Пусть ненавидят

“У Майло” располагали приличным арсеналом приправ и знали технологию, придававшую пустой лапше небольшую долю остроты. Это было единственным отличием от многочисленных конкурентов — как любая порядочная лапшичная, кроме лапши и напитков “У Майло” ничего в меню не имела, да и напитки традиционно были представлены исключительно продукцией “Амброзия Лимитед” Но этих мелочей хватало с лихвой, и во всем районе “Ревущих двадцатых” улиц на юге Дистрикта более уважаемого заведения не было.

Здесь любили собираться банды “двадцатых”, поэтому владелец — его добрым словом поминали часто — как следует вложился в глушилку, неизменный атрибут любой серьезной лапшичной, гарантирующий посетителям определенную степень безопасности и приватности. Пару лет назад, после неприятного инцидента, приглашенные специалисты “Так-Теха” связали глушилку с автоматизированной системой безопасности. Принципов ее работы Хольк не знал и тем более на себе не испытывал.

— Пожалуй, еще порцию.

— Повторить? — отозвался повар, рослый малый с аугментированными глазами и не очень дорогим, но новым сопроцессором на загривке. Студент, не иначе.

— Не. Давай чисто сырный порошок на этот раз. Композитный состав меня даже у вас не впечатлил.

— Кислит?

— Гляжу, я не первый, — улыбнулся Хольк, — Могли бы уже рецептуру поправить.

— Не могли бы, приправы лицензированные, — повар вытащил из-под стойки нож с раскаленным лезвием и, подставив миску, отточенным движением полоснул по лапше в том же самом месте, что и в прошлый раз. Свисающая с потолка генно-модифицированная водоросль как раз успела отрасти до нужной длины.

— Ну ты человеку с двадцатых про лицензии-то не рассказывай, — мешать лапшу с приправой надлежало самостоятельно, чем Хольк и занялся, — Я по молодости сам людям обеды резал.

— Много лет с твоей молодости прошло, — парировал повар, обрушивая в миску другого посетителя еще одну лавину лапши.

Спустя пару минут он — скорее ради вежливости — поинтересовался у Холька его мнением насчет сырной приправы. На этом его интерес к поддержанию разговора иссяк. Странно — обычно вечно скучающие повара воспринимают севших к ним поближе как желающих поговорить, и это давно уже стало одним из пунктов местных неписанных правил. Но “У Майло” все же отличалось от конкурентов.

А еще, в конце концов, у парня впереди добрых пять часов смены.

Вторая порция пошла медленнее первой, да и смена приправы не намного улучшила вкусовые качества. Хольк слышал, что если часто питаться лапшой, то вкусовая химия лет через десять попортит рецепторы, но сам он всегда имел средства на еду посолиднее. К лапше в цветастых коробках он обращался разве что на долгих заданиях — в багажнике до сих пор лежал пищевой контейнер, сохранявший лапшу в первоначальном виде почти трое суток.

А сегодня… Сегодня Хольк пытался вдохнуть в вечер хоть немного душевности — уж той-то в лапшичных всегда было в избытке. Настроение и вправду чуть поднялось. Можно будет обойтись без таблеток. Сесть в машину, в свою маленькую передвижную крепость с большим пакетом сладостей и сублиматов на переднем сиденье и спальным мешком на заднем, долго ехать по кольцевой дороге и ближе к рассвету свернуть, где получится.

Но пока в миске еще оставалась лапша, и Хольк от скуки напряг сопроцессор. Шея сзади чуть нагрелась, кожу защекотала вибрация микрокулеров. В норме сопроцессоры вообще не должны ощущаться, но от военных моделей не ждут большого комфорта, а экземпляр Холька еще и подвергался кустарной доработке. Многие платили большую цену за меньшую мощь. А у него с ней все было в порядке и даже слишком — попытка разом задействовать все ресурсы привела бы, во-первых, к отказу из-за систем жизнеобеспечения, а во-вторых, вздумай он их выключить, сожгла бы ему к чертовой матери мозг. После нескольких лет без серьезной практики главная мышца тела изрядно потеряла в сопрягательной способности — по уму бы сходить к аугментологу, откалибровать лимиты.

К аугментологам очереди по полгода. Цены немилосердны. Хольк старался не вспоминать про тех, кто специально для людей вроде него всегда держал в записи пустые места. Тем более — тех, кто принял бы его бесплатно и от души бы посоветовал железо получше.

Калибровка лимитов не обещала хороших результатов.

Хольк ненавидел себя за этот страх.

— Ты че глушилку щупаешь? — поинтересовался повар, наклоняясь через стойку.

Хольк сам не заметил, как его сопроцессор провел пробный удар в радиоэлектронную защиту и откатился без малейшего успеха. Очень серьезное устройство приобрел владелец “У Майло” — в памяти девайса хранились сгенерированные еще несколько лет назад вирусы-”когти” самого разного назначения, но удар даже самым страшным из них под такой защитой едва заставил бы повара почесаться.

— Привычка, — пожал плечами Хольк.

— По привычке на входе щупают, а ты будто задумал чего. Ни-ни.

— Мальчик, — Хольк вздохнул и поднялся из-за стойки, сдвигая вперед пустую миску, — Если я что-то задумаю, ты этого не поймешь. Или не успеешь.

— Не успеть могу, — согласился повар с хитроватой улыбкой, — А иначе не понять сложно. У тебя загривок греется.

