Пункт

Бриан была счастливым ребенком.

Можете у кого угодно спросить. Мама ласково называла Бриан кучерявым бесенком и шлепала по пальцам деревянной лопаткой, не давая украсть со сковородки обжигающе-горячий оладушек. Иногда она даже ругалась и обещала, что однажды Бриан обязательно мимо оладушка попадет и прижарит себе пальцы, и придется подавать их на ужин с гарниром, а там и есть-то будет нечего.

Изредка мама улыбалась куда-то в пространство над чадящей плитой, а оладушки превращались в угли, но это случалось-то всего несколько раз, и говорить не о чем.

Папа приходил ближе к вечеру и приносил с собой пыльный, бензиновый запах работы и маленькую веточку сирени. Крошечные цветочки не пахли совсем и были невкусными, но Бриан все равно понемногу отщипывала и пережевывала сиреневую горечь. Кто-то говорил ей однажды, что некоторые из цветочков отмечены и могут исполнять желания. Может, это была бабушка, но Бриан ее совсем не помнила.

Оладушки и сирень — это такое топливо, на котором производится счастье. Машина не едет без бензина, а Бриан надо пополнять запасы радости, иначе однажды они закончатся.

Каждое утро Бриан открывала глаза и смотрела на потолок над окном. Там была крошечная трещина и несколько мух. Если на потолке не было мух и трещин, значит, радость точно закончилась.

Мух бывало три, пять и восемь. Если сегодня было пять, значит, завтра восемь будет непременно — однажды Бриан вооружилась тапкой и убила одну муху, и все пошло кувырком. На следующий день их стало одиннадцать, потом вовсе одна, предсказать больше не получалось, и Бриан запуталась в клочьях паники.

Нет, пусть лучше все будет спокойно. Три, пять, восемь, а потом заново; только иногда день без мух.

Если все было в порядке, Бриан соскакивала с постели на гладкий деревянный пол и бежала на кухню, и пятки гулко стучали по доскам. На кухне пахло кофе и ванилью, и мама в неизменном фартуке размахивала деревянной лопаткой.

Если мух не было, то Бриан забивалась под одеяло и молилась, стараясь не открывать глаз. Мама в такие дни никогда не приходила, сколько ее не зови: может, уходила в магазин, или к соседке, или на лавочке гладила бездомную грязную кошку.

Потолок в такие дни был металлическим и мигал на разные огни, а вокруг бродили демоны, и нельзя было смотреть им в глаза.

Высокие плоские тени с руками-веточками покачивались вокруг, как тонкие деревца на ветру. Вытянутые головы у них были как длинные дыни, а в огромных бесцветных глазах отражалась комната. Они говорили глухо и гулко, как море шумит в раковине если к уху ее приложить; Бриан закрывала уши ладошками и лежала тихо-тихо. Только губами шевелила и повторяла — под твою защиту прибегаем, Пресвятая Богородица. Бриан не знала, кто такая Богородица. Ей представлялась огромная и добрая женщина, и глаза у нее горели огнем, а за спиной были крылья, и крошечная Бриан вместе с такими же крошечными людьми прибегала к ней под защиту.

Мама называла молитву “утреннюю радость приманить”, и Бриан старалась об этом не забывать.

Сегодняшний день был хорошим, и мух было только три. Одна натирала лапки, и Бриан все казалось, что муха в это время улыбалась, потому что папа точно так же с улыбкой руки тер перед ужином. Две другие сидели неподвижно и только вяло шевелили крыльями. Почему они не падают с потолка?

Пол нагрелся от солнечных лучей, потому что Бриан снова шторы оставила распахнутыми; щурясь в потоке света, она спрыгнула с постели и подбежала к окну.

Пыльное стекло отразило блеклую сонную мордашку с широко распахнутыми глазами и торчащими во все стороны волосами. За окном колыхалось зеленое море; квартира Бриан аж на девятом этаже, и ни одно дерево во дворе до сих пор не дотянулось до ее окна. Когда-нибудь дотянутся, и по утрам Бриан будет открывать окно и пожимать зеленые листвяные ладоши — доброе утро, дерево, хорошего дня тебе и свежего ветра!

