Пусть видят

Каким-то чудом он выбросился из переполненного автобуса — и побежал.

— Помаду стёр!.. — ещё звенело в ушах.

— А губёнки не развешивай!.. — злобно отругивался он на бегу, хотя от автобусной остановки его уже отделяло добрых полквартала. — В такси вон садись, с помадой!..

Лавируя между шарахающимися прохожими, он достиг угла, понял, что всё равно не успевает, метнулся в арку. Контора располагалась на первом этаже — это многое упрощало. Добежав до родных окон, поднырнул под одним, под другим… Выпрямился у третьего.

Свой брат сотрудник поднял голову, всмотрелся. Отчаянно гримасничая, вновь прибывший припал к стеклу, объясняя на пальцах: открой! Сотрудник встал, отворил створку и, равнодушно предупредив, что это будет стоить полбутылки креплёного, помог перелезть через подоконник.

— Ждут? — отряхивая колено, спросил вновь прибывший

— В полном составе, — подтвердил сотрудник. — И Зоха с ними.

Вновь прибывший расстроился окончательно.

— Вот сучка! — пожаловался он. — Копает и копает! Так и норовит под сокращение подвести... Сюда не заглядывали?

— Да нет вроде...

— Ага... — сказал вновь прибывший и вышел в коридор. Бесшумно ступая, подобрался к тёмному, крохотному холлу, заглянул... Глазам его предстали три напряжённых затылка: два мужских и один женский. Трое неотрывно смотрели в проём входной двери.

За их спинами он незаметно проскользнул в туалет, где тут же с грохотом спустил воду в унитазе и, напевая что-то бравурное, принялся шумно мыть руки.

Когда вышел, его уже дырявили три пары глаз. Бледная от бешенства Зоха стояла, уронив руки, причем в правой у неё был плотный листок бумаги, разбитый на две графы: «ФИО» и «Опоздание в минутах».

— Где вы были? — с ненавистью спросила она.

Он удивлённо хмыкнул и оглянулся на дверь туалета.

— В сортире, — любезно сообщил он. — Здравствуйте, Зоя Егоровна...

— Когда вы явились на работу?

— Довольно рано, — сказал он, с удовольствием её разглядывая. — Вас, во всяком случае, здесь ещё не стояло...

— Ваш кабинет был закрыт! — крикнула Зоха.

— Ну разумеется, закрыт, — с достоинством ответил он. — Я был в кабинете напротив. Если не верите, можете спросить...

Зоха пошла пятнами, круто повернулась и выскочила из холла.

— Ну ты артист... — скорее одобрительно, нежели с осуждением молвил один из мужчин.

***

Отперев кабинет, он достал работу из сейфа и, разложив на столе, принялся с ликованием вспоминать всю сцену и какая морда была у Зохи. Потом зацокали каблуки и пухлая рука в кольцах положила перед ним кипу белой шершавой бумаги.

— Что это? — спросил он с отвращением.

— Срочно, — выговорили накрашенные губы.

— Но я же!.. — взревел он, раскинув руки и как бы желая обнять два пустых стола, владелицы которых пребывали в декретном отпуске.

Подкрашенные глаза на секунду припадочно закатились — и это должно было означать, что заказ спущен сверху.

Оставшись один, он некоторое время сидел, багровея, затем треснул ладонью по столу и, непочтительно ухватив кипу белой шершавой бумаги, направился к главному.

— А-а, сам явился? — зловеще приветствовал его главный. — Ну расскажи-расскажи, поделись, как это у тебя нос с гробинкой чуть не проскочил...

— Нос?..

— С гробинкой.

— Не может быть! — хрипло сказал он.

— Ну вот, не может! — уже нервничая, возразил главный. — Ты лучше цензору спасибо скажи — цензор на последней читке поймал. С гробинкой, надо же! Был бы жив дедушка Сталин — он бы тебе показал гробинку...

— Я проверю! — с ненавистью выговорил он и вылетел из кабинета.

