Пума

Пролог: Эхо Грядущего

Ржавый остов некогда помпезного театра скалился на багровое небо пустыми глазницами выбитых окон. Плющ, черный и маслянистый, с шипами толщиной в палец, обвивал колонны, кроша камень. Воздух пах сырой землей, гнилью и чем-то еще — едва уловимым, сладковато-тревожным ароматом, который всегда сопровождал близость Изнанки. Это была извращенная, усиленная версия того запаха отчаяния и болезни, которым пропитались все больницы в первые месяцы пандемии. Запаха, который, как ей казалось, навсегда въелся в ее собственную кожу.

Когда-то ее звали Лилит, в той, прошлой жизни, полной наивных надежд и клятвы Гиппократа. Теперь ее имя было Пума — короткое, жесткое и практически всегда смертоносное. Рефлексировать по поводу собственной либо чьей-то вины? Нет, это не к ней. Ее розовые очки разбились стеклами внутрь, изранив глаза и душу, уже давно и далеко отсюда.

Это случилось там, на залитой лунным светом крыше госпиталя, когда она заставила последнего из изнасиловавших ее ублюдков вскрыть себе брюшину куском арматуры и намотать собственные еще теплые кишки на свою бычью шею. Он думал, что весь мир у его ног, когда они глумились над ней? Так и случилось, когда он, воя от боли и ужаса, под ее ментальным принуждением шагнул с девятого этажа, и мир действительно помчался навстречу его ногам. С тех пор Пума не знала жалости. Воспоминание не вызвало ни удовлетворения, ни злорадства, лишь привычную пустоту на месте выжженной души. В руке она сжимала древко короткого «крылатого» копья с острым крюком для захвата, на поясе висел верный кинжал. Никаких пафосных мечей или катан — любой профи скажет, что такое копьё гораздо эффективнее куска заточенной железяки в умелых руках. Оно обошлось ей дорого, но ремесленники подмосковной пустоши знали, что Пуму лучше не нервировать слишком высокими ценами.

Ее кожа, сейчас цвета мокрого гранита, почти сливалась с обломками театральной стены. Лишь глаза — два неестественно ярких, рубиновых уголька — внимательно сканировали пространство. Сегодня они не меняли цвет на фиолетовый; добыча не требовала ментального вмешательства, только звериной точности и остроты копья. Она шла по следу уже третий час. Не по отпечаткам — их давно смыли кислотные дожди или скрыла вездесущая мутировавшая поросль. Она шла по едва заметным вибрациям реальности, по тем самым «нитям», которые научилась видеть после того, как старый мир сгорел в огне пандемии, а ее собственное тело переродилось. Это было похоже на постоянный тихий звон в голове, на рябь в воздухе, от которой простые люди сошли бы с ума, но для нее это стало картой, начертанной поверх руин старого мира. Нити дрожали, указывая путь — тонкие, почти невидимые простому глазу, они пульсировали слабым, болезненным светом там, где недавно прошло оно.

Оно не было человеком. И не обычным мутантом из Зараженных Зон. Оно было порождением нового мира, одним из тех, кого испуганные выжившие шепотом называли «тварями изнанки». Воплощенный кошмар, сотканный из коллективного страха человечества, вырвавшийся наружу, когда ткань реальности истончилась под грузом миллиардов смертей.

Пума знала — эти твари часто были ключом. К пониманию. К силе. Иногда — к тем, кто дергал за ниточки еще в старом мире.

Резкий, скрежещущий звук заставил ее замереть. Впереди, в провале сцены, где когда-то звучала опера, теперь копошилось нечто. Длинные, костлявые конечности, покрытые хитином цвета старой кости, судорожно разрывали остатки бархатного занавеса. Вокруг твари клубился едкий, фосфоресцирующий туман, из которого доносился тот самый сладковатый запах. Вонь, как будто болотный метан смешали с аммиаком.

Пума выдохнула почти беззвучно. Эта была слабее предыдущей.

Она не стала ждать. Короткий, почти невидимый рывок — и она уже на краю сцены. Тварь, ощутив угрозу, развернулась, туманное «лицо» колыхнулось, и из него вырвался утробный вой, от которого задрожали остатки стекол в рамах.