Мама снова была странная и напевала себе под нос непонятную песню. Оладьи вышли немного кривобокие, а один и вовсе на восьмерку похож, но хотя бы не пригорели.

Вывалив сверху полбанки малинового варенья, Бриан размазала красную вязкую жижу по горке оладьев и пальцами подцепила один, мигом отправив в рот; мама и внимания не обратила. Бриан разочарованно вздохнула, облизала липкие пальцы и взялась за вилку.

У мамы проблемы на работе, и папа просил подождать немного, только какие проблемы в воскресенье? Если бы был другой день недели, то Бриан пошла бы в школу, а раз воскресенье, то и работы никакой нет. Работы нет, а проблемы остались. Странно.

В школу Бриан что-то давно уже не отправляли. Может, каникулы?

За окном светило солнце и оголтело кричали птички, гоняясь за мошкарой; оладьи были вкусные, и радости казалось достаточно.

Вечером пришел папа, но сирени не принес. Сказал, что нет уже сирени и целый год не будет, а вместо этого сунул в ладошку прозрачный красный леденец. Леденец был похож на малиновое варенье, только без косточек: засунув его за щеку, Бриан представила сотни маленьких гномиков, которые на огромном заводе крошечными сачками вылавливают малиновые семечки из сиропа.

Веселая работа, должно быть. И ругают вряд ли — только если в сироп с головой упадешь.

Бриан ложится спать, а просыпается среди демонов.

Руки слабые и тонкие, звук легко просачивается сквозь пальцы. Хорошо, что демоны никогда не говорят на понятном языке, иначе было бы страшнее.

Один только умеет. Он приходит всегда в одиночестве.

Клочок тьмы зовет себя Якко и раз за разом говорит какую-то невозможную чушь, и радость от него утекает вся — ни капельки не остается, и на следующий день горько и странно просыпаться. Он тихонько шепчет на ухо о том, что демоны не так уж страшны — не все, только открой глаза и посмотри на меня, и что люди куда страшнее всяких чудовищ.

Бриан не слушает его. Ясно же, что это демон ненастоящий, несерьезный, или ребенок вовсе. Должны же и у демонов быть дети.

Взрослые демоны на Бриан никакого внимания не обращают, и это правильно. Взрослые вообще обращают внимание на детей, только чтобы заставить песню спеть или поругать за что-нибудь, так что пусть лучше совсем не обращают.

Мама не приходит, и отец не приходит тоже. Завтра в школу попрошусь, в отчаянии думает Бриан под неумолчный шепот демона. Сама попрошусь. Сегодня ведь воскресенье? Завтра будет понедельник, календарь на стене не врет.

Календарь все-таки соврал, и наутро мама пекла оладьи и дирижировала лопаткой. Бриан вдруг поняла, что совсем не хочет оладьев и согласна на бутерброд с колбасой.

Якко едва успел улизнуть из ПДР перед пересменкой. Юркнув за один из аппаратов поддержания климата, он спиной вжался в теплый металл и тихонько перевел дух.

ПДР с цифрой 18/483 был так близко, что рукой подать; обход начнется с дальнего конца коридора, и Якко успеет умчаться на другой конец цеха.

Голоса мастеров гулко разносились по коридору. Четверо специалистов по наладке оборудования и один имитатор — четверо черных фигур и одна зеленая. Специалисты были в резиновых комбинезонах и шлемах, а специалисту ни к чему, на нем только легкий халат да драные джинсы.

— Опять показатели падают, — мрачно пожаловался имитатор и потер ладони, — только соберемся финальную дозу вытаскивать, как индекс ко всем чертям летит. Что с ней не так?

— Может, сценарий менять пора? — равнодушно ответил один из мастеров, — годами одно и то же кого угодно измотает. Даже с учетом стирания памяти тысячи одинаковых дней не могут никак не отражаться на психике. Дежавю, галлюцинации, паранойя, сами понимаете. Мухи! Она стала видеть аппаратуру, пусть и принимает огоньки за мух. Это тревожно.