Ворвавшись к себе, дрожащими руками вынул из сейфа корректуру и, исправив впопыхах «гробинку» на «гробикну», с бьющимся сердцем сел за стол.

Потом дверь открылась и вошла машинистка. Не говоря ни слова, взяла лежащий на столе ключ и заперла кабинет изнутри. «С ума сошла!..» — перетрусив, подумал он.

Поднялся навстречу, но, как выяснилось, намерения машинистки были им поняты в корне неправильно: приблизившись, она первым долгом влепила ему пощёчину. Он моргнул и влепил в ответ. Машинистка упала на стул и приглушённо зарыдала.

— В чём дело? — процедил он.

Оказалось, в помаде.

— Дура ты! — рявкнул он как можно тише. — Это ко мне в автобусе какая-то овца прислонилась!..

— В ав... В ав... — Она подняла на него безумные сухие глаза с нерастёкшейся тушью и снова зашлась в рыданиях. Потом вдруг потребовала, чтобы он немедленно овладел ею на одном из свободных столов. Но тут, к счастью, в дверь постучали и машинистку удалось спешно спровадить через окно — благо, первый этаж.

Стук в дверь был тих, но настойчив. Это явился напомнить об утреннем благодеянии свой брат сотрудник. Они сходили на уголок и, безбожно переплатив знакомому грузчику за бутылку креплёной отравы, распили её в скверике.

Движения замедлились, реакция притупилась и, вернувшись с обеда, он нечаянно придремал в одиночестве над кипой шершавых листов. За час до окончания рабочего дня, вздрогнув, проснулся и в ужасе пробросил, не читая, страниц двадцать, пропустив таким образом семь грубейших ошибок, причем две из них — с политическим подтекстом.

***

По дороге домой забрёл в гастроном — купить пельменей. В очереди его обозвали пенсом и алкоголиком, хотя не так уж от него и пахло, а до пенсионного возраста ему оставалось ещё лет пятнадцать.

На улице сеялся мелкий дождь, от которого, говорят, лысеют, и, прикрыв намечающуюся проплешину целлофановым пакетом с пельменями, он зачвакал по грязному асфальту к дому.

Возле телефонной будки с полуоторванной дверью что-то кольнуло в сердце — и мир остановился: дождь завис в воздухе, машины словно прикипели к шоссе, поскользнувшийся алкаш застыл враскорячку…

— Вот и всё, — как бы извиняясь, произнес кто-то сзади.

Уже догадываясь со страхом, что всё это значит, он обернулся на голос. В каких-нибудь трёх шагах от него на грязном асфальте стоял некто одетый в белое, высокий и, кажется, крылатый.

— Что?.. Уже?..

— Да, — печально и просто ответил тот. — Уже...

Они стояли лицом к лицу посреди застывшего и как бы нарисованного мира.

— И... что теперь?

Не выдержав его вопросительного взгляда, незнакомец отвел глаза.

— Знаете... — сказал он, и лицо его стало несчастным. — Как-то неладно всё у вас сложилось... До двадцати лет что-то ещё проглядывало: какие-то порывы, какой-то поиск истины... А вот дальше... — Он замолчал, тоскливо глядя на застывшего враскорячку алкаша.

— Но ведь... мучился же!..

— Да, — подтвердил незнакомец, но как-то неуверенно. — Да, конечно... Я постараюсь, чтобы там на это обратили особое внимание... — Он поднял скорбные глаза и беспомощно развёл руками. — Ну что ж, пойдёмте...

И они двинулись по улице, которая вдруг начала круто загибаться вверх, к небу. Пройдя несколько шагов, крылатый незнакомец в белом оглянулся и брови его изумлённо взмыли.

— Что ж вы с пельменями-то? Бросьте вы их...

— Нет!.. — лихорадочно, со слезой бормотал он, всё крепче прижимая к груди мокрую целлофановую упаковку. — Не брошу... Пусть видят... Истину им!.. Зоха — копает, в магазин зайдёшь — давка... Пельмени вот по пять рублей уже... Истину!..

1991