Путь наемника

Под вечер он пришел в деревню.

Маленькая, на десяток домов, лишенная даже названия на карте, деревенька раскинулась у подножья Туманных гор, аккурат на пути к перевалу. Была почти полночь. Дорога ничем не освещалась, только из окон домов виден был свет. Вспыхнул — погас огонек, люди ложились спать.

Зеленоватые сумерки окутывали деревню, туман спускался с гор и дорога, мощеная таким старым камнем, что местами он уже развалился, утопала в нем, теряясь из виду. Но идти было можно: луна, круглая и светлая, сияла высоко, освещая путь.

Идти ночью к перевалу было опасно.

В гору вела узкая, кривая дорожка, с одной стороны круто обрывающаяся в пропасть, а с другой прижатая к гладкому боку отвесной скалы. Стоило отдохнуть и отправляться в путь при свете дня, а это значило, что путнику нужен ночлег.

Реземир путешествовал давно и знал, что постоялых дворов в таких местах не бывает. А вот трактир должен был быть — и в нем могла найтись для путника комната.

— Кто здесь? — ворчливо прокричал усатый трактирщик, с лязгом отпирая плохо смазанный засов. — Кого в ночи принесло? Нет никого… Спят все!

— Прости уж, что среди ночи врываюсь, добрый человек. Мне бы ночлег, — голос Реземира, мягкий и глубокий, звучал спокойно и ровно.

Он не извинялся, поскольку не привык извиняться.

Он не просил, поскольку не привык просить.

Он просто сообщал, что намерен переночевать в трактире — и хозяин не мог ему отказать. Взгляд темных глаз Реземира не давал ему оспорить решение путника.

— Конечно, конечно, — ворчание в его голосе поубавилось. — На кухне уже, правда, ничего нет. Все спят! Спят! Так что только я сам если что предложу.

— А что предложите? — Реземир прошел внутрь тесного, пропахшего пивом и чем-то кислым помещения, кинул на стол плащ и меч в серебряных ножнах. — Я голоден, как волк, не ел ничего почти сутки. Так что сгодится что угодно, что не требуха для собак.

— Таким не угощаем, — в голосе трактирщика прорезалась обида. — У нас тут все честно. Честное заведение, честная работа! Все свои. а кто чужой — так тоже свояком становится. Так что уж хлеба наломаю и мяса с подливкой я вам со сковороды наскребу, ежели не отмыли еще. Ух ленивая у меня Ганка!

— Что угодно, — повторил Реземир, опускаясь за стол. — И выпить чего покрепче.

До трактира он дошел вовремя — после дня пешего пути ноги не держали. Сейчас бы лечь… Мазь от травницы Сарины лежала на дне походной сумки, и Реземир только и ждал момента наконец ей воспользоваться. Но желудок заявлял о своих правах. Трактирщик поставил вскоре на стол щербатую кружку, остро пахнущую спиртом и травами, и миску с похлебкой.

— Вот. Три монеты, а за ночь, стало быть, еще три, — проворчал он, проводя пальцем под усами. — Повезло вам, есть комната под крышей. Дешево отдаю.

Реземир хмыкнул и принялся за еду. Послушать трактирщика, так от постояльцев отбою не было. А на деле вряд ли здесь было много путников в целом, перевал опасный, поздней осенью так особенно.

Просто такова порода трактирщиков. Реземир наблюдал это в каждой деревне, каждом городе. Все стараются набить цену и выставить себя в лучшем свете.

Реземир усмехнулся. Ну не глупо ли? Для путника тарелка супа в конце долгого пути — уже великое благо.

— По рукам, — Реземир отставил в сторону пустую миску и полез в кошель за деньгами.

Трактирщик жадно следил за ним, вздрогнул от предвкушения от звона монет — видимо, в этой деревеньке с постояльцами и впрямь было туго. Выложив шесть монет (сумма откровенно грабительская, но Реземир не был готов спросить сейчас), он сложил их стопкой и толкнул по столу в сторону трактирщика. Большая грубая ладонь в миг сгребла монеты и спрятала в карман засаленного фартука. Реземир взял корку хлеба и принялся тщательно вычищать остатки похлебки, на удивление вкусной.

Выпивка тоже оказалась вкусной. Крепкая травяная настойка с пряным вкусом согревала и немного давала в голову — достаточно чтобы расслабиться, но недостаточно, чтобы опьянеть.

— Спасибо, — пустая кружка встала на стол.

Реземир поднялся и взял с лавки вещи.

— Туда по лестнице и налево, — трактирщик протянул ему ржавый ключ.

Перед тем, как взять его, Реземир надел перчатки — состояние ключа не вызывало доверия, а ладони за несколько дней в дороге покрылись крохотными ранками и царапинами, которые только предстоит исцелить.

Узкая лестница привела к двери в темном, ничем не освещенном углу. Со второго раза попав ключом в замочную скважину, Реземир вошел в комнату и тщательно запер за собой дверь. Небольшое окно, наклонное и плохо запирающееся, выходило на крышу. Свет луны пробивался через тусклые окна. Дав глазам немного привыкнуть, Реземир разглядел на столе свечу в медном подсвечнике. Ее света хватило на то, чтобы осветить все тесное помещение. Мебели было немного: кровать, едва достаточная для того, чтобы на ней разместился крупный мужчина, сундук и низкий стол. В саму дверь был явно наспех вколочен гвоздь.

Реземир хмыкнул.

Как бы то ни было, это был ночлег, и это было лучше чем все за последние несколько дней.

