Путешественник

Утро Алексея Громова началось с той самой приторной нормальности, которая так и шепчет: «Бойся». Солнечный зайчик на потолке был слишком ярок, зубная паста на щетке — слишком мятна, а кофе в кружке — черен, как лужа на парковке у супермаркета. Это была та самая неестественная чистота мира, которая бывает прямо перед тем, как пойдет трещина.

Он вышел из подъезда на улицу Горького, 24, и город встретил его своим обычным гулом — симфонией сигналов, шагов и далекой стройки. Алексей, человек привычки, запустил в наушниках подкаст о звездах, которые, как известно, мертвы, но все еще пытаются что-то нам сказать. Это была его маленькая защита от обыденности.

Он не увидел камень. Небольшой, серый, бесформенный кусок гранита, торчащий из асфальта, будто чей-то забытый зуб. Его нога нашла его с идеальной, зловещей точностью.

Падение было нелепым и медленным, как в дурном сне. Колени подогнулись, тело описало дугу, и мир перевернулся. Он упал на руки, ощутив шершавое касание бетона.

И тогда тишина обрушилась на него.

Не просто отсутствие звука. Это был активный, давящий гнет. Алексей поднял голову, отряхивая ладони, и понял, что гула больше нет. Вообще. Он обернулся. Женщина с коляской замерла, одна нога была приподнята для шага, который никогда не закончится. Рот водителя маршрутки был распахнут в немом крике. Птица в небе превратилась в булавку, воткнутую в лазурное полотно.

Сердце Алексея застучало где-то в горле, тяжело и глухо. Он встал, чувствуя, как спина покрывается ледяной испариной. И тогда он увидел Их.

Буквы. Парящие в воздухе, полупрозрачные, написанные тем самым шрифтом, что используют в цифровых картах для обозначения улиц. Бездушные, идеальные. ul. Gorkogo, 24. А в нижнем углу его зрения, словно штамп на кинопленке, плыла дата: 18.05.2023.

«Нет, — прошептал он. — Этого не может быть».

Он рванул головой в сторону — буквы послушно сместились, оставаясь в центре обзора, как привязанные. Это был не сон. Сны не пахнут страхом, от которого сводит живот.

И тогда мир дёрнулся.

Это было самое ужасное ощущение в его жизни. Не движение, а скачок. Пространство вокруг поплыло и исказилось, вытянулось в цветные полосы, как на плохой VHS-кассете. Его потащило. Невидимый крюк вонзился в самое нутро и поволок сквозь мираж города. Тошнота подкатила волной.

Резкая остановка вбросила его в новое место. Незнакомая площадь. Люди здесь двигались, но их движения были цикличны и пусты. Мужчина у ларька снова и снова доставал мелочь. Мальчик бежал за мячом, который всегда отскакивал от одной и той же плитки.

Алексей посмотрел вверх. Надпись сменилась: Pl. Revolutsii.

Его снова сорвало с места. На этот раз скорость была умопомрачительной. Городские кварталы сплющились в разноцветные линии, замелькали поля, леса, реки. Он летел, зажмурившись, чувствуя себя песчинкой в желудке космического спутника, который бездумно делает свою работу.

Остановки стали короткими, как вспышки фотоаппарата.

Москва. Красная площадь. Толпа застывших ртов и глаз. Три секунды тишины.

Париж. Эйфелева башня. Ветер, который не шевелил ни один волосок на головах туристов.

Пустыня. Пирамиды. Палящее солнце и ощущение, что ты уже давно умер и стал частью выставки.

Нью-Йорк. Залитый неестественным желтым светом заката, как на отретушированном снимке.

Надписи менялись, как номера на пытливом станке: Paris, Fr. → Giza, Eg. → New York, USA.

Прозрение пришло к нему где-то над Атлантикой, вместе с леденящим ужасом. Он был не человеком. Он был точкой. Пикселем. Человечком-указателем в гигантской, вселенской системе навигации. Его перемещал чей-то невидимый палец по карте мира, и у него не было ни воли, ни права голоса.

Он должен был выбраться. У каждой системы есть свои слепые зоны, свои глюки. Вспомнились баги в его же телефоне, когда машина ехала по озеру. Ошибка картографии, — пронеслось в панике.

Его понесло над горами. Изображение начало заедать. Движение стало прерывистым, мир замерцал, распадаясь на крупные, квадратные пиксели. Воздух зашипел, как плохой прием телевизора. Спутниковый сбой. Низкое разрешение. Слепая зона.

И Алексей сделал то, на что у него, точки данных, не должно было быть права. Он собрал всю свою волю, всю ярость затравленного животного и шагнул. Не по маршруту. Не по линии. В сторону. Поперек алгоритма.

Раздался звук — неземной, цифровой скрежет, будто ломается сама реальность. Мир задрожал, затрещал, как стекло, и погас.
Он упал во влажную, пахнущую землей и дикой травой тьму. Тишину вокруг больше не давила та неестественная немая пелена. Она была живой. В ней стрекотали кузнечики, мычала где-то корова, шумел ветер в листьях.

Он лежал в канаве на краю проселочной дороги в незнакомой глуши, весь в грязи, без телефона, без кошелька, выброшенный системой как ошибка, как артефакт, который следует удалить.

Он выбрался. Но что-то внутри было безвозвратно сломано. Теперь, даже глядя на чистое голубое небо, Алексей видел в его глубине призрачную, мертвую сетку координат. И знал, что дверь, которую он захлопнул, может однажды снова приоткрыться. Потому что сети любят находить свои потерянные пиксели. Рано или поздно.