— Теплак, значит. Хороша у тебя оптика.

Повар хмыкнул:

— Папашины бабки. Подарил на двадцать лет, сказал — хороший бизнесмен должен хорошо видеть.

— Бизнесмен?

— Очень приятно, Майло, — Майло протянул руку через стойку, чуть согнувшись в насмешливом поклоне, — На двадцать один год была лапшичная.

— Хольк.

— Доброй дороги, хацкер. Заходи еще.

Одна знакомая Холька, большая любительница лингвистики, сказала, что с течением времени давно забытые слова все чаще возвращаются в оборот. Он с тех пор не удивлялся, слыша слова из времен своего детства.

Машина с послушным рыком вывалилась с крохотной стоянки перед лапшичной, дала крутой поворот и встроилась в медленно плетущийся поток. До вольных сорока полос кольцевой дороги ехать было не меньше часа. Сопроцессор выбрал несколько вариантов срезать путь, и Хольк без размышления стал следовать первому, отдав управление тандему автоматики машины и собственного тела — в городе все равно удовольствие от вождения звучит как шутка.

Маршрут повел его переулками, вынырнул из исписанных стен “Ревущих двадцатых” в красно-желтую пелену Китайского района, затем углубился в промзону и стал петлять в ней. До ночи было еще далеко, но с каждой минутой темнело все сильнее.

Девятое число месяца, точно. Сегодня ночь наступит рано — один раз в тридцать дней заводам Дистрикта позволено выбросить в воздух те отходы, которые не превратят город в радиоактивную пустыню. Странно, как Хольк пропустил полицейскую рассылку с призывом в одних районах не выходить на улицу, а в других — носить респиратор. Он замкнул циркуляцию воздуха и как следует вдавил педаль, не обращая внимания на недовольство навигационной системы — еще минут двадцать, и в промзоне придется ехать вслепую.

Хольк, известный в определенных кругах под прозвищем Гибрид, прожил бы совершенно иную жизнь, задержись он на эти двадцать минут в лапшичной или по дороге. Но невысокий силуэт, голосующий у бетонного забора, он увидел достаточно отчетливо.

В тот момент Хольк находился в, пожалуй, худшем месте, где только могла прийти в голову идея остановиться и подобрать человека. Память и разум навскидку предложили полтора десятка плохих последствий. Промзону он знал хуже, чем прочие районы юга Дистрикта, но правила везде были одни и те же — пистолет либо у самого бедолаги, либо у того, кто прячется в паре шагов.

Сенсоры машины полоснули по правой обочине инфракрасным потоком. Силуэт один. Очень низкий, метра полтора, не больше. Хольк уже неосознанно сбросил скорость, подался правее, думая о том, что надо было все же купить вчера в Раундвэй-Плазе тот тяжеленный хромированный револьвер. Потом он улыбнулся мысли о том, что, собираясь помогать человеку, планирует в него стрелять.

— Заваливайся, потеряшка, — рявкнул он, поворачиваясь к открывшейся задней двери, — Еще пара минут — мутируешь окончательно!

Внутрь дохнуло маслянистым прогорклым воздухом. Хольк постарался придержать дыхание. Человек легко проскользнул в машину спиной вперед — на спине висел большой рюкзак — и дверь захлопнулась за ним.

Тяжело дыша, на Холька смотрела закутанная в шарф девочка лет двенадцати.

— Сука, — сказал Хольк, неловко понизив голос на втором слоге. Затем решил забить на это, — Потрудись объяснить, херли ты тут делаешь.

— Путешествую, — с вызовом объявила пассажирка, — В Чикаго.

— Не доберешься.

— Почему это?

— Тебя по дороге, понимаешь ли, убьют, — хмыкнул Хольк, — А до этого еще наверняка изнасилуют, и не один раз, — в зеркало он заметил комично округлившиеся глаза девочки, — Поскольку еще не, то живешь ты недалеко, так что сегодня твои восемнадцать карат везения. Передам тебя в заботливые руки родителей.

Машина дернулась с места, настраиваясь на возвращение по собственному следу. Надо было еще выяснить, где маленькая придурь живет, но Хольк решил до поры предоставить ее мыслям о только что сказанном. Кажется, о таких вещах девочка если и слышала, то где-то далеко и там, где все к ней самой не имеет отношение. Пора взрослеть.

— Не передадите, — вдруг сказала его пассажирка совершенно чистым, спокойным голосом, как могла бы сказать что-нибудь школьному приятелю, — Родителей у меня нет.

— Значит, тебя надо вернуть в детскую службу, — пожал плечами Хольк, — Из какой ты сбежала, не подскажешь? Ладно, не отвечай, ты не оттуда, иначе не сделала бы столько глупостей за один день. Начнем с того, что не села бы ко мне в машину.

Какое-то время девочка молчала, пока Хольк, полностью подключившись к инфракрасным сенсорам, выводил машину из химической темноты. Воздух заволокло так, что он видел только пылающие в небе столбы света — раскаленные заводские трубы. Спутниковая навигация не требовала человеческого контроля, но в машине стояла далеко не последняя модель, которой уже случалось ошибаться, так что он старался в меру сил соотносить расположение труб с картой, которую по кусочкам подгружал ему в голову сопроцессор.

