Путь домой, цикл РЕГРЕСС

цикл «РЕГРЕСС».

книга «ПУТЬ ДОМОЙ». ПИЛОТ

ВВЕДЕНИЕ

Это началось не с вспышки на небесах и не с падения лабораторной пробирки. Это началось с тихого, почти незаметного сбоя в самой природе человека. Вирус не убивал сразу. Он ждал.

Он дремал в клетках, ничем не выдавая своего присутствия, пока носитель был жив. Его можно было подхватить воздушно-капельным путем, через кровь, слюну. Но его истинная мощь раскрывалась только после того, как биение сердца прекращалось и мозг переставал потреблять кислород. Тогда активировался, перезапуская стволовые структуры мозга и спинного мозга, подчиняя их одной древней, примитивной цели: питаться, распространяться.

Почему мертвые начали вставать сейчас, и что послужило катализатором никто никогда не узнает.

Первые сообщения восприняли как странную волну массового психоза или новое опасное наркотическое вещество. В новостных лентах мелькали обрывочные кадры: люди в припадке ярости кусают прохожих, полиция с трудом удерживает обезумевшего человека. Правительство пыталось взять ситуацию под контроль, объявив карантин в отдельных районах, но вирус уже вышел за их пределы. Он был везде.

Потом заговорили о мертвых. О том, что трупы в моргах оживают. О том, что сбитый машиной пешеход через две минуты встает и продолжает свой путь.

И тогда началась настоящая паника.

Чрезвычайное положение было объявлено слишком поздно. Армия и Росгвардия, выведенные на улицы, получили приказ стрелять на поражение по любым признакам агрессии, но как отличить больного человека от монстра? Как стрелять в толпу, где лишь один зараженный? Солдаты гибли первыми, сраженные укусами тех, кого пытались спасти, или разорванные на части обезумевшими гражданами, штурмовавшими блокпосты в поисках спасения.

Это был не конец света. Это был его сброс до заводских настроек. До базовых инстинктов: ешь и размножайся, а людям оставалось лишь пытаться выжить в этом Аду.

ГЛАВА 1: «ЦИФРЫ НА АСФАЛЬТЕ»

Лев Коробов стоял на холодном полу у балконного окна, прислонившись лбом к стеклу. Стекло было холодным, и этот холод медленно просачивался сквозь кожу, пытаясь добраться до тлеющего внутри огня паники. Он считал. Семьдесят третий. Семьдесят четвертый. Семьдесят пятый.

Семьдесят пятый труп на отрезке улицы, который он мог охватить взглядом с десятого этажа.

Вчера это были люди. Вчера они спешили на работу, покупали кофе, ругались в пробках, целовали детей. Сегодня они были разбросаны по асфальту, тротуарам, брошенным машинам, как сломанные куклы. Одни лежали неестественно скрюченными, другие — почти благопристойно, словно уснули.

Он провел здесь, в своей однокомнатной крепости, почти неделю. Семьдесят два часа относительного покоя, пока работало электричество и из крана текла, пусть и мутная, но вода. Потом свет мигнул в последний раз, экран телевизора погас, и на город опустилась тишина. Не благоговейная, а густая, тяжелая, как сажа. Ее разрывали лишь далекие сирены, автоматные трели или одиночные выстрелы, а иногда — тот самый звук, от которого кровь стыла в жилах и которую Лев научился ненавидеть больше всего на свете. Нечеловеческий, протяжный, булькающий стон, доносившийся из утробы мёртвой плоти, словно последний крик о помощи, полный боли страдания.

«Вспышка неизвестного заболевания... призывы сохранять спокойствие... введен режим ЧП...»

Чрезвычайное положение. Лев фыркнул, и его дыхание оставило на стекле мутный кружок. Теперь он понимал истинное значение этих слов. Это не комендантский час и не бойцы росгвардии на улицах. Это - семьдесят пять трупов в поле зрения одного человека. Это - тихий стук во входную дверь, который на третьи сутки сменился влажным, настойчивым шарканьем и царапаньем по той самой двери. Это несколько выстрелов где в коридоре или соседеней квартире.Это - полный и окончательный распад того мира, где он был хоть сколь-нибудь значимой единицей.