Плащ он повесил на гвоздь, меч поставил у кровати, кинжалы и походную сумку сложил рядом — сундуки он не любил. После сел на кровать и начал раздеваться.

Первыми снял сапоги — из дорогой и мягкой кожи, но уже потерявшие приличный вид из-за долгой носки и долгих же пеших прогулок по дорогам и городам. Их следовало заменить, но Реземир вспоминал об этом только когда оказывался далеко от ближайшего кожевника — проклятье какое-то! Следом за сапогами пошли портянки и шерстяные штаны. Их он положил просушиться на крышку сундука, сверху легла рубашка и кожаный колет без рукавов. Наручи и пояса он спрятал в сумку, достал оттуда чистую рубашку и подумал, что пожелтевшую от носки старую можно завтра сдать кому-нибудь из дворовых девок. И что не будет вреда в том, чтобы задержаться еще на один день и дать себе отдохнуть.

Оставшись обнаженным, Реземир откинул подозрительно выглядящее покрывало с кровати и сел на застиранные простыни.

Нужные баночки с мазью нашлись на дне сумки, как и мешок с травами и иные медикаменты. В комнате нашелся небольшой таз — был спрятан под столом так, что заметить его было непросто, однако о горячей воде пока можно было только мечтать. Да и вообще о какой-либо воде: попросить кувшин Реземир не догадался, и вода была только та, что сохранилась в мехах. Для перевязки хватит.

Он откупорил одну из баночек, данных Сариной, зачерпнул густую мазь и начал стирать в ноги. Начав со ступней, он поднимался выше к бедрам, пока боль окончательно не унялась и по ногам не прошло приятное тепло. Остаток мази он растер по ладоням, а потом тщательно перевязал обе руки кусочками чистых тряпиц — к утру от царапин не должно остаться и следа.

Постель была застелена жесткой застиранной простыней, от прикосновения к которой по коже пробежали мурашки — неприятное ощущение. Но другого в этой деревеньке предложить ему не могли, и Реземир, вытянувшись поверх простыни, натянул на себя тонкое одеяло и попытался заснуть.

Сон не шел.

Такое бывает, если на протяжении слишком долгого времени не давать себе отдыхать. Реземир гнал себя вперед, словно пройденные километры чужой страны могли избавить его от прошлого. Пока он был в пути — иллюзия держалась, но стоило остановиться, как тут же рассыпалась в прах. Он шел от города к городу, брал заказы на уничтожение нечисти или разбойников, жил как живут сотни других вольных наемников, и этого хватало до того момента, как он получал передышку.

Поэтому он так стремился за перевал — Туманные горы должны были навсегда отрезать его от того мира, где прошли сорок лет жизни. Он надеялся, что и память со временем успокоится. Он получит должность при каком-нибудь крупном замке, у барона или даже короля, будет изо дня в день выполнять грязную работу и как-нибудь проживет эту жизнь.

Сквозь косое окно в комнату смотрела луна. Реземир лежал с открытыми глазами и смотрел в ее полное, круглое лицо — сейчас ему казалось, что это именно лицо. В мареве ночи он различал темные провалы глаз и оскал улыбок. Луна не любила его, не приветствовала, но продолжала наблюдать с холодным любопытством, куда приведет его выбранный ранее путь.

К рассвету ему удалось заснуть.

***

Обычное утро в деревне начинается с крика петуха. Так было в каждой деревне, в которой Реземиру доводилось искать ночлег, и эта не должна была стать исключением, но стала.

Утром Реземира разбудил отчаянный женский крик.

Реземира подбросило на постели — что-то случилось, так кричат только от большого горя, большой боли… Таких криков он в свое время слышал много и ни с чем теперь спутать не мог. Одним движением поднявшись с кровати, Реземир открыл окно: пусть и косое, и на крышу, а все равно слышно, что во дворе происходит. И принялся одеваться так быстро, как только мог.

Мазь подействовала, боль покинула тело и порезы зажили — спасибо Сарине, век за такую услугу не расплатиться. Такие мази на вес золота, а она Реземиру их бесплатно дала, почти что незнакомцу, которому всего лишь подлатала израненый бок…

Реземир наскоро убрал все свои нехитрые пожитки в сумку. Вышел из комнаты вместе со всеми вещами — жизнь в пути приучила его, что дорога начинается в тот момент, когда на нее ступаешь. Иногда просто нет времени вернуться в жилье. Но комнату закрыл, и ключ убрал в карман колета. Мало ли, придется задержать в этом месте… Узнать бы название. Пусть и не указано на карте, но название должно быть у любого города, у любой деревни, везде, где люди живут.

Женщина продолжала кричать.

Реземир быстро спустился по лестнице. В зале трактира было пусто, однако, судя по объедкам на тарелках и наполовину опустошенным кружкам, женский крик оторвал местных от завтрака и разговоров. Дверь была приоткрыта и слегка скрипела, покачиваясь под легким ветром, никогда до конца не утихающим в горах. Реземир толкнул ее и вышел под утреннее солнце. В ярком голубом небе не было ни единого облака, только яркие солнечные лучи норовили ослепить. Хорошая, ясная погода для того чтобы продолжить путь, но чутье подсказывало Реземиру, что в ближайшее время он никуда не уйдет.