Картина и впрямь напоминала Апокалипсис. Или Войну в Заливе, как ее описывал Гидеон. Хольк смутно помнил лицо своего товарища по наемной деке — во всяком случае, обычное его состояние. В памяти надежно осталось только то лицо, которое принадлежало ему уже мертвому — РЭБ-резистентный коготь снес защиту с его искусственного спинного мозга и разом послал в каждую мышцу тела такой импульс, что лицевые почти все просто лопнули от перенапряжения.

Гидеон, в отличие от большинства ветеранов, любил рассказывать о войне. Ему там нравилось. С борта “Фэйрбёрн Гарпии” он наблюдал за шоковыми столкновениями миллионов дронов, а потом описывал это как огромную искрящуюся рану поперек неба. Видел удары тектонических копий. Верующий — своеобразно — христианин, он со смехом называл их “Господни Свечи” и сравнивал остекленевшую от запредельной температуры землю с лужицей расплавленного воска.

Он говорил, бой с прямым зрительным контактом — самое страшное, что есть на войне. Хольк бывал в девятнадцати таких боях, но мысль оказаться в общевойсковом сражении приводила его в некоторый ступор.

На его счастье, иногда думал он, Дистрикт не интересовал никого, кто мог бы устроить настоящую войну.

— Не надо мне домой. Там есть нечего, — внезапно заговорила девочка через пару минут после того, как машина вынырнула из зоны сплошной темноты в Самаритен, растянувшуюся от горизонта до горизонта зону социального жилья для низшего класса. Интуиция подсказала Хольку, что наверняка там бедолага и живет, — И за отопление не заплачено.

— Либо туда, либо в полицию.

— Полиция разве поможет?

Да уж, любой с малого возраста понимает, насколько в Дистрикте бесполезны синие береты. Единственный налог, которые платили все без исключения корпорации, включая даже всемогущий “Аврелиан” и связанные с Федеральной армией “Фэйрбёрн” и “Саут Гидравликс” — налог на содержание полиции, одинаковый для всех и для всех довольно весомый. В теории — астрономические суммы на общественное благо и неподконтрольность полиции даже самым крупным игрокам. На деле — целиком зависящая от корпоратских денег полиция прекрасно выполняла единственную задачу, на которой сходились все спонсоры.

Никуда не лезть.

— Поможет, — кивнул Хольк, — Мне. Снимет с меня груз ответственности за твое существование.

Он знал немало тех, кто по той или иной причине надевал синий берет не ради благообразной строчки в карьере, но из желания сделать что-то хорошее. Был Хироки Комацу по прозвищу Дзи, штурмовик из его деки. Родился в этом самом Самаритене в первый год его существования, когда дома еще не щеголяли безобразными пристройками и все имели одинаковый желто-коричневатый цвет, а новостные сводки не перешли от прославления корпоратской щедрости к буднично-вялой публикации списков убитых и разыскиваемых. Из многих тысяч рожденных в Самаритене в тот год Хироки оказался, наверно, в десятке самых успешных. Его руки и ноги на заказ проектировало дочернее предприятие “Так-Теха”, они же собирали его любимую игрушку: засунули полуактивную систему самонаведения и способный работать с дуплетными патронами механизм в корпус от М16А4 образца середины двадцатого века.

Хироки стабильно поднимал сорок тысяч в месяц, взял в ипотеку квартиру на севере, в районе корпораций. Там же после одного особо удачного танца с “Аврелианом” нашел мертвыми родителей и жену. Предупреждение от корпоратов Хироки понял своеобразно, и дека разделила такой подход: одному из исполнителей — ублюдок не озаботился нормальным экранированием на кибернетических глазах — Хольк замкнул зрительные нервы сами на себя. Остальным повезло чуть больше, и их просто перестреляли.

Потеряв смысл зарабатывать состояние, Хироки ушел из деки и подался туда, где мог принести пользу кому-то другому. Он отслужил неделю, а потом его в нарушение всех регламентов отправили в одиночный патруль по “Ревущим двадцатым”. Премия от спонсора сама себя не заработает.

— Вы мне только хуже ведь сделали, — пассажирка вновь подала голос.

— Вытащив из промзоны? Ну расскажи мне, что жить дома хуже, чем в течение пары лет наблюдать, как легкие превращаются в кисель, — встав на светофоре, Хольк на секунду обернулся. Раскрытый рюкзак лежал на полу, а к себе девочка прижимала плюшевого медведя.

— Не хочу еще раз маму видеть.

— Так у тебя же ее нет, — хмыкнул Хольк.

— Она жуком стала, — девочка насупилась и продолжила только через несколько секунд, — Все лежит в своем шлеме и смотрит всякое. И не ест ничего. Кроме коктейля. Через… трубочку.

Хольк успел заметить, что в рюкзаке лежали упаковки туристических нутрициентов и что-то еще, вполне походившее на нормальную еду. Дома есть нечего, значит? Хотя, быть может, это и было последнее, что оставалось.

— Адрес, девочка, — произнес он, внезапно почувствовав накатывавшуюся усталость. Если бы не эта встреча, сечас он гнал бы по кольцевой дороге, уже достаточно далеко от исходящих ядом заводских труб, чтобы открыть окна и слушать вой разрезаемого машиной ветра. Если бы.

Она молчала еще секунд десять или около того, но сдалась, когда Хольк подал машину вправо, остановился и развернулся к ней, придав лицу неприятно-презрительное выражение.