Он отошел от двери. Квартира начала тонуть в сумерках. Без электричества время потеряло форму, растеклось вязкой массой. Эти дни он спал урывками, ел консервы холодными, прислушивался к каждому шороху за дверью. Его мир сузился до тридцати квадратных метров.

Он встал и на ощупь прошел на кухню. В раковине стояла канистра с водой, набранной в первые часы , пока еще была вода. Он отпил из кружки, вода пахла металлом и тлением, но была живительной. Его взгляд упал на рюкзак, лежащий на стуле. Старый, походный, «Декатлон». Он начал собирать его на второй день. Это был единственный ритуал, придававший хоть какую-то видимость смысла.

Лев открыл верхний клапан и потрогал содержимое. Три банки тушенки. Две — сайры. Пластиковая бутылка с водой. Аптечка, собранная из запасов: бинты, йод, пластырь, обезболивающее, парацетамол. Рядом с рюкзаком, прислоненный к стене, стоял он.

Меч.

Не сувенирный, не бутафорский. Настоящий клинок из кованой стали, который он пять лет назад с блеском в глазах заказал у мастера-кузнеца под Тулой. Меч Арагорна, сына Араторна, наследника Исилдура - Андуриль. Тогда, в мире сериалов и игр, это казалось воплощением мечты. Он, даже, отходил пол года на занятия по фехтованию, пока работа не поглотила все свободное время. Меч стал дорогим предметом интерьера, напоминанием о глупой, но светлой юношеской романтике.

Теперь меч был самым ценным его активом. Лев взял его в руки. Рукоять, обтянутая черной кожей, идеально легла в ладонь. Сейчас он ощущался не как дорогая игрушка, а как нечто серьезное и смертоносное, а самое главное успокаивающее. Он сделал несколько взмахов, чувствуя, как мышцы плеча и спины протестуют против непривычной нагрузки. Руки еще помнили, но он был слаб. И это могло его убить.

Его мысли снова, по накатанной колее, ушли к родителям. Старогорск. Шестьсот километров. Мать, которая всегда волновалась, если он не звонил два дня. Отец, вечно что-то мастеривший в гараже. Последний звонок был за день до... всего этого. Он соврал, что у него все хорошо, что эти новости — ерунда, паника СМИ.

«Береги себя, сынок», - сказала мать.

«Ага,- мысленно парировал он сейчас. - Сберёг.»

Он подошел к окну снова. Темнело. Фонари не горели. Город поглотила тьма, и из этой тьмы начали выползать они.

Сначала это были просто шевелящиеся тени. Потом, когда зрение адаптировалось, он начал различать формы. Они выходили из подъездов, брели по середине улицы, натыкались на машины, отползали и шли дальше. Медленные, неуклюжие, но невероятно упорные. Зомби. Слово, которое он раньше употреблял только в отношении плохих фильмов, теперь стало единственно возможным определением.

Один из них, мужчина в разорванном костюме курьера, снова и снова упирался головой в боковую дверь его подъезда. Тук-тук-тук. Монотонно, без устали. Это был не стук живого человека, который бы устал или сломал руку. Это был механический, неумолимый процесс, как капающая вода, точащая камень.

Лев сглотнул комок в горле. Сидеть здесь было безопасно. Относительно. Но безопасность была иллюзией. Запасы не бесконечны. Вода рано или поздно кончится. А они... они никуда не денутся.

Он должен был уходить. Добраться до родителей, они всё что у него было. Эта мысль была единственым, что удерживало его от полного сползания в безумие.

Но как?

Он достал из рюкзака скрученную в трубку карту области. Бумажная, старая, купленная еще в студенческие годы для походов. Теперь она была бесценна. Он разложил ее на столе и включил фонарик на телефоне. Его палец лёг на точку, обозначавшую его дом. Екатеринбург. Мегаполис-ловушка. Полмиллиона потенциальных... мёртвых. Миллион? Он даже не знал.