Люди столпились у дома местного старосты — что было написано на табличке на деревянном столбе. Во дворе прямо на земле распласталась женщина средних лет, довольно полная и опухшая от слез и криков. Серое платье из хорошего льна было перемазано кровью — кровью девочки, которую она прижимала к себе так сильно, что невозможно было их разлучить. Скопившиеся вокруг мужчины и женщины даже не пытались — они переглядывались и перешептывались тихо, и Реземир с трудом разобрал слова “опять”, “она” и “глухо дело”.

Он подошел поближе, протиснувшись сквозь толпу — никто даже не подумал пропустить чужестранца — и присмотрелся к открывшейся ему сцене.

Девочке было не больше десяти лет. Она была в ночной рубашке, явно сшитой задорого и из хорошей ткани, светлые волосы, перепачканные красным, выбились из свободной косы, а на босых ногах, неловко согнутых, отпечаталась ночная грязь — было сыро и во дворе до сих пор не высохли до конца лужи от ночной мороси.

— Анушку мою побили, поели… — плакала старуха громко, с подвыванием. — Совсем ничего от Анушки не оставили, внученьки моей…

На взгляд Реземира, как раз таки оставили — и по обглоданному телу девочки было видно, что то, что на нее напало, имело не меньше двух рядов острых зубов.

Какой-то старик попытался разжать руки женщины и заставить ее отпустить тело девочки.

— Кларушка, Анушка мертва… — бормотал он, глотая текущие по лицу слезы. — Ты отпусти ее, вот что… Братья и похоронят. Рядом с Ганей похоронят. И отец, и дочь рядом лягут…

Слова его не помогли — старуха взвыла громче прежнего, и притиснула мертвую девочку еще сильнее.

Толпа перешептывалась взволнованно, но ближе никто не подходил и старику помочь не спешил. Снова тот же ропот — “она, это она”, “говорили же…”, “ничего не поделаешь…”

— Кто такая эта “она”? — спросил Реземир у стоящего рядом крупного мужчины в кожаном фартуке, насквозь пропахшем свежей кровью и жиром, как и все мясники.

Мясник сплюнул и повернулся к нему.

— Известное дело. Вампирша с кладбища. Все повадилась сюда в полнолуние приходить. И все одна семья страдает, старосты нашего. Видать, кровь там особо вкусная…

— Чушь не неси! — вмешался другой, в мягкой льняной одежде, с руками, перепачканными травяным соком. Аптекарь. — Просто дом старосты ближе всего к кладбищу стоит. Вот она туда и приходит, получает что хочет, и скрывается обратно, только ее и видели…

— Да как будто ее кто-то видел! — рявкнула высокая рыжая девица, размах плеч которой был шире чем у самого Реземира. — Никто не видел! Придумали нечисть…

— А вот девку мертвую тоже придумали? — напустился на нее мясник. — И Гану тоже придумали? Я его могилу копал, я его тело бинтовал, я тебе точно скажу — как есть был мертвый, как после дикого зверя!

— Так может то и был дикий зверь? — спросил Реземир, щурясь от солнца.

Трое тут же бросили спорить и напустились на него хором:

— Никаких зверей тут не было, вампирша то!

Вампиры, как Реземиру было известно, просто так не появляются. Дикие существа, питающиеся человеческой плотью и кровью… В них перерождаются после смерти те, кто при жизни перенес много боли, и умер тяжелой смертью.

Поняв, что больше деревенские ничего ему не скажут, Реземир обогнул рыжую девицу и подошел к старикам.

— Говорят, вампирша ее погрызла, это так?

Старик и старуха замерли — старуха все так же сжимала труп девочки до побелевших пальцев — и опасливо посмотрели на вторженца. Никто из деревенских так и не захотел — или не посмел — подойти и помочь.

— Так правда то или нет?

— Тебе какое дело, пришлый? — огрызнулся старик. — Тут семейное дело!

— Вижу ваше семейное дело, — спокойно ответил Реземир. — Только если тут правда постаралась вампирша, она не остановится. Сначала вашу семью под корень изведет, потом за других примется.

— Анушка моя не виновата была! — всхлипнула старуха. — А тварь эта ее убила. Дитя неразумное убила!

Реземир заглянул ей в глаза, полные горя, паники и чего-то еще, что он не мог разобрать.

— С чего вы вампирше разбирать, кто виновен, а кто нет?

— Чот-ты шибко умный, — нахмурился старик. — Иди себе куда шел, а нас оставь. Не видишь, в семье горе.

— Я могу помочь, — голос Реземира оставался спокойным. — Я умею охотиться на нечисть. Если наймешь меня — избавлю твою семью от нынешней судьбы.

— Это что ж у нас за судьба такая, по твоему, а, пришлый?

— Пойти на корм вампирше, как я сказал. Она изведет вас. И всю вашу деревню.

Рядом раздались шаги.

Реземир поднял голову и увидел трактирщика.

— Староста Валыш, а что, если правду говорит? — трактирщик опустился рядом на мокрую землю. — Это ж второй месяц уже. Второй раз.

— Всего второй! — отрезал староста Валыш. — Может, утихомириться теперь, раз Анушку нашу забрала!

— А ты хочешь ждать месяц, чтобы проверить? — нахмурился трактирщик. — Деревня у нас маленькая. Если прав пришлый, перегрызет нас тварь за милую душу.

— Она может вернуться сегодня, — уронил Реземир.

— Что?

— Полнолуние не один день длится, а несколько. Если сильно голодна и не чует опасности — может вернуться.

— Так чего же в прошлый раз только Гану свела в могилу и до сегодняшней ночи не возвращалась?