— Побережье. Сорок вторая улица, сотый дом. Ровно сотый, — девочка не по-детски вздохнула, — Рядом с пиццерией “Честос”.

На этот раз Хольку пришлось удивиться как следует. Побережье — это не Первый центр, не Голден-Рич, не Парковое кольцо и не Дзен. Но жить в таком районе сам Хольк мог расчитывать разве что в те времена, когда работа обеспечивала ему щедрую долю от всей выручки деки Кита Дордрехта. Да и то, пожалуй, квартиру пришлось бы выбрать не самую большую.

Интуитивный маневр в Самаритен потратил изрядное количество его времени — даже с изрядно поредевшим трафиком машина въехала в район Побережья лишь спустя двадцать минут и добиралась до нужного адреса еще почти столько же. Хольк прикинул, что с двумя невольными изменениями маршрута по сути описал треугольник.

Дома на Побережье не блестели стеклом и не светились неоном — картель застройщиков с первой скрипкой в лице “Юникса” постановил строить все в натуральном экологичном стиле, из-за чего район походил на европейский курортный городок. Точнее, на то, как они запомнились ровесникам Холька — родившиеся после него, в эпоху жуков и дальше, при слове “Дубровник” или “Сочи” представляли себе каменных призраков, в которых их превратило падение мирового туризма.

Неоновая вывеска “Честос” здесь даже резала глаза. Хольк остановил машину у нужного здания, столь редкого в Дистрикте четырехэтажного дома, прямо у тротуара, не потрудившись отыскать место получше — несколько минут она вполне в состоянии постоять и здесь. Впрочем, опыт — хорошее средство от излишнего оптимизма, поэтому его сопроцессор запустил фоновую работу сканеров. Владелец узнает о любом, кто пройдет мимо. Много чего узнает.

— Приехали, дама, прошу на выход. Вещи не забываем, — сказал Хольк, выбираясь из низко посаженного кресла на улицу. Вонь девятого числа здесь еле ощущалась.

Девочка вылезла наружу, держа в руках рюкзак с наскоро засунутым внутрь медведем. Дверь в подъезд она открыла импульсом сопроцессора. Хольк на секунду замешкался, подумав, что ему нет никакого смысла следовать за ней, но решил довести дело до конца — с нее станется выскользнуть прочь, как только он отъедет.

Впрочем, с такой-то матерью ей и в ином случае ничего не помешает. Но Хольку уже не будет до этого дела.

На третьем этаже, едва освещенном парой лунных ламп, девочка постучалась в дверь. Ответом была тишина. Мать, должно быть, или глубоко зависла в симуляции, или просто спит, пока ее мозг тщетно пытается успеть себя залатать после пятнадцати часов просмотра — больше неподготовленный организм не выдерживает, и это не тот случай, когда за подготовку сойдет практика.

— Давай я, — Хольк подошел к двери, намереваясь устроить подобающее торжественному возвращению звуковое сопровождение. Не успел он коснуться стальной пластины, как дверь резко открылась — недостаточно быстро, чтобы ударить его.

Боль в животе согнула Холька надвое. Рефлекторно подавшись назад, он рухнул на задницу и затем на спину. Глотку свело тошнотой. Сопроцессор взвыл, пытаясь атаковать всю электронику вокруг, и поймал только лампы и отголоски техники из открытой квартиры. Лампы лопнули, помещение погрузилось в темноту, но в эту же секунду у двери вспыхнул пучок направленного света.

— Лежать, сука! — взвыл надорванный женский голос, и Хольк прервал на середине попытку перекатиться в сторону. Отвлечь не вышло.

— Лежу! Лежу, — Хольк подавил желание приподнять колени, понимая, что от такой боли это не поможет.

В дверном проеме стояла женщина — это можно было понять разве что по голосу, слишком уж сильно слепил фонарь. Впрочем, главной проблемой был не фонарь, а место его крепления. Хольку только что досталось стволом дробовика, причем, судя по боли, еще и с зубчатым чоком.

Сопроцессору хватило времени, чтобы поймать в прицел своего коллегу на загривке у женщины. Довольно неплохая модель, хоть и устарела лет на пять. Экранирование нормальное, но не перед мощностями Холька. Одного бронебойного когтя хватит, чтобы защита рассыпалась, как огромное неармированное стекло, раскрыв путь для вирусов с другими задачами. Второй, в крайнем случае третий — Хольк войдет в “джекпот”, полный контроль над сопроцессором и всей сопряженной аугметикой. Впрочем, у дуры с ружьем ее и не было.

— Мам! — вскрикнула девочка, отшатнувшаяся к стене где-то на периферии зрения.

— Джин, за спину!

Девочка подалась было вперед, но замешкалась. Взгляды на секунду пересеклись.

— Не стреляй!

Повисло молчание. За одной из закрытых дверей кто-то зашевелился — очевидно, разглядывая через камеру происходящее на площадке. Хольк чуть приподнялся на локтях, щурясь от яркого света — повезло еще, что под стволом висел не стробоскоп, иначе со зрением можно было бы вовсе прощаться.

Впрочем, это не сильно изменило бы ситуацию.