Его палец пополз на запад, к условному Старогорску. Трасса. Прямой путь — верная смерть. Пробки, заторы, тысячи машин, брошенных в панике. И в каждой машине... может сидеть оно. Лежать на заднем сиденье. Ждать.

Нет. Нужно идти по окраинам, через частный сектор, лесопарковые зоны, поля. Дольше, опаснее с точки зрения ориентирования, но там меньше плотность. Меньше шансов быть окруженным.

Он обвел предполагаемый маршрут карандашом. Дорога на Пермь, но не по самой трассе, а параллельно, через цепочку поселков. Нужно искать маленькие магазинчики, колодцы, возможно, заброшенные дачи.

План был абсурден. Он это понимал. Шестьсот километров. Пешком. По территории, кишащей мертвецами и, что возможно, еще страшнее - обезумевшими людьми. У него за спиной был рюкзак с едой на несколько дней и меч из фэнтези. Такой себе багаж.

Отчаяние снова накатило волной, холодной и липкой. Он сгреб волосы в охапку, сжал веки, пытаясь выдавить из себя хоть каплю решимости, которой не было.

И в этот момент он услышал крик.

Не завывание на улице, а живой, женский человеческий, полный ужаса крик. . Он донесся снизу, со двора.

Лев сорвался с места и прильнул к стеклу, задержав дыхание.

Во дворе, под его окнами, металась фигура в розовой домашней кофте. Это была молодая женщина с третьего этажа, которую он иногда видел, выгуливающей собаку. Она бежала к подъезду, спотыкаясь, оглядываясь. Неужели на столько отчаялась, что решила выйти на улицу за припасами...

А за ней, из-за угла дома, вывалились трое. Медленных, но неумолимых. Двое мужчин в спортивных костюмах, уже сильно поврежденных, и... ребенок. Девочка лет семи, в залитом чем-то темным платьице. Ее нога была вывернута под неестественным углом, но это не мешало ей волочить ее по асфальту, протягивая ручонки в сторону женщины.

- Нет! Пошли нахер!- закричала женщина, ее голос сорвался на визг.

Она рванула ручку входной двери. Дверь не поддавалась. Кто-то, видимо, из жильцов, заблокировал ее изнутри, опасаясь проникновения.

- Откройте! Ради Бога, откройте! — она начала колотить кулаками по железной створке. Кто то заблокировал дверь изнутри.

Зомби приближались. Медленно, словно давая ей время осознать всю глубину отчаяния.

Лев смотрел, и его пальцы впились в подоконник так, что побелели костяшки. Он должен был что-то сделать. Кричать? Но это привлечет внимание других. Спуститься? Как? На лестничной клетке, он был почти уверен, тоже кто-то есть. Тот, кто царапался.

Он был в ловушке так же, как и она. В более комфортной, но не менее прочной.

Женщина обернулась, увидела подходящих мертвецов в метре от себя и издала звук, которого Лев никогда не слышал, — нечто среднее между стоном и хрипом забиваемого животного. Она прижалась спиной к двери, скрестив руки на груди.

Первым до нее дотянулся мужчина в синем спортивном костюме. Он просто упал на нее, вцепившись зубами в предплечье, которое она выставила вперед. Крик сменился булькающим воплем. Второй мужчина впился ей в шею. А девочка... девочка упала на колени и начала... Жрать. Пожирать её ногу.

Лев отвернулся. Его вырвало. Скудным, кислым содержимым пустого желудка прямо на плитку. Он стоял на четвереньках, крупная дрожь била его, слюна и слезы смешались на его лице. Он будто слышал чавкающие звуки, тихие, удовлетворенные хрипы, и эта какафония пульсировала в его мозгу.

Это был не фильм. Это не была игра. Это было здесь. В двадцати пяти метрах от него живого человека разрывали на части.

Спустя десять минут взяв себя в руки и все еще дрожа, подполз к окну и выглянул.

Во дворе уже никого не было. Только темное, расплывающееся пятно на асфальте и несколько клочьев розовой ткани. Дверь подъезда была по-прежнему закрыта.

