не расскажет ему правды:

«…в своих попытках узнать больше люди подошли слишком близко к краю, и однажды Тьма снизошла к ним…»

Гос-по-жа-ми-лос-ти-ва… Почему же ему так… больно?

Её он тоже чувствовал рядом. Он чувствовал Её рядом — всегда.

Чувствовал холод рук Её на щеках. Огонь на губах… и тёмный, острый лёд изнутри.

Но пока он ещё не владел Ею, пока ещё не познал — как единственную свою Госпожу…

Пока он ещё — не дорос… Пока у него ещё оставалась надежда…

…ведь и Она им — ещё не владела. Пока.

«Радуйся Невесте, Избранник! Отныне выбор Госпожой подтверждён…» — так говорили ему этой ночью. Но вряд ли тогда он понял хоть слово…

Он всегда знал, что обещан Ей. А прошлой ночью — увидел… прочувствовал своё… обручение. Теперь он знал — ему осталось немного… совсем немного — до второго совершеннолетия. Всего три года отделяли его от долгой ночи Единения… и от чёрного плаща на плечах — навсегда. Седые волосы и чёрные одежды, меч под жёсткой рукой — и мрак в глазах… отца он запомнил таким. А теперь понял — почему…

Он. Должен. Быть. Рад. Он — Избранник!

А он чувствовал — страх… Словно ему уже никогда не вернуться назад.

* * *

А потом смутная тень легко легла на Камень… и чёрный ворон у ног его мягко и неторопливо сложил свои крылья. И наклонил голову, словно бы сомневаясь… И заглянул ему в глаза.

И смотрел долго… странно: требовательно — сверху вниз… словно именно он, Избранный — и есть тот нерадивый слуга, что вполне заслужил своё наказание. А потом презрительно бросил ему в лицо своё кар — и тяжело переваливаясь, двинулся к двери. Не оглядываясь — но зная, что он пойдёт следом. Сам. И что никто не остановит их — до самого выхода из подземелий где-то там, под чужим тёплым солнцем…

Их даже никто не увидел — иногда в сказках такое случается. Но вряд ли бывает иначе — рядом со Знаками…

Так началась его новая жизнь.

В тот день он потерял всё, что ему принадлежало…

…но взамен нашёл — намного больше.

Он был ничтожнейшим из смертных, нищим и бездомным, что молил прохожих о куске хлеба и глотке воды… и убивал — за них же. Он многое понял про себя в те первые голодные дни.

Он был Воином — и сам бился насмерть по чужому приказу… Или же — бок о бок с друзьями, чтобы защитить то, что дорого? Тогда он смог, наконец, разобраться, что такое долг и страх… и не только они.

Он был Правителем — и армии поднимались по одному его слову, и народы — исчезали во славу его. Так он узнал, как меняет живых власть. Он потерял и дружбу, и любовь, прежде чем понял это… когда забыл обо всём, кроме целесообразности.

Он был Богом… Богами Отражений: Созидателем, что дарил жизнь и свет нежному утру миров… и Разрушителем, под чьей рукой тусклая ночь осыпалась звёздами — и пропадала в чернильном хаосе. Он был первым восторженным вздохом юности — и дряхлыми последними временами в кошмарах Хроноса. Он был началом и концом, замкнутой спиралью в вечном движении, надеждой и отрицанием, любовью и смертью. Он был…

Он был всем — и всеми ими разом…

Это было… трудно. Но он — справился.

И сегодня он опять сидел над чистым листом, с пером в руке — и улыбался.

В словах по-прежнему таилось великое волшебство Путей и Знаков…

«…я всегда старался стать добрее. К миру. К людям. Иногда мне это удавалось, и тогда я вспоминал о том далёком, самом первом моём вздохе, о крике своём на краю Камня… об алом мире под ногами — и о чёрной птице в серых облаках. Её я видел порой среди безумных вопящих стай, что днями кружили над Городом… над иными городами. Иногда я видел среди этих чернильно-чёрных — птиц неправильных, белых… но они слишком быстро терялись, пропадали из вида в белоснежных облаках и сияющем золоте. Но в такие дни я был искренне счастлив… бывало и такое, пусть не часто.

Я даже попытался стать старым и мудрым — но как-то не получилось. Может, оно и к лучшему.

Но сейчас я вернулся к себе. К этим словам на бумаге, что давно живут своей жизнью.

Я — был. Я — есть, и останусь навсегда — в тех мирах, что сам создал когда-то.

Я — буду жить вечно… но лишь пока кто-то верит моим словам…»

* * *

Этой ночью небо над Городом показалось вдруг непривычно высоким и чистым… синим бархатом.

И впервые в ночи светлый огонь нежно коснулся почти позабытых белых стен… укрыл плотными тенями чёрную Башню… и спрятал за призрачным барьером Камень цвета спёкшейся крови.

И увидел он, как краски тихо возвращались назад, смывая с реальности серую пыль и грязь… И понял он, что это хорошо — и крепче обнял свой потерянный когда-то мир… и залил его мягким светом лунного серебра. Чтобы для Тьмы там больше не оставалось места…

Так вернулся в этот мир Хранитель.

* * *

«Тихо звенел воздух под белыми крыльями… и Город его был велик — и прекрасен…»

.