Давай, Хольк. Наставленный ствол — уважительная причина. Три терафлопса у тебя против в худшем случае половины у нее. Ударь лучшим бронебойным когтем, перебрось мощность с перегенерации вируса на усиление сопряжения, брось следом поражающий коготь, который за полсотни миллисекунд превратит операционную систему сопроцессора в невнятное месиво и заставит его тысячами лить в мозг бедолаги взаимоисключащие импульсы. Она умрет быстрее, чем почувствует, как перегревается девайс. Быстрее, чем нажмет на спусковой крючок.

Когти твоего класса — не пальцы, они не оставляют отпечатков. Завтра у полиции будет только остывшее тело, невнятные показания свидетелей и рыдающая девочка.

Которая видела твою машину.

Еще один коготь?

— Мам, не стреляй! Он меня привез!

— Он не?.. — замешкалась женщина, на секунду опустив оружие и вместе с ним — мерзкий луч света.

— Не знаю, о ком речь, но я — “не”, — констатировал Хольк, — Просто неудачливый последователь доброго самаритянина.

Вот и склонность юморить в опасности вернулась. Чего там еще не хватает? Здоровья, хладнокровия, сопрягательной мощности, распавшихся за давностью лет горизонтальных связей. Ладно, это можно счесть первым кусочком пазла.

— Вытаскивай оружие, самаритянин. Только ме-едленно, — судя по голосу, женщина находилась если не на грани нервного срыва, то опасно близко к ней.

— У меня его нет, — отозвался Хольк, — Так что… сейчас я просто встану… а вы постарайтесь меня не пристрелить, пожалуйста.

Разумеется, ему не поверили, но первое пробное движение никакой реакции не спровоцировало. Его недавняя пассажирка подошла к матери и что-то шепнула ей на ухо — что-то, вызвавшее немалое удивление.

— Заходите. Быстрее, — внезапно бросила женщина, сдвигаясь чуть в сторону.

— Я скорее пойду подальше, — Хольк поднялся на ноги, все еще держа в боеготовности сопроцессор, — Дочь у вас, я здесь не нужен.

— Пожалуйста. Вы… Нет. Идите. Нет.

Растерянность. Даже больше — непонимание. Так, наверно, звучал он сам на своем первом деле. Так звучали Дзи, Гидеон и Джош — все пришли позже него, и это он слышал сам. Рыбы, выдернутые из воды, кроты, представленные солнцу. Он понятия не имел, какого хера происходит, но это ощущение понимал слишком хорошо.

Многое потеряв, Хольк еще и приобрел немало ненужного. И он поддался сразу двум самым страшным грехам вооруженного человека.

Когда он через несформировавшийся протест хозяйки прошел в квартиру, в нем говорили одновременно любопытство и сострадание.

Это гораздо хуже, чем просто потерять хватку, подумал Хольк. За спиной закрылась дверь.

Таких квартир он видел немало. Прихожая, кухня-гостиная и, судя по всему, спальня, выстроенные полукругом вокруг ванной. Когда дека Дордрехта участвовала в массированном налете на дата-центр филиала какой-то китайской корпы, в точной копии этой квартиры Хольк безвылазно провел три недели, помогая спецам разламывать системы обороны. Все три комнаты покрылись сплошным слоем коробок из-под лапши и пиццы. Такую же планировку имело одно из его конспиративных убежищ, когда дека рассыпалась по дну после замеса с “Аврелианом”. В такой жила какая-то из его многочисленных пассий из тех времен. Он не помнил ее имени, только японские сувениры и аэрографию Фудзиямы на окне.

Смешаешь все — получится серый, и к этой квартире другого определения не подходило. Ощущение было такое, будто его привели показывать жилье перед покупкой, давно уже вычистив его от прошлых жильцов и расставив на кухонном столе пару дежурных графинов, из которых никогда не пили.

— Странные у вас на Побережье правила гостеприимства, — улыбнулся Хольк. Надо же было с чего-то начать разговор, — Я вырос на “двадцатых”, но даже там обычно встречали приятнее.

— Кажется, я только что обрушила стоимость жилья в районе, — ответила хозяйка, так и не выпустившая из рук дробовик. Хорошо еще, направлен он был стволом в пол, — Прошу меня простить, я…

— Ждали кого-то другого, — Хольк закончил разорванную заминкой мысль.

— Они уже приходили. Стреляли, кричали в подъезде. Обещали убить. Нас обоих, — все так же вниз стволом поставив дробовик на пол, мать принялась вешать одежду дочери какими-то неловкими механическими движениями, — Полицию я вызвала, но…

— Полиция она на то и полиция, чтобы не мешать честным гражданам делать свою работу.

— Копы приехали только днем, осмотрели подъезд и исчезли… Я не знаю, что их сюда привело. Не знаю, и… Я без понятия, честно. Я купила дробовик, но… Сами понимаете, что я им сделаю. Я хотела просто отправить Джин… Подальше, — голос понемногу переходил в сдавленные сухие рыдания.

Хольк тяжело вздохнул:

— Будьте любезны, давайте все сначала.

Женщина жестом предложила ему сесть на диван в гостиной. Верхнего света, как обычно, не было, светили только небольшие лампы тут и там, так что рассмотреть все как следует не получалось. Уютно, хоть и вылизано до неестественного блеска. Если они вдвоем и вправду здесь жили, то едва ли проводили здесь больше восьми часов в сутки… Да и так, пожалуй, не обходилось без ежемесячного клининга.