Лев отполз вглубь комнаты, в самый тёмный угол, и сел, обхватив колени. Он сидел так несколько часов, пока ночь не достигла своей самой густой, непроглядной фазы.

Страх парализовал его. Любая мысль о выходе на улицу теперь казалась актом самоубийства.

Но вместе со страхом, капля за каплей, в нем поднималось и другое чувство. Холодная, тяжелая, как свинец, решимость.

Он не мог остаться здесь. Он не умрет в этой квартире, став очередной цифрой в бесконечном потоке смертей. Он не умрет, как та женщина, в панике и безысходности, брошенная теми, кто мог помочь.

Встав и подойдя к столу, где лежала карта, он взял карандаш. Его рука дрожала, но линия, которую он провел, была четкой и твердой.

Он пойдет. Через неделю. Даст себе неделю, чтобы прийти в себя, чтобы подготовиться, чтобы... свыкнуться с мыслью. А потом выйдет из этой квартиры и пойдет на запад.

К родителям. Или к смерти.

Но он не останется здесь.

Он посмотрел на меч, лежащий в ножнах. В полумраке клинок тускло поблескивал.

- Ну что, Андуриль, - прошептал Лев, и в его голосе впервые зазвучали нотки чего-то, отдаленно напоминающего силу. - Покажем им, кто истинный король.

После этих слов силы покинули его, и навалилась вся ментальная усталось, отправляя его разум в пустоту.

ГЛАВА 2: «АЛХИМИЯ СТРАХА»

Сознание возвращалось к Льву обрывками, как сигнал плохой связи. Сначала - холод ламината под щекой. Потом - кислый запах рвоты, въевшийся в воздух. И наконец - память. Четкая, как удар ножом: розовая кофта, булькающий вопль, девочка с вывернутой ногой...

Он резко сел, сердце заколотилось где-то в горле. Светало. Серый, бесцветный рассвет пробивался сквозь грязное балконное стекло, окрашивая комнату в тона больничной простыни. Сколько он проспал? Час? Два? Время снова расползлось, потеряв форму.

Встал, пошатываясь, и потянулся к канистре с водой. Плеснул немного на тряпку, вытер засохшую рвоту с пола. Движения были механическими, лишенными мысли. Ритуал очищения. Если нельзя очистить душу, можно хотя бы вымыть пол.

Вышел на балкон и взглянул в окно. Взгляд сразу же, против воли, метнулся к тому месту во дворе. Пятно было темнее асфальта, почти черным. Он сглотнул и отвел глаза, чувствуя, как по телу пробегает холодная дрожь.

После завтрака он снова взял в руки карту. Его первоначальный, робкий маршрут теперь казался наивным, глупым. «Идти через лесопарки». А что, если они там тоже есть? В тишине и темноте леса, где каждый шорох звучит как предсмертный шёпот? Нет. Нужен другой план. Нужна информация.

Он вспомнил про старый транзисторный радиоприемник отца, который валялся валялся на шкафу «на всякий случай». Этот случай настал. Лев порылся в залежах старого хлама и извлек на свет черную пластиковую коробку с вращающейся шкалой. Батарейки, к счастью, были, лежали на кухне в нижнем ящике с разной мелочью. Оставалось надеяться что рабочие, потому как лежат уже там лет семь.

Рабочие. Первый же визг статики заставил его вздрогнуть. Он крутил ручку настройки, ловя в эфире хоть что-то, кроме шипения и треска. И вдруг - голос. Низкий, усталый, официальный.

...повторяем экстренное сообщение. В связи с катастрофическим развитием эпидемии, вызванной вирусом «Регресс», все граждане обязаны соблюдать режим полной изоляции. Не покидайте свои жилища. Силы армии и службы войск национальной гвардии Российской Федерации проводят операцию по зачистке и установлению контрольных зон. Избегайте контакта с инфицированными...

«Инфицированными». Какое удобное, стерильное слово.

...для выживших объявляются координаты пунктов временного размещения...