— В прошлый раз впервые она появилась? — Реземир прищурил глаза. — А сейчас второй раз, и никто ее не ждал, ловушек не поставил, охотника не нанял. Вот она и осмелела. Уверен, она и второй раз придет. Я смогу ее поймать.

— Отчегой-то тебе верить должны? — опасливо покосился на него староста Валыш. — Ты кто такой вообще?

— Мое имя Реземир. Я наемник. Брожу по миру и беру заказы, то тут то там. Где на мерзавца какого, а где на нечисть.

— И что, в самом деле можешь тварину завалить? — подала голос старуха впервые за весь разговор.

— Кларушка! — пальцы Валуша сжались на ее плече, но она мотнула головой — грязные седые пряди выбились из-под платка — и продолжила:

— Так можешь или нет?

— Могу, — кивнул Реземир.

— Тогда пойди и убей ее! — потребовала Кларушка. — Сколько денег надо, мой муженек тебе заплатит!

— Кларушка…

— Заплатит, сказала! За то, что сыночка моего любимого в гроб свела, а теперь за внучкой пришла… Не видать ей неба чистого!

Реземир поднялся с колен и отошел.

Тут, наконец, и народ повалил — благо Кларушка отвлеклась, и можно было забрать девочку у нее из рук. У изгороди стоял жрец в традиционном наряде Сахмы — здесь поклонялись чистому небу, а потом хоронили без гробов и пышных обрядов. Просто оборачивали тело беленой тканью и опускали в землю, а затем жрец проводил обряд Великого дыма. Считалось, что вместе с дымом душа отправляется в чистое небо и обретает там покой.

Если же человека лишали такого обряда, то и дух его бродил неупокоенный…

Мясник унес тело девочки в небольшой, сложенный из белого камня, храм в глубине деревни — вместо потолка в нем было окно, в которое можно было наблюдать за небом каждую минуту, ведь только голубая гладь считалась подходящей для обрядов.

Хороший день для похорон, подумал Реземир, подняв глаза к небу. Хоть в чем-то бедной Анушке повезло, не придется лежать в храме в ожидании хорошей погоды.

Толпа постепенно рассасывалась — мужчины отправились вслед за мясником и жрецом помогать с похоронными хлопотами, женщины увели Кларушку в дом и теперь занимались своим женским делом — утешительными песнями и завариванием успокоительных отваров.

С Реземиром во дворе остались в конце концов только староста Валыш, рыжая женщина — Данка, и трактирщик.

— Меня Карканом звать, — протянув руку, представился он. — Удачно тебя вчера ко мне занесло, пришлый. Кто знает, вдруг в самом деле сможешь избавить нас от беды.

— Может быть и смогу, — кивнул Реземир. — Но мне нужно узнать от вас все, что только можно. О том, откуда вампирша пришла, где искать ее и что произошло месяц назад.

***

Разговаривать решили в трактире — не над местом же убийства лясы точить! Реземиру было все равно, где расспрашивать старосту, но спорить со стариком не стал и пошел в сторону трактира.

Трактирщик Каркан принес пива и каких-то закусок. Данка есть отказалась, сослалась на то, что кусок в горло не лезет из-за Анушки, и только налегала на пиво. Старосте Валышу же аппетит, как оказалось, не отбило ничего.

Реземир пригубил свое пиво — оказалось хуже того, чем его поили ночью, но тоже весьма неплохо.

— Я слушаю, — сказал он.

— Месяц назад, значит, было тоже полнолуние. Вот как сегодня, — начал староста Валыш. — Мы всей семьей сели за столом, и ужинали — такая традиция у нас есть, пока вся семья за стол не сядет, есть не начинаем. И тут слышим стук в дверь! Я открывать пошел, чтобы высказать — кто ужинать мешает! Известно же, когда наш дом ужинать садится, мешать нам нельзя!

— А ужинаете, стало быть, в одно и то же время всегда? — уточнил Реземир.

— Всегда, — твердо ответил староста. — У нас такая традиция.

— А много вас в семье?

— Так порядочно. Я да Кларушка, брат мой Житко да его жена Ельна, их дочь Рижка — помладше Анушки была года на три. Гана с женой своей был еще, с покойной, да дочка их Анушка. Вот и нет теперь ни Ганы, ни Анушки…

— Вот стало быть как, — Реземир сощурился. — И ты пошел открывать, а на пороге никого не нашлось?

— Никого! Пусто было! А потом как раздался скрежет в окна! Мы перепугались и бросились окна закрывать. У нас же деревня маленькая, охраны никакой нет, каждый сам за себя.

— Хорошо, а потом что ты сделал?

— Велел все закрыть! — Валыш стал водить пальцем по столу, показывая, как устроен дом. — У нас тут дверь, ее закрыли. И черную, что к лесу выходит, тоже. Окна ставнями позакрывали, и наверху мансарду тоже. Сидим — вроде прекратился жуткий звук. Ну Кларушка и разогнала всех спать. Мол, все равно заперлись и делать ничо не можем, так чо лампы жечь…

— И то верно, — усмехнулся Реземир. — А что дальше было?

— Вот понимаешь, пришлый… — Валыш поморщился и отпил еще пива. — Спать я пошел. Как жена сказала.

— Он подкаблучник, что жена скажет, то и делает, — вмешалась Данка. — Такой вот… мешок с мукой, а не человек!

— Молчала бы уж, Данка! Мужиков всех разогнала, а сама сидит, поучает!