Но Пума уже действовала. Копье молнией метнулось вперед. Три быстрых, почти слившихся в одно движение удара. Первые два — в хитиновые сочленения ног, с сухим треском ломая их. «Разрыв аналога крестообразной связки. Полная иммобилизация», — отстраненно отметил внутренний голос, привыкший ставить диагнозы. Третий, самый мощный, вонзился точно в центр пульсирующей массы на месте грудины, пригвоздив монстра к остаткам сцены. Тварь задергалась, издавая булькающие, предсмертные хрипы, а Пума несколько секунд неподвижно держала древко, ощущая угасающую жизнь на его конце. Затем, не теряя времени, она выхватила кинжал. Короткий, точный разрез по хитину — и ее пальцы, облаченные в тактическую перчатку, погрузились в еще теплую, подрагивающую плоть. Движение кинжала было до пугающего знакомым, почти таким же, как когда-то движение скальпеля в ее руке. Мгновение — и она извлекла небольшой, тускло светящийся кристалл, похожий на осколок больного янтаря. Сердцевина твари. Источник ее связи с Изнанкой.

Она зажала его в ладони. Кристалл слабо пульсировал, передавая ей обрывки чужих эмоций, образов — первобытный ужас, голод, слепую ярость. И что-то еще… знакомый отголосок. Чья-то воля, направлявшая этих существ. Искаженная, безумная, но узнаваемая. На мгновение перед ее мысленным взором мелькнул стерильный блеск металла, символ, похожий на змею, кусающую пробирку, и тут же исчез.

Рубиновый блеск ее глаз на мгновение стал глубже, почти черным.

«Скоро, — беззвучно пообещала она самой себе, глядя на угасающие останки твари. — Я найду вас. Всех».

Адреналин схлынул, оставив после себя гулкую усталость и холод руин. Пума методично вытерла копье и кинжал пучком какой-то сухой травы, пока на металле не осталось ни следа слизи. Это был ритуал, один из немногих островков порядка в ее нынешней жизни. Закончив, она запрыгнула на остатки второго яруса, устроившись в тени разрушенной ложи. Отсюда открывался хороший обзор на сцену и выходы.

Из поясной сумки она достала свой ужин: плотный, серо-коричневый брикет, пахнущий химией и пылью. Нутриент-бар. Она откусила кусок. Вкус был никакой, как у прессованного картона. И эта безвкусность внезапно, как удар под дых, вызвала в памяти другое воспоминание...

Маленькое, полуподвальное кафе в Н-ске. Теплый свет. Запах травяного чая и выпечки. Напротив сидит Анна, ее единственная подруга, и со смехом рассказывает о подготовке к очередному идиотскому фестивалю «Единства Культур». «Представляешь, Лилит, они хотят запустить в небо голографических голубей мира! В городе, где половина населения готова перегрызть глотки другой половине из-за цвета кожи или языка!» А она, Лилит, сидела, пила свой мятный чай и думала, что все это — сирены на границе, продажные чиновники, уставшие пациенты — лишь временные трудности. Что «Куратор» или правительство в Брюсселе рано или поздно все «порешают».

Пума горько усмехнулась, пережевывая безвкусную массу. Голуби мира. Какие же они были идиоты. Все они.

Катаклизм не сломал мир. Он лишь содрал тонкую корочку цивилизации с гниющей раны, которой человечество было уже давно. Пандемия была лишь спичкой, брошенной в пороховой погреб. Миллиарды смертей, миллиарды предсмертных криков ужаса и боли… Эта энергия не могла просто исчезнуть. Она прорвала ткань реальности, истончившуюся от лжи, ненависти и страха. И из дыры хлынула Изнанка, придавая форму их же кошмарам. Эти твари, которых она теперь выслеживала, не были пришельцами из другого мира. Они были их собственным отражением. Их коллективным бессознательным, получившим плоть и когти.

Символ, что она увидела в кристалле, — змея и пробирка, — лишь подтверждал ее догадки. Все началось с людей. С их гордыни, их глупости, их расистских идей об «очищении мира». Изнанка была лишь инструментом. Оружием, которое выстрелило во всех сразу.

Эта мысль не приносила отчаяния. Только холодную, ясную определенность. Ее цель была не просто местью. Это было санитарной зачисткой.

Внезапно ее размышления прервал новый запах, принесенный порывом ветра. Не Изнанки. Человеческий. И страх. Много страха. Резкий, липкий, он ударил по ее восприятию, как диссонирующий аккорд. Пума поморщилась, а уже затем на ее губах появилась хищная усмешка. Шумные. Испуганные. Легкая добыча.

Ночь только начиналась...