Лев схватил карандаш и клочок бумаги. Диктор начал зачитывать адреса. Школа №174 в Кировском районе. Стадион «Уралмаш». Заводская проходная Уралвагонзавода... Ни один из этих адресов не был близко. И все они находились в глубине города, в самых опасных, перенаселенных районах. Это была ловушка. Он почти это чувствовал. Собрать всех выживших в одном месте, как скот на убой. Нет, он не пойдет. У него другая цель.

Голос диктора прервался, перекрытый мощными помехами, а потом и вовсе смолк. В эфире снова осталось только шипение. Он выключил приемник. Тишина снова поглотила его.

Одиночество стало физическим, давящим. Оно было похоже на воду, которая медленно заполняет легкие. Он начал разговаривать сам с собой. Сначала шепотом, потом вслух.

«Так... вода. В канистре еще есть. Но ее не хватит надолго.»

«Еда. Консервы есть еще на... дня три. Четыре, если растянуть.»

Его взгляд упал на меч.

«Оружие... Одно. И громоздкое. Нужно что-то компактное, но смертоносное.»

Он прошел на кухню, начал открывать ящики. Вилки, ложки, ножи... Кухонный тесак. Короткий, но тяжелый. Он взял его в руку, прикинул вес. Сойдет как резерв. Потом его взгляд упал на отвертку с крестовым наконечником, длинную, с прорезиненной ручкой. Берём.

Выйдя с кухни принялся за броню. Глупая, отчаянная затея, но она давала иллюзию деятельности. Он нашел старую кожаную куртку, толстый джинсовый жилет. При помощи шила, лески и полосок, вырезанных из старого ремня, он начал приматывать к жилету толстые журналы про игры, которые собирали пыль на шкафу и их давно уже было пора выкинуть, но ностальгия не позволяла. Получалось убого, но это был хоть какой-то нагрудник, защита от случайного укуса или царапины.

В процессе работы он не заметил, как снова начал говорить вслух.

«...и вот так, нужно прочнее привязать, чтобы не болталось. Мама бы посмеялась...» резко замолк, уколотый болью воспоминания.

Он представил их лицa. Мать, с ее вечной тревогой в глазах. Отец, суровый, молчаливый, но с золотыми руками. Они в своем домике в Старогорске. Наверное, сидят у камина, если, конечно, нашли дрова. Или... Нет. Он не допускал мысли «или». Это было единственное, что удерживало его от края.

К вечеру его самодельный доспех был готов. Он надел его поверх футболки. Жилет сидел неудобно. Он выглядел как сумасшедший, подстать той реальности, которая его окружает, но чувствовал себя чуть менее уязвимым.

Чтобы отвлечься, он начал обходить квартиру, проверяя каждую щель, каждое потенциальное слабое место. Окна были целы, балконная дверь заперта. Он подошел к входной двери, прислушался.

Тишина.

Тот настойчивый, монотонной тихий звук, будто кто то царапает его дверь, который был слышен последние дни, пропал. Может, ушел? Или... его кто-то утихомирил?

И тут он уловил другой звук. Слабый, едва различимый. Не с лестничной клетки, а из-за стены, из соседней квартиры. Плач. Детский плач.

Он замер, вжавшись в дверь. Плач был совсем тихим, заглушенным, словно ребенок уткнулся лицом в подушку, пытаясь скрыть свои рыдания. Это длилось минуту, потом стихло.

Лев отшатнулся от двери, как от раскаленного железа. Ребенок. Один? С мертвыми родителями? Или с родителями, которые уже стали... другими?

Первым порывом было — постучать. Предложить помощь. Но память о вчерашнем дне во дворе встала перед глазами живым занавесом. Женщина в розовой кофте. Дверь, которую не открыли. Его собственная беспомощность.

А если это ловушка? Если за дверью стоит не ребенок, а кто-то другой, кто имитирует плач? Он слышал такие истории в фильмах. Теперь все могло быть правдой.

Он сжал кулаки. Вера в людей, та самая, что заставляла его жертвовать последним в пользу бездомного или помогать коллеге с переездом, дала первую серьезную трещину. Доброта стала роскошью, которую он не мог себе позволить. Она вела к смерти.