— Разогнала-то разогнала, зато своей головой думать умею, — ответила Данка и опустила на стол пустую кружку. — Налей-ка еще, Каркан, видишь, непростой у нас разговор!

Каркан хмыкнул, но пива еще принес. Реземир и себе взял добавки, поставив вторую кружку рядом с первой, наполовину опустошенной.

— Так что потом случилось? — спросил он.

— Мы уснули, — Валыш смотрел в кружку теперь, видно, и впрямь нелегко было вспоминать ту ночь. — Везде был погашен свет. Я точно знаю, потому что ложусь последним всегда. Жуткие звуки продолжались, но пошел дождь — гроза! — и звуков стало не слышно, все притихло. Я и решил, что все прекратилось. И смог уснуть…

— Наверняка выпил для храбрости!

— Да, было такое… Припасена у меня была травяная настойка, Каркан делает… Тут скорее не для вкуса, а чтобы спать хорошо. Храню на случай бессонницы, со мной иногда случается. Вот и выпил. Хотел чтобы утро, чистое небо и всего этого нет.

— А оказалось?...

— Оказалось что Гану, дурака, понесло во двор зачем-то. Может отлить, — голос Данки звучал нарочито грубо, она смотрела в сторону и Реземир подумал, что Данка к Гане либо хранила чувство, либо до сих пор хранит.

Вот только он женился на другой.

Обычная история для маленькой изолированной деревни.

— Понятия не имею, зачем, — сокрушенно сказал Валыш.

— Может, он там с кем-то встречался? — не отводя взгляда от Данки, спросил Реземир.

Она не посмотрела на него.

— Может и встречался, — Валыш не заметил словно бы этих взглядов. — А может что проверить пошел — кто знает. Вот тогда гадина его и задрала.

— А почему решили, что это именно вампирша?

— А… А кто же еще! — вскинулся Валыш.

— Зверь дикий, — пожал плечами Реземир. — Задрал и сбежал от криков, или спугнул его кто.

— Ты же видел, что она с Анушкой сделала, — в глазах Валыша сверкнули злые слезы. — Ни один зверь на такое… зверство не способен!

— Это вампирша была, — не поднимая глаз от кружки, сказала Данка. — Я видела.

— Это постой-ка… Это почему ты видела-то, да? — с подозрением посмотрел на нее староста.

— Потому что я к Гане шла! — с вызовом бросила Данка, вскидывая голову. — Поговорить с ним хотела, хотя бы через окно! Пусть он смотреть в мою сторону не хотел… Так негоже, чтобы мужик вдовый один девчонку растил, взял бы меня в мачехи, я бы пылинки с него да с Анушки сдувала!

Валыш пялился на нее, хватая ртом воздух.

— Ах ты!... Ах ты!.. На Гану моего позарилась, на сыночку моего?!

— Не больно-то вы о сыночке заботились, — огрызнулась Данка. — Сами вон спать ушли, а Гану убили! Не присмотрели вы за Ганой!

— Так почему он вышел? — Реземир сталася, чтобы его голос не менял тона, звучал спокойно и по-деловому.

Ему нельзя было вовлекаться эмоционально в происходящее.

Он не мог себе позволить.

Все это — только работа. Даже если жалость к Данке свернулась в его сердце спрутом — он быстро этого спрута изгнал.

— Если он шел не к тебе, и не знал даже, что ты его ждешь — почему он вышел?

— Она его позвала! — скривилась Данка и сплюнула.

— Она?...

— Вампирша!

Пауза перед этим словом, ядовитым и злым… Реземир подумал что она, должно быть, хотела назвать имя — но передумала.

Зря… Реземиру не так сложно было понять, что каждый в этой деревне знает, кем вампирша была при жизни. На кладбище ограниченное количество могил.

— И что произошло?

— Гану на моих глазах загрызли! Она огромная, руки-ноги длинные, зубы острые! Набросилась на него и стала бить и терзать!

— И не сделала ничего, девка! — ошарашенно смотрел на нее Валыш. — Видела и не сделала!

— А что я сделать могла? — хмурясь, ответила Данка. — Кричала, и звала, но гром-гроза… Никто не слышал! А произошло все в считанные секунды… А потом она сбежала в лес. Я бросилась к Гане, но он уже… не дышал уже… Стала вам в двери стучаться — не открыли… Так я в храм пошла, и уже со жрецом вернулась. Тогда и дождь кончился, и вы просыпаться начали. Так все и было.

— А скажи, Данка, — Реземир отхлебнул из кружки. — Покажешь мне как стемнеет, куда именно в лес вампирша сбежала?

***

Пошла вторая ночь в этой деревне.

Реземир дошел до кузнеца, попросил заточить меч. Последний раз он был в кузнице несколько недель назад, обходясь точильным камнем. Для заварушек на дорогах этого хватало, но для того, что он задумал совершить этим вечером, требовалось подготовиться как следует.

— Добрый, хороший меч, — сказал кузнец, взвешивая клинок в руке. — У него есть имя?

Реземир кивнул.

— Да. Гневный.

— Неплохое имя для меча. Ты, значит, в самом деле пойдешь ночью Марушку бить?

— Кого?

Кузнец выглядел раздосадованным — словно взял да выдал чью-то тайну.

— Вампиршу эту мы Марушкой зовем, — торопливо сказал он.

Реземир ни на грош ему не поверил. Пожал плечами и сказал:

— Называйте как хотите, нет такого закона, по которому нечисть, обретя имя, становится сильнее или слабее. Нечисть и есть.