“Три часа назад я сидел в лапшичной, не имея ни единой, сука, проблемы”

Сразу после этой мысли Хольк поймал себя на другой — о том, какой наглой ложью самому себе была первая.

— Я Элис. А те, кто… “Волки Девятнадцатой”. Я потом глянула в Сети. Ориентировка на одного, самого запомнившегося. Пришли вчера ночью… Стреляли куда-то в подъезде. Били в дверь, но ее все же просто так не откроешь, так что… Я сначала думала, просто бесятся где пришлось, но потом они начали орать мое имя, обещать меня убить… В общем, ночь прошла интересно, — хозяйка кисло улыбнулась. Улыбка только подчеркнула осунувшиеся, неприятно острые черты лица.

— Деньги? — поинтересовался Хольк.

Элис покачала головой.

— Нет у меня проблем с деньгами. Тем более не пошла бы за ними к банде.

— Неразделенная любовь?

— У меня?..

— К вам, — хмыкнул Хольк, — Перебираю в памяти все, что знаю о бандах “двадцатых”. Несговорчивых девушек — и мужчин, куда без этого — обнуляют время от времени, чисто злость сорвать. Но это всегда частные истории. Банды, понимаете, сильно не любят, когда их члены пытаются притянуть коллектив к личным делам. Так что либо на вас крашнулся их вожак… Либо дело не в этом. И я больше за второй вариант, — заметив чуть вопросительный взгляд хозяйки, он счел нужным пояснить, — Такие ребята предпочитают, скажем, более изысканные вещи.

Женщина никак не отреагировала — легко было определить очень хорошо знакомое состояние, когда перегруженный мозг уходит сам в себя, заваливается на свой внутренний диван и смотрит в сторону проецируемого на черепную коробку ситкома. У хакеров такое встречается часто. Тем чаще, чем больше любишь прибегать к перегрузке сопроцессора и прочим неприятным, но эффективным вещам.

Сидеть в обнимку с дробовиком и ждать неминуемой смерти, рисуя в голове картины того, как за тобой придут… И как придут за дочерью, если кто-то другой не успеет раньше — не могла ведь не знать, к чему приведет такое одиночное путешествие. Что это было? Отчаянная надежда или просто попытка себя успокоить?

— А вы где работаете?

— Менеджер по контролю эффективности. Исследовательский отдел “Так-Теха”, подразделение систем связи. Да уж, такое обычно не рассказывают…

— Высоко забрались, однако, — Хольк приподнял брови, — Не думаете, что следы куда-нибудь туда тянутся?

— Высоко? Не очень, — очередная вымученная улыбка, — Можно сказать, вторая снизу ступень. Большая удача, конечно — работать в корпорации, но… Там, внутри…

— Никому вы не были интересны и ваше место тоже, — снова закончил за нее Хольк, — Помощи у работодателя просили?

— Просила. Ответ был… “С готовностью предоставим вам помещение для сна на вашем рабочем месте”.

— Какие хорошие люди. Только почему вы все еще здесь?

Кулаки у Элис сжались, губы превратились в тонкую линию.

— Все здания, принадлежащие “Так-Теху” — секретные режимные объекты… Предложение распространялось только на меня.

Можно было сказать что-то про корпоратских ублюдков, но Хольк промолчал, решив, что любые его слова собеседница уже произнесла раньше. Безнадежная ситуация. Обидная. Были в его жизни моменты, когда он искренне считал, что скоро умрет — как-то раз дека в налете нарвалась на милитанта, в другой — он получил два дуплетных пулевых в живот от неблагодарного клиента. Но там, где он готовился умереть, он стоял по собственной воле, и знал, чем рискует — хотя не то что бы эти пафосные слова сильно облегчали дело. Тем не менее, здесь не было даже их.

“Волки Девятнадцатой”… Нечто сродни раку. Судьба просто без причины решила, что ты умрешь.

Сопроцессор неприятно нагрелся.

— Идите, — сказала женщина, — Они явятся и сегодня, раз уж начали… Ни к чему вам все это.

Хольк достал из кармана куртки анестетический гель и, не обращая внимания на удивленные взгляды Элис и ее дочери, принялся мазать шею и затылок. Хоть одну полезную привычку сохранил — жаль только, пригодилась так скоро.

— Вы целиком правы. И в первом, и во втором. Кажется, меня ждет неприятный разговор на лестнице, — Хольк поднялся с дивана, убирая гель обратно на место. Сенсоры припаркованной у подъезда машины фиксировали восемь человек, столпившихся у входа. Один походя чем-то царапнул матированный черный корпус. Пидор.

Они открыли себе дорогу внутрь быстрее, чем Хольк дошел до выхода. На сей раз обошлось без воплей и выстрелов — бандиты спокойно поднялись на третий этаж, встали около двери. У кого-то под ногой хрустнул осколок лампы. Темнота площадки хорошо скрывала их от камеры, так что видно было только одного — он стоял впереди всех, слегка покачиваясь взад-вперед. Половина лица была покрыта светящейся татуировкой, обе руки — переливающийся фиолетовый карботитан, в каждой руке по пистолету, на загривке… Дверь давала хорошее экранирование, но Хольку помог сам бандит, попытавшись прощупать ее на предмет электронного замка. Сильный сигнал. Не во весь разгон девайса, но, пожалуй, полной мощности там выйдет на полтора-два терафлопса.

Сколько у остальных? Ни малейшего понятия Хольк не имел.