Он не постучал. Он отошел от двери и сел в самый дальний угол комнаты, закрыв уши ладонями, пытаясь заглушить не внешний, а внутренний плач — плач собственной совести.

Ночь пришла снова. Она была хуже предыдущей. Теперь, кроме страха перед внешним миром, его терзал внутренний демон — стыд. Он сидел в темноте, глядя на полоску света под входной дверью, и представлял, как там, за стеной, плачет ребенок. Может, он голоден. Может, он ранен. А он, Лев, сидит в своей крепости с запасом еды и воды, как последний эгоист.

«Я не могу, - шептал он сам себе. - Я не могу рисковать. Я должен добраться до родителей. Они - моя ответственность. Этот ребенок... это не моя вина.»

Но рационализации не помогали. Чувство вины ложилось на душу тяжелым, токсичным осадком.

Он попытался заснуть, но сон не шел. Каждый шорох в вентиляции, каждый скрип дома заставлял его вскакивать в холодном поту. Ему начали чудиться звуки. Шаги на лестнице. Дыхание за дверью. Один раз ему показалось, что ручка входной двери медленно, бесшумно повернулась. Он просидел, уставившись на нее, до самого утра, сжимая в потных ладонях рукоять кухонного тесака.

К утру его психика, изможденная страхом и недосыпом, начала давать сбои. Он видел тени, которые двигались в углах комнаты. Слышал, как его имя кто-то зовет шепотом. Это были галлюцинации, и он это понимал, но от этого не становилось менее страшно.

Он понял, что сходит с ума. Одиночество и страх делали свое дело. Ему нужен был не просто план. Ему нужен был якорь. Ритуал. Действие, которое вернет ему ощущение контроля.

Он встал и подошел к мечу. Вынул его из ножен. Сталь была холодной и безжизненной. Он принял ту самую стойку, которой учился на фехтовании много лет назад. Ноги согнуты, вес распределен, меч на уровне головы.

И начал отрабатывать удары.

Первый же взмах отозвался ноющей болью в нетренированных мышцах плеча. Второй - свел судорогой спину. Он был слаб. Дрябл. Продукт цивилизации, который разучился пользоваться своим телом.

«Нет, - прошипел он сквозь зубы. - Нельзя.»

Он продолжал. Медленно, методично, через боль. Рубящий удар сверху. Раскалывающий удар по диагонали. Колющий удар вперед. Он представлял перед собой не воздух, а их. Их лица, их вытянутые руки, их остекленевшие глаза.

Он рубил и колол, пока мышцы не горели огнем, а дыхание не стало хриплым и прерывистым. Потом опустил клинок, обливаясь потом. Руки дрожали от напряжения, но в груди что-то зашевелилось. Не сила. Еще нет. Но ее тень. Призрак решимости.

Он посмотрел на свое отражение в темном экране телевизора. Изможденное лицо с лихорадочным блеском в глазах. На нем был дурацкий самодельный жилет, в руке - длинный меч. Он был похож на безумца. Но в этом безумии была своя логика. Логика выживания.

Он подошел к календарю на стене, где в первые дни отмечал крестиками прошедшие сутки. Их было шесть. До его запланированного ухода оставался один день.

Один день до того, чтобы оставить эту клетку и шагнуть в ад.

Он повернулся и снова взглянул на стену, за которой плакал ребенок. Чувство вины никуда не делось, но теперь его приглушала холодная, практичная мысль: «Если я сейчас открою дверь и что-то пойдет не так, я никогда не увижу родителей. Я умру здесь, в этом подъезде, ни за грош.»

Это был жестокий расчет. Математика апокалипсиса. И он принимал ее.

- Прости, - прошептал он в сторону стены. - Прости меня.

Но он просил прощения не у ребенка. Он просил прощения у самого себя. У того человека, который верил в доброту и взаимопомощь. Но тот человек останется здесь, в этой квартире. А тот, кто выйдет завтра, будет другим. Началом кого-то нового. Или концом всего.