— И за что нашей деревне такое проклятие…

Реземир промолчал.

Кузнец отдал ему меч, взял три монеты и вздохнул:

— Ты, главное осторожнее будь. Вона как вампирша попировала уже, двух людей загрызла. А то и тебя загрызет… Ты скажи, что на камне могильном-то написать, какое имя?

— Реземир, — меч вернулся в ножны.

— А откуда ты пришел?

— Неважно. Я странствую.

— У любой реки есть свое устье. Стало быть, и твои странствия откуда-то начались?

На мгновение прикрыв глаза, Реземир вспомнил свой дом — то, что однажды было домом, пока не превратилось в пасть разъяренного, пышущего огнем, дракона.

— У меня нет дома.

— Значит будешь Реземир Гневный, — решил кузнец. — Ты только если подыхать все же решишь, имей ввиду, что у нас тут молятся только Сахме. Других богов нет.

— Я без богов хожу, — покачал головой Реземир. — Так что не важно.

— А это что же? — бесцеремонно ткнул кузнец в подвеску на шее Реземира — кристалл из зеленого камня и серебра. — Разве не знак преклонения перед кем-то из богов?

Рука дернулась к вороту. Реземир непроизвольно сжал в кулаке подвеску, пряча от глаз кузнеца.

— Нет. Не богов.

— Ну и черт с тобой, — враз потерял интерес кузнец. — Иди и избавь нас от напасти. А там, глядишь, выпьем с тобой пивка, и расскажешь еще что-нибудь.

Реземир вышел из кузницы, в полной уверенности, что с кузнецом он точно пить не будет. Никогда.

***

Солнце спряталось за горным хребтом и постепенно деревеньку окутала бархатная ночь. Обманчивое спокойствие ее вызывало холодок по коже. Такая тишина, без единого звука, без единого порыва ветра, не сулила ничего хорошего.

Не бывает так тихо в местах обитания живых — то птица засвиристит, то петух заклокочет ворчливо, собака залает… Но если мертвец или нечисть рядом, то все прячется, затихает, только трясется немного, чур, мол, меня, чур.

Реземир успел подремать под вечер — спать урывками он привык, а немного сна лучше, чем почти сутки непрерывного бодрствования. Эту нехитрую науку он освоил давно. Поэтому открыл глаза в тот же момент, как погас последний луч солнца. Тщательно оделся, попросил у трактирщика травяной настой и пролил в него несколько капель из серебряного флакона, в очередной раз помянув добрым словом Сарину.

В голове прояснилось.

С глаз ушла сонная пелена. Реземир был готов к бою — или к бойне, в зависимости от того, с чем он на самом деле столкнется.

Он не соврал, когда назвал себя наемником, убивающим нечисть. За этот почти что год странствий в одиночку он оставил за собой шлейф из навсегда упокоенных мертвецов. И тех, кому с этим осталось жить.

Реземир перекинул через плечо перевязь меча, повесил, крепок ли закреплен на поясе кожаный кисет, кивнул Каркану на прощание и вышел.

***

К кладбищу вела тропинка, берущая начало у западной стены дома старосты. Не мощеная, вытоптанная в траве, припыленная под конец дня и слегка покрывшаяся изморозью — зима была близко и по ночам заявляла свои права.

От дома старосты тропинка вела прямо вниз, затем поворачивала налево к небольшой развилке. Правая сторона вела к горному перевалу — к таким местам всегда ведут несколько дорог. Левое же ответвление сбегало ниже, туда, где рос огромный столетний дуб, под которым ровными рядами стояли могильные камни с каменными курильницами на них.

Здесь, на перекрестке, Реземира уже поджидала Данка. Рыжие волосы она заплела в тугую косу и убрала со лба пряди кожаным ремешком. Вместо деревенского платья на ней были мужские штаны и просторная рубашка, подпоясанная поясом. На ноги она надела добротные ботинки. Реземир оценивающе посмотрел: то, что надо для похода на чудовище. Не то чтобы Данке было что делать рядом с вампиршей, но не стоило исключать и того, что придется драться или убегать.

— И как ты не боишься, — смерив ее одобрительным взглядом, спросил он.

— Чего мертвых бояться-то, — Данка повела плечами. — Я живых боюсь.

— Так ведь мертвячка сейчас нападает…

— Нет таких мертвяков, которые нападают до того, как их вынудили.

Реземир хотел расспросить ее подробнее, но Данка уже пошла вперед.

— Здесь иди осторожно, — бросила она через плечо. — Дожди были, дорога скользкая. Поскользнешься — шею свернешь.

Реземир только усмехнулся.

Дорожка и в самом деле скользила под подошвами сапог. Глинистая и неухоженная, она вилась вдоль горного склона как было удобно только ей — рука человека не прикасалась к ней никогда. Такова была жизнь в низовье гор — брать то, что горы дают, и брать с благодарностью, не пытаясь изменить природу. Такова была воля Сахны — чистое небо дает, грозы забирают. Реземир никогда не мог понять слепого преклонения перед природой, но сейчас, когда луна заливала горный склон, начал ощущать, что в этом действительно может что-то быть.

Не для него, но для тех, кто рождается и умирает, не покидая пределов деревни.

Жизнь этих людей напрямую зависела от капризов чистого неба. Оттого и родился их бог Сахна, оттого вся их жизнь строилась между домом повитухи, храмом Сахны и кладбищем. И огромным дубом, который навсегда укрывал холодные могилы от небесных хлябей и ярости солнца.