— Да чего там менять, другие на ней не срабатывают, — бригада прошла мимо, и Якко боком заполз поглубже. Не дай бог обернется кто, а он тут лежит под пультом с выпученными глазами; трудно будет объяснить, какого черта он валяется под аппаратурой.

— Имитация счастливой семейной жизни всегда лучше всего работает, — продолжил мастер и приложил ключ-карту к замку, — исключения редки. Радость от такого сценария самая яркая и легкая, никаких последствий. А у нее горчит теперь, заметили? Если так и дальше пойдет, придется ее в лагерь отправлять.

— Может, влияние снаружи? — неуверенно предположил молчащий до этого момента мастер и замялся в коридоре, пропуская остальных в комнату.

— Снаружи в грезы не влезть, — оскорбленно обрубил имитатор и вздохнул, — сегодня зайду и проверю, что опять не так. Да и кто бы стал вредить? Весь обслуживающий персонал сидит на радости, как торчки на героине. Кто же будет сам себе дозу разбавлять всяким…

Дверь с мягким щелчком закрылась, коридор опустел. Якко ползком выбрался из-под пульта управления и бросился к выходу.

Пункты добычи радости проносились мимо, как фонарные столбы проносятся мимо окон, если ехать очень-очень быстро. Надписей на табличках не разглядеть; все их Якко выучил наизусть.

После обхода он снова пробрался в ПДР 18/483.

Старые камеры звук не писали, а изображение он давно подменил на зацикленную запись: никому в самом деле неинтересно было, что происходит в этих комнатах.

Работающим за флакон радости серым людям вообще ничего интересно не было, кроме того самого флакона.

— Мам, примет, мам, — сбивчиво забормотал Якко и сухо сглотнул. Каждый раз как в первый — а вдруг глаза откроет, ответит? — Все нормально, все уже почти получилось. Радость от тебя уже не такая, как раньше была. Прости, что приходится огорчать тебя каждый раз, но другого выхода нету. Через недельку пошлют тебя в лагерь, и ты нормально жить будешь, а не только в постели лежать. Меня не вспомнишь, конечно, да и как тут вспомнить — тринадцать лет прошло, я и сам тебя едва узнал, а тебе и память всю уберут. Ну и хорошо, ни к чему тебе это помнить.

По прозрачным трубкам тянулась опалесцирующая блеклая жидкость и медленно собиралась в пустом стеклянном сосуде. Якко проследил, как с тихим звуком упала очередная крупная капля. Вздохнул.

— Блокираторы все еще действуют, и радости во мне совсем нет. Мне даже двойную дозу выдали три раза — типа, чтобы не вздернулся. Я тут ценный проходчик, чем меньше радости — тем прочнее сидишь, чем прочнее сидишь, тем удобнее тобой крутить. Так что я очень ценный, мам. Почти как ты.

Осторожно поправив невесомую прядку, Якко сгорбился и потер лоб.

— Иногда думаю, что лучше было бы оставить тебя здесь. Все-таки тебе хорошо там, да? Странно, но неплохо. Тут все куда хуже… Нормальных людей совсем почти не осталось, и все лежат по цехам, разливают свое счастье по пробиркам. Кто побогаче, тот покупает и живет кое-как, а у кого денег не хватает… а, да нечего об этом говорить. Все в одну сторону катимся. Просто хочу, чтобы ты что-то еще в своей жизни успела увидеть, кроме своего же детства. В лагере неплохо, радости там нет, но остался кусочек леса и одно озеро, грязное, но ночью на берегу сидеть очень здорово. Я тебя научу, как скрывать радость, и блокираторы есть у меня. Второй раз тебя не заберут.

Хрупкая пожилая женщина на постели сдавленно застонала, не разжимая губ. Неловко перевернувшись, она ладошками закрыла уши и умиротворенно улыбнулась.