— Де-евочка! Давай без ненужных действий обойде-емся, — сильный мексиканский акцент, — А то я как железом пора-аботаю, у меня голова болит, злой становлюсь, — бандит улыбался, — Мне тогда не только дело сделать, еще поразвле-ечься захочется. Ты этого не хо-очешь.

Сопроцессоры не имели интерфейса — бесполезный атавизм в условиях прямого сопряжения с мозгом. Но сознание дорисовывало его самостоятельно, облегчая себе задачу. Пару сверхтяжелых самокопирующихся когтей, плод нескольких сотен часов наедине с подключенными к голове кодогенерирующими компьютерами, Хольк про себя иногда называл “близнецами” — и они имели вид гротескных получеловеческих фигур, лежащих бок о бок, как два средневековых погребальных барельефа. Остальные — каждый по-своему. Светящиеся искрящиеся шесты, ракеты с нарисованными на носах акульими пастями, о которых рассказывал Гидеон. Элитные хакеры долгими тренировками избавлялись от этих картин в голове, считая, что они дают лишнюю нагрузку. Хольк позволял себе эту слабость.

Мог себе позволить.

— Я буду развлекаться до-олго, девочки! С вами обоими. А потом развлеку-утся мои ребята!

Джин сзади начала хлюпать носом. Хольк не видел, но знал, что ее мать вцепилась в дробовик. Жалко, у него у самого не было оружия — все же оно никогда не бывает лишним, что бы ни говорили излишне заносчивые коллеги. Даже если не умеешь пользоваться, его вес в руке придает уверенности. А еще можно сжать рукоять до боли, выдавливая из себя гнев.

“Гнев — очень плохой союзник” — вспомнил Хольк слова Хироки Комацу по прозвищу Дзи, рывком открыл дверь и целиком подчинился гневу.

Он не слышал, как выли от боли охлаждающие системы сопроцессора, не справляясь со скачковой нагрузкой. Не чувствовал, как вскипает кожа на шее. Не видел, как в замедленной съемке аугментированные руки противников тянутся к оружию и как поднимает пару пистолетов человек со светящимся лицом.

Ноль семь, ноль пять, один, ноль семь, ноль восемь… Два у вожака. Три у тебя, Хольк. Электроника сцепилась друг с другом быстрее, чем твои глаза успели отправить в мозг картинку. Фоновое давление меньше трети от лимита. Шоковый коготь пошел.

Семь силуэтов дрогнули. Аугменты конечностей выбиты. Две-три секунды, не больше, мощность когтя слишком распылена на всех. Этой мощности не хватило на восьмого — экранирован куда сильнее. Он швырнул в Холька какой-то коготь, прошив ему загривок тошнотворной болью.

Коллега, значит.

Ты знаешь, коллега, почему хакеры никогда не ставят такую сильную аугментику?

Мощности сопроцессора рассредоточены. Связь с руками, с гормоногенератором, с ускорителем нейронной связи, не выключенная автоматическая перегенерация когтей.

К тому моменту, как мимические мышцы Холька успели проявить улыбку, все уже было кончено.

Бронебойный коготь сорвал защиту с рук, выгнув их до треска в искусственных мышцах. Пистолеты вылетели вперед, один из них ударил Холька в подбородок. Он мог бы бросить всего один боевой коготь, сведя с ума гормоногенератор и превратив кровь врага в кипящий химический коктейль. Но гнев — очень плохой союзник.

Вперед пошли второй и третий бронебойные, вклиниваясь в разбитую защиту сопроцессора и перегружая железо выше конструкционного предела. Оставив когти, Хольк вошел в открытое ударами прямое соединение и дернул сразу за все, что попалось. Он успел почуствовать, как нервная система светящегося один за другим теряет органы чувств, а затем тщательно наработанные рефлексы дернули его назад.

В закрывшуюся дверь ударило несколько пуль.

— Один-ноль, дамы, — констатировал Хольк, не слыша собственного голоса. Горячая тяжесть из сопроцессора полилась в мозг, картина перед глазами сжалась в один зеленый пиксель.

Спасибо ослабленной нервной системе — он не успел почувствовать боли.

Хольк пришел в себя под угрожающие выкрики и рваный нечеловеческий вопль, доносящиеся из-за двери, на автомате попытался встать и обнаружил, что тело едва слушается. В черепе туда-сюда скакал раскаленный шипастый шар, и Хольку казалось, что с каждым ударом голова покачивается ему в такт. Он не смог даже скривить лицо — оно представляло собой полузасохшую маску из крови и рвоты. Из носа кровь так и сочилась.

Ему изменило чувство равновесия, и от падения спасло только то, что он и так уже лежал. Хольк ощущал, будто бесконечно крутится во все стороны одновременно.

Джин поднесла к его губам стакан с водой.

Пить как полагается он не смог, поэтому девочка неловко залила жидкость в еле открытый рот, попутно смыв с лица часть кровавой грязи. От попытки сглотнуть только сильнее затошнило, но с третьего или четвертого раза получилось, и Хольк почувствовал слабое облегчение — пока что больше психосоматика, чем реальный эффект. Он выжил. Ничего хорошего его мозгу и железу это не принесло — но равно и ничего такого, что не смогли бы поправить толковые медики и какой-нибудь знакомый аугментолог.