Маленькие надгробные камни возвышались над каждым холмиком земли. Какие-то могилы совсем заросли травой, на других земля была еще влажная. Здесь и были могилы Ганы и Анушки.

На каждом камне было высечено имя. Только имя, без напутственных слов, без дат жизни и чего-то иного, что часто встретишь на кладбищах при больших городах.

Здесь не было принято навещать мертвецов чаще, чем раз в год, на Большой Приход — в самый ясный день в году. Тогда жрец говорил, что надо идти, и все шли. А в остальное время под дубом никто не бывал.

Все это Данка рассказывала Реземиру, пока они спускались вниз.

— И что же, вы не ходите посоветоваться со своими мертвецами? — спросил Реземир.

— Так они мертвы уже. Им бы лежать в покое, а не советы нам давать, — ответила Данка и нахмурилась. — Потому так и плохо, что вампирша здесь завелась. Много смертей кряду — много походов на кладбище. Мертвецы не любят… Так что ты уж, если взялся, вампиршу как следует упокой.

Реземир кивнул без улыбки.

— Затем и здесь.

Тропинка кончилась — резко оборвалась, и как не было ее здесь. Начиналась кладбищенская земля.

***

В свете полной луны могилы были хорошо видны. Ровные ряды холмиков и камней — и один холмик неподалеку, ничем не украшенный, разрытый как будто бы недавно.

И тишина…

Опасная, напряженная тишина.

У Реземира было прекрасно развито чувство опасности — порой граничащее с паранойей, и сейчас он мог поклясться, что за ними наблюдают из теней, отбрасываемых дубом и прочими растениями, растущими на горе.

Реземир обнажил меч.

— Данка, — медленно спросил он. — Что это за могила?

Данка повернулась и подняла на него в глаза. В них был вызов и злость, и какое-то еще чувство, которое сложно было разобрать.

— Марушки, — ответила она.

Марушки…

Реземир уже слышал сегодня о Марушке — кажется, от кузнеца. Вот о чем стоило сразу спросить.

— Кто такая Марушка?

— Сам увидишь сейчас, — вздрогнула Данка.

Раздались шаги.

Реземир повернулся и увидел ее.

Она стояла у дуба, и смотрела прямо на непрошенных гостей. Длинные косматые волосы падали на лицо. Давно не мытые, перепачканные в земле и глине, они змеями вились вдоль искореженного тела. Неживое посмертие — так это назвала Сарина — меняет человеческое тело, искажает пропорции, припосабливая его к охоте на людей. Эта магия, которую никто из смертных чародеев не может — не осмеливается — постичь, растет из сердца человека.

Из ненависти, боли и злобы, которую тот испытывает даже по смерти, и не может потому упокоиться.

— Кто такая Марушка? — снова спросил Реземир.

— Вот Марушка, — снова сказала Данка.

У Марушки были длинные руки, цепкие пальцы и острые когти. Руки вытянулись за счет ног, и передвигалось уродливое чудовище, которое раньше было женщиной — красивой, молодой, наверное, женщиной — на ступнях и коленях.

Позвоночник изогнулся, тощее тело сгорбилось, и при каждом движении Марушка загребала когтями землю, продвигая себя вперед.

Челюсти ее были огромны, с несколькими рядами острых зубов, а глаз почти не видно было — в двух узких щелках сгустилась кровь.

Марушка издала звук — то был крик раненого зверя и бросилась вперед.

Реземир поднял меч, приготовившись защищать Данку.

Чудище лапой встретило удар — когти были тверже стали и острее кинжалов. Реземир на выдохе провернул меч и перекатился в сторону.

Марушка оскалилась в его сторону.

— Не ты… — хрипло прошипело чудовище.

Видимо, ее голосовые связки тоже сильно деформировались. Реземир не ожидал, что он вообще может издавать членораздельные звуки.

— Марушка, изыди, — взмолилась Данка. — Ну оставь ты нас в покое!

Чудовище издало горловой звук. Мотнуло головой. И, словно забыв про Реземира, переваливаясь с задних конечностей на передние, двинулась вверх по горному склону.

***

— За ней! — Данка вцепилась в плечо Реземира. — За ней, ты что стоишь же!!!

— Идем, — Реземир опустил меч, но в ножны убирать не стал.

Они последовали за Марушкой по ее следам — по влажной, глинистой земле подниматься было тяжело, но подъем по извилистой тропинке мог стоить чьей-то жизни.

Реземир уже догадывался, чьей.

Следы Марушки — глубокие борозды в земле — привели к дому старосты.

Марушка стояла, выпрямившись — насколько позволял искривленный позвоночник — у одного из окон. Все окна в доме были заперты, Валыш проследил за этим, но Марушка словно бы не замечала препятствия. Она смотрела в окно, как если бы оно было настежь открыто и за ним можно было разглядеть что-то, и тихо, тоненьким голосом, от которого мурашки бежали по коже, звала:

— Кларушка… Кла-а-а-арушка…. Кла-а-арушка…

Данку отчетливо передернуло.

Реземир поднял руку, останавливая ее.

— Марушка это… — начала было Данка, и ясно было — поздно уже начала.

— Она, — закончил за нее Реземир, кивнув на чудовище.

Вампирша продолжала звать Кларушку. Вместе с тем она стала обходить дом, переваливаясь с ног-обрубков на длинные руки. Словно сообразила, что Кларушка могла в другой комнате быть и оттого ее не слышать.

