Пушистый апокалипсис

Посреди бескрайних полей раскинулось село Большая Ряженка. Здесь свято верили в домового под печкой и в лешего в чаще. А мужики в обеденный перерыв размышляли о смысле жизни и урожае картошки. Жизнь текла размеренно, словно молоко в крынку.

Сердцем и голосом Ряженки был дед Кузьма. Почтенный, с большой окладистой бородой, что могла бы служить убежищем для пары воробьёв, и голосом, от которого дрожали оконные стёкла. Он был глашатаем. Столпом, якорем, нерушимой скалой, на которой держалось информационное поле села. Каждое его слово – закон, каждое объявление – событие.

Утро того дня началось привычно. Дед Кузьма, щурясь на утреннее солнышко, потягивался на завалинке. Вдруг перед ним возник запыхавшийся вестовой, с глазами по пять копеек. Передал Кузьме свиток и так же стремительно исчез. От пергамента исходил тонкий, едва уловимый запах молока и кошачьей мяты. А на сургуче отпечаталась кошачья лапка.

Кузьма, поворчав на взбалмошного гонца, сунул свиток за пояс и двинулся на центральную площадь. С первыми ударами колокола жители Ряженки потянулись к центру. Мужики бросали топоры, бабы – коромысла, дети – игрушки. Все знали, раз дед Кузьма вышел на площадь, их ждут важные новости.

Откашлявшись, Кузьма принял величественную позу. Напряжение нарастало. Люди замерли, приготовившись к чему-то великому: новой подати, запрете на ругань, изменению расписания базара.

Кузьма развернул свиток и прищурился, поднеся свиток к самому носу. Его лужёный голос, усиленный эхом, разнёсся над площадью: «Слушайте, слушайте, слушайте…»

Голос дрогнул, словно не веря прочитанному, но потом окреп, наполнившись мощью.

– Повелеваю всем жителям села, от мала до велика, приготовиться к нашествию… – Кузьма сделал паузу перечитывая строчку, – злейшего легиона! Котята-гадушки идут на вас. Каждый двор обязан принять по одному гадёнку и кормить его досыта. А то… – Кузьма прищурился ещё сильнее, – а то, да будет вам мяу!

На площади повисла тишина. «Злейшего легиона? Гадушки? Это что ещё за слово?» – послышался робкий шёпот. Затем раздался сдавленный смешок, потом ещё один. Грамотные, или просто любопытные, попытались протолкнуться к свитку.

Но Кузьма, словно разъярённый медведь, отмахнулся: «Назад! Вы что, мне не доверяете?! Я ж глашатай! Я не ошибаюсь.» Его голос загремел с новой силой.

- Вы что, шутки с этим шутите?! Это вам не баранки грызть! Это вам… это вам… Пушистый Апокалипсис!

Смешки стихли. Котята-гадушки? Злейшие? Да ещё и угроза мяу? Непонятно, но жутко. По площади разошлась волна неподдельной паники. Мужики крестились, бабы судорожно пересчитывали детей, а ребятня хныкала, подхватывая общее настроение. Большая Ряженка стояла на пороге невиданных перемен.

***

Жители принялись готовиться к нашествию «Злейшего Легиона». И подготовка эта была почище любого ремонта.

Мужики возводили баррикады из сена – высокие, до крыш, словно от слонов собирались отбиваться. Бабы шили броню для кур – из старых мешков, перьев и даже луковой шелухи. Обалдевшие несушки, закованные в «латы», выглядели избушками на курьих ножках.

У кузницы шёл ожесточённый спор:

– Ловить их. Сетями, чтоб запутались.

– Да ты что, Еремей. Капканы ставить надобно, с приманкой из кислой капусты. Эти гадёнки наверняка капусту любят.

– Нет. В ямы заманивать, а потом – всем миром палками.

Каждый предлагал свой, ещё более нелепый, способ нейтрализации котят-гадушков.

Тем временем под каждой избой метались в панике домовые. Они прятали запасы молока и сметаны: запихивали их под половицы, за печь, даже в собственные усы. Леший, обычно отпускавший глупые шутки, был серьёзен. Он собрал медведей, зайцев, волков и прочую живность и, размахивая веткой, пытался втолковать им: «Придут гадушки, к чащобе их не подпускать. А то, чего доброго, заставят кору с деревьев обдирать на когтеточки».

А дед Кузьма бродил по селу, раздавая ценные указания: «Обязательно смажьте пороги жиром, чтоб эти… эти гадёнки поскользнулись. А потом – метлой их. Метлой, говорю вам». Или вот ещё: «Встречайте их с песнями, да погромче. Может, сбегут от нашей какофонии».

Любой шорох в кустах, любая тень в сумерках – всё воспринималось как начало нашествия. Большая Ряженка жила в предвкушении катастрофы, окутанная липким, паническим ожиданием.

***

Наконец, наступил «День Икс». Все, от мала до велика, высыпали за околицу, вооружившись кто чем: вилами, а вдруг испугаются; кувшинами с молоком, а вдруг пощадят; и даже гигантскими клубками пряжи, а вдруг отвлекутся. Напряжение висело в воздухе, густое, как сметана.

И вот, на дороге появились они.

Вместо ужасных, кровожадных чудовищ, вместо «злейших гадёнков», к селу мчались десятки самых обычных, но невероятно милых, пушистых котят. Они были крохотными, с нежно-голубыми глазками, в которых не было ни капли ярости. Они мяукали, тёрлись о ноги жителей и просительно задирали пушистые хвостики.

Мужики опускали вилы, бабы роняли клубки. Молодая Дуняша подошла к деду Кузьме. Тот стоял, как вкопанный, щурясь на пушистую орду и пытаясь понять, куда же делись «злейшие гадушки».

– Дедушка Кузьма, дай-ка свиток, – почтительно, но настойчиво попросила Дуняша. Озадаченный Кузьма отдал ей пергамент. По мере прочтения на лице Дуняши расплывалась улыбка. А вскоре её звонкий смех разлился по окрестности.

– Дедушка! Да тут же написано: Милейшего Легиона, а не злейшего. И котята-ладушки. А дальше… – она продолжила читать, – Каждый двор обязан принять по одному котёнку, и самое главное, дедушка… вот тут в конце… вместо «а то, да будет вам мяу» написано… – Дуняша хихикнула, – и тогда будет с вами мяу.

Кузьма вырвал свиток, бормоча: «Не может быть, не может». К ним подошёл кузнец и протянул Кузьме свои новенькие, блестящие очки для работы с мелкими деталями: «Дед, на, примерь. Век-то нынче какой, новые технологии»

Кузьма неловко нацепил очки. Мир вдруг стал чётким. Кузьма снова взял свиток. Буквы, такие родные и знакомые, больше не расплывались. Окладистая борода задрожала. Кузьма снял очки, вытер навернувшиеся слёзы и пробасил своим лужёным голосом: «Простите, люди добрые… Простите старика…»

Раздался взрыв смеха – громкого, заразительного, облегчённого. Смеха над собой, над своим страхом. Забыв про баррикады, броню для кур и, простив деда Кузьму, селяне бросились к котятам. Они обнимали их, поднимали на руки и кормили молоком.

Большая Ряженка наполнилась мурлыканьем. А «мяу» стало самым любимым и самым счастливым словом в селе.