— Таблетка, — еле-еле произнес он, и Джин подскочила куда-то в сторону кухни. Когда она принесла какую-то разведенную в стакане шипящую жижу, он умудрился вытащить из нагрудного кармана снежно-белый кругляшок в одиночном блистере и протянул его ей, не в силах использовать две руки одновременно. Возможно, таблетка не слишком хорошо сочеталась с той дрянью, которую ему принесла девочка, но в его состоянии это была наименьшая из проблем — прямо ей он лекарство и запил.

Оборот этих штук был запрещен даже в Дистрикте.

Боль не ушла — это было не во власти даже того, что Хольк только что выпил. Но спустя какое-то время шипы у пляшущего шара сгладились, температура снизилась до чего-то более-менее приемлемого. Мышцы постепенно начали отзываться на сигналы мозга, позволив ощупать загривок — от неосторожного движения боль пронзила пальцы. Сопроцессор так и не остыл. Все вокруг него превратилось в огромный пузырь, даже несмотря на мощное воздействие защитного геля.

Гражданский девайс от такой нагрузки превратился бы в спекшийся комок химических элементов, но военные делались с лимитом выше человеческого. Сопроцессор Холька устареет насмерть быстрее, чем получит какие-то серьезные повреждения — ну, только если в него ничего не прилетит. Славная машина. Ровно двадцатый раз, когда она спасает ему жизнь.

Можно праздновать юбилей.

— Затихли, однако, — отметил Хольк, внезапно осознав окружающую его тишину.

Затем он наконец обратил внимание на свое зрение — Джин встревоженно разглядывала его, ее мать прилипла к камере. Кое-как подтянулся к стене, оперся спиной на нее. В том месте, где на полу лежал его затылок, остался черный след.

— Ушли, — выдохнула Элис, — Добили своего и ушли. Сперва пытались так унести, но он… всеми конечностями молотил. И визжал так…

Хольк улыбнулся:

— Нельзя его винить. Он сам не осознавал, что это делает.

— В плане?

— Да я ему все органы чувств оторвал. Сознание висело в пустоте. Посылало сигналы телу, а ответа никакого не получало. Он, наверно, до смерти уже… умом тронуться успел… — Хольк перевел взгляд с женщины на ее дочь, встретил такое же замершее вытянутое лицо и вздохнул, — Зря я вам это сказал, конечно.

— Вы наемник? — осторожно поинтересовалась Джин.

Хольк поморщился:

— Не люблю это слово, судебными документами воняет. Боец наемной деки. Бывший. Сильно бывший, на самом-то деле… — от разговора голову снова перекрутило болью.

— Такое сделать с человеком, — женщина покачала головой, — Даже страшно. Но… Спасибо вам. Вы…

— Расплатился за любопытство. Выбора у меня все равно не оставалось, когда они приехали. А вообще… далеко не худшее, что я делал. И далеко не самое разумное. Правило моей профессии — не работать на эмоциях, уж лучше на подавляющих препаратах. Иначе с людьми вокруг происходит… вот такое вот. И хорошо еще, если с теми людьми. Всякое бывало. Да и… я после такого развлечения… сами видите. Самому себя обнулить проще некуда.

— Зато вы их испугали, — внезапно отметила Джин, — И они не стали дальше пытаться.

Наверно, лицо у Холька тоже вытянулось — если только такая способность уже к нему вернулась.

— Сколько… Девочке лет?

— Тринадцать.

— Даже из нас не все бы так рассудили. Ты молодец, Джин. Хорошо мыслишь..

“Потому что даже не представляешь, каково почувствовать нечто подобное”

— Я вызову вам медиков, — сказала Элис, — Заплачу сразу, и…

Хольк поморщился:

— Деньги потратите. Тело у меня более-менее в порядке, а повреждения нервной системы они не вылечат. От награды, впрочем, не откажусь.

— Но идти-то вы сейчас не сможете.

— А это лечится бесплатно. Помогите только до кровати дотащиться. И сутки не трогайте.

— Сутки… — протянула Элис, и по выражению ее лица Хольк понял, что что-то не так. Женщина почти улыбнулась, но улыбка чем-то походила на флаг на гробу, — Вы не выросли на “двадцатых”, я права?

— Правы, — пожал плечами Хольк, — Но при чем здесь…

— А я выросла, — Элис впервые за все время его перебила, — Я знаю, кто такие “Волки”. Знаю… кто у них есть. За мной прислали молодых, а после того, как мы на них напали… Они всегда приходят в этот же день.

— Кто и сколько?

— Их главный кулак, там… двадцать человек ветеранов, может, больше или меньше. И… у них есть, ну… милитант.

— Сука, — сказал Хольк.

Боль в голове утихла почти сразу, будто пристыженный ребенок, веселившийся в серьезный момент. Разум начал работать, подсасывая ресурсы из все еще перегруженного сопроцессора, рисуя планы и схемы. Но величины и проценты не складывались, куда бы ни обратилась его мысль. Да, он Гибрид Хольк, некогда отличный стрелок и все еще серьезный хакер. Он сражался с половиной банд юга Дистрикта, в поединке оглушил специалиста из “Синкхазы”, и именно его заслугой бегство деки Дордрехта от спецназа “Аврелиана” больше походило на отступление, чем на бегство.

Все это значило — не считаясь с выжиганием нервной системы и кровавой рвотой, он возьмет пятерых. Или половину шансов на одного милитанта.