Зов, замогильный и притягательный, повторялся и повторялся.

— Разве они не слышат? — Данка вцепилась в руках Реземира.

Он отрицательно мотнул головой.

— А мы… мы почему слышим?

— Мы уже с ней, — тихонько пояснил Реземир. — Она с нами пообщалась. Смотри.

Марушка тем временем обогнула дом, и встала перед дверью.

— Кларушка…

Голос стал звучать по-девичьи жалобно, просительно.

— Кларушка, выйти ко мне… Выйди ко двору, Кларушка…

— Нет, не выходи! — рванулась вперед Данка и Реземиру пришлось рывком ее перехватить и вернуть на место.

— А ну отпусти! — возмущенно отбивалась она. — Не видишь, что вампирша творит? Кларушка та еще сука, конечно, но наказывать ее так нельзя!

Реземир промолчал.

Стряхнул Данку с руки и пошел к Марушке. Та словно бы перестала его замечать. Все внимание вампирши сосредоточилось на двери. Пасть открылась, обнажая зубы, острые, как клинки.

Кларушка шагнула за порог одновременно с тем, как Реземир вошел во двор. Глаза у старухи были пустые, остекленевшие — будто не осознавала, что творит.

— Иди ко мне, — певуче позвала Марушка, протягивая руки.

Кларушка шагнула вперед.

— Да убей же ее! — крикнула Данка, забегая по двор.

Реземир шагнул в сторону, помешав ей себя толкнуть. Меч он не поднял — наоборот, в ножны одним движением убрал, а сам сыпанул в горсть из кисета какого-то толченого порошка.

— Кларушка… — звала вампирша.

Старуха сделала шаг, другой…

Данка взвыла беспомощно.

— Марушка, — окликнул Реземир.

Вампирша услышала — обернулась, оскалила пасть, шагнула к незваной помехе. Реземир того и ждал. Прицелившись, кинул ей горсть порошка в лицо.

Вампирша взвыла, содронулась и, упав на землю, забилась в корчах.

Несколько мучительных мгновений трансформации — и на земле лежала девушка, мертвая — потому что не бывает живых с дырой в голове.

А к Кларушке рассудок возвращался.

— Марушка, — ошалело произнесла она, глядя на тело перед собой. — Итить же ты… И вправду Марушка.

— Убил ее! — обрадовано кинулась Данка к ней. — Пришлый ее убил!

— Не убил, — уронил коротко Реземир. — Усыпил. Если до рассвета схороните как надо, ритуалы проведете со священником, может, не встанет.

Кларушка беспомощно опустилась на колени перед Марушкой.

— Это я сделала, — беспомощно вздохнула она, проводя рукой над головой девушки. — Все свидетели. При всех сделала. Все виноваты.

— Расскажи мне, — Реземир отряхнул ладони от порошка и сложил руки на груди.

Не то, чтобы он изнывал от желания услышать исповедь Кларушки, но то, что ей необходимо было выговориться именно ему, путнику, который ее признание унесет на себе прочь из деревни, было ясно.

— Никогда я Марушку не одобряла. Странная она была… Все больше сама по себе, а у нас таких не любят. Гана, сынок мой, по молодости с Данкой крутил… — старуха ласково сжала данкину руку. — Очень уж она мне всегда нравилась. Я ее все доченькой представляла. А однажды Марушка захотела, значит, Гану себе — и как приворожила. Уж не знаю, чем она его взяла. Только Гана Данку бросил, и на Марушке женился.

— А я его любила, — вставила Данка. — Уж думала, разочаруется он в ней, поймет, что ведьма она, и женится на мне!

Но Гана не разочаровался, на другой не женился. К осени Марушка понесла и родила к летнему солнцестоянию дочь, Анушку. Души не чаяла ни в муже, ни в ребенке. Только вот все чаще стала ее Кларушка изводить — то по мелочи придерется, то накричит за что-то.

Староста Валыш в это не лез, а Гана пытался было жену защищать — но кто ж против матери родной пойдет? Вот и Гана со временем свой пыл растерял.

Марушка терпела, терпела, да отвечать начала.

— Что ты, мол, старая, под руку лезешь, вот как она говорила! — Кларушка вытерла ладонью горькие слезы с морщинистого лица. — Старухой звала. Стервозиной! Вот и не выдержала я. Мой же дом. Я хозяйка! Раз они тут живут, значит, подо мной живут.

— Как она умерла? — спросил Реземир, понимая, что Кларушка долго может изливать обиды прямо над телом Марушки.

— Случайно, — крикнула Данка. — Кларушка не виновата, все случайно было! Они подрались с Марушкой, и Марушка упала!

— Я толкнула! — повысила голос старуха. — Коли все так повернулось, то вот вам правда — я толкнула. Марушка и упала прямо об порог головой. Сразу умерла, не мучилась. Только страшно стало. Не сказали никому. Отнесли сами на кладбище да закопали, без ритуалов, без всего. Страшно! Жрец все равно все понял, только сделать ничего не мог, не откапывать же. Валыш, старик мой, тут денег дал, тут поставился выпивкой, ну все про нее и забыли. Я-то радовалась, теперь Гана на Данке женится…

— Не женился бы, — понурилась Данка. — Только о Марушке своей думал. Все простить не мог, что ее без погребения закопали.

— Я его на кладбище не пустила. Запретила ходить. И ему, и Анушке. Нечего им там делать, — проворчала старуха. — Вот так и вышло. Зажили нормально. Кто ж