Пусть меня позовёт лес

— Мира, давай быстрее! — нахмурив брови, пробурчала я, нервно теребя ремешок своего портфеля. — Сколько можно копошиться? Из-за тебя мы опоздаем на физику, и эта грымза...

— Идём-идём! — оборвала меня подруга, с силой запихивая в сумку мятые тетради. Её рюкзак напоминал ненасытное чудовище — вечно голодное и абсолютно хаотичное. — Не кипятись из-за нее. Подумаешь, контрольная!

Я лишь фыркнула в ответ. Для Миры, чей мозг был заточен под формулы и законы, контрольная по физике была желанным развлечением. Для меня же — гарантированной головной болью и парой минут унижения у доски.

В этом мы с подругой были полными противоположностями. Если Мира со своей кукольной внешностью и густыми смоляными волосами всегда выглядела так, будто только что сошла с обложки журнала, то я ничем не отличалась от сотен других девушек в нашей школе. Мои жидкие темно-русые волосы, которые я вечно завязывала в низкий хвост, чтобы они не мешали, пара блеклых серых глаз и лицо, про которое в лучшем случае можно сказать «симпатичное» — разумеется, в модели меня бы не взяли.

Рядом с сияющей Мирой я чувствовала себя серой мышкой, и в такие моменты, как этот, эта разница ощущалась особенно остро. Пока она с лёгкостью щёлкала задачи, мне приходилось сражаться за каждую оценку, и эта борьба редко заканчивалась в мою пользу.

Мы выскочили из класса в почти опустевший коридор. Воздух здесь был густым и спёртым, пропахшим мелом, старой краской и безотчётной предэкзаменационной паникой, витавшей с начала одиннадцатого класса.

— Бежим через парк? — уже на улице, щурясь от яркого осеннего солнца, предложила Мира. — Так быстрее!

Парк... Мой взгляд сам собой скользнул к зубчатой стене старого леса, видневшейся за школьным забором. Там, в глубине, стоял тот самый заброшенный храм. Место, окутанное кучей детских страшилок и легенд. Говорили, что в сумерках можно встретить лиса-оборотня. В детстве мы обожали пугать там друг друга, пока моя бабушка не сказала как-то строго: «Не шалите у лесного храма. Духи не любят, когда их тревожат по пустякам».

— Давай лучше в обход, — вдруг сказала я сама себе не удивляясь.

— Серьёзно? — Мира подняла брови. — Ты же всегда тащила меня через парк, говорила, там воздух лучше пахнет.

Воздух и правда там был другим — свежим, влажным, пахшим хвоей и тайной. Но сегодня меня вдруг резко потянуло на асфальт, на длинный, но безопасный путь, где не мерещатся движущиеся тени и не шелестят листья под невидимыми шагами.

— Просто не хочу, и всё, — отрезала я, ускоряя шаг по бетонной дорожке. — И вообще, побежали, а то точно опоздаем!

Мы понеслись по улице, и я отогнала от себя глупые мысли. Какие духи, какой лис? Впереди была контрольная по физике, последний год школы и целая взрослая жизнь. А всё остальное — просто сказки для тех, кто ещё не наигрался в детстве.

Мы влетели в здание университета, сбивая с ног растерянных первокурсников, и, не сбавляя темпа, понеслись по бесконечному коридору. Наши шаги гулко отдавались под высокими сводчатыми потолками, а из открытых дверей аудиторий доносились скучные голоса лекторов и запах старой бумаги.

— Лаборатория, мы близко! — задыхаясь, выдохнула я, сверкая глазами по номерам на дверях.

Вот она — двести четырнадцатая. Мы рванули внутрь, едва не снеся дверь, и замерли на пороге, тяжело дыша. Ровно в эту секунду над головой пронзительно зазвенел звонок.

Учитель, наша «грымза», стояла у своего стола, вся вытянувшись, как струна, и смотрела на нас поверх очков. Её взгляд был красноречивее любой нотации.

Мария Захаровна — а звали мы её всегда строго по имени-отчеству, будто это было единое, неразрывное понятие, — была женщиной лет пятидесяти, чья внешность дышала той самой «академической строгостью», которую мы так ненавидели и втайне уважали. Высокая и до болезненности худая, она всегда носила строгие костюмы-двойки, которые висели на ней, как на вешалке, подчёркивая аскетичную угловатость фигуры.

Её лицо, узкое и продолговатое, с тонкими, вечно поджатыми губами, напоминало лицо средневековой игуменьи. Седеющие волосы, убранные в тугой, неумолимо гладкий пучок на затылке, натягивали кожу на висках, отчего скулы кажутся ещё более острыми. Но главным оружием Марины Захаровны были её глаза. Небольшие, пронзительно-светлые, они смотрели на мир через массивные очки в роговой оправе, которые она имела привычку то и дело поправлять длинным пальцем.

А когда она смотрела на нерадивого ученика поверх этих очков, опуская голову и приподнимая веки, в классе воцарялась могильная тишина. Этот взгляд, холодный, оценивающий и безжалостный, мог заставить почувствовать себя ничтожеством даже отпетого хулигана. В такие моменты казалось, что она видит не твоё испуганное лицо, а все невыученные уроки, все списанные контрольные и все грехи разом.

— Поздравляю, барышни, — сухо произнесла она, и в классе повисла мёртвая тишина. — Вы ровно на один вздох опоздали. Садитесь на места и поживее.

Мы, не поднимая глаз, плюхнулись на первые попавшиеся стулья в заднем ряду. Сердце колотилось где-то в горле, выстукивая дикий ритм. Мира тут же начала лихорадочно рыться в своём рюкзаке-чревочудовище, выуживая затертый до дыр конспект. Я же просто уставилась в окно.

Лаборатория физики находилась на втором этаже, и из её окон был виден тот самый старый лес — тёмно-зелёное пятно, отороченное золотом осени. Отсюда, сверху, он казался таким мирным и безмятежным. Игрушечным. Сложно было поверить, что там, среди этих вековых деревьев, скрывается что-то, кроме птиц и опавших листьев. Бабушкины сказки, вот и всё. Сейчас главная реальность — это контрольная по физике, от которой у меня похолодели пальцы.

— Варианты на столе, — голос учителя прозвучал, как похоронный колокол. — На выполнение — сорок минут.

Я взяла свой листок. Формулы поплыли перед глазами, сливаясь в устрашающие символы. И почему мы всегда бежим сюда, как угорелые? Почему нельзя просто жить спокойно, как все нормальные люди? Ходить в обычную школу, в обычный класс, без этих вечных перебежек между зданиями, без этого вечного страха опоздать и быть униженной?

Я вздохнула, сжала ручку и попыталась вникнуть в первое задание. Но краем глаза всё равно видела лес. И почему-то сегодня он манил сильнее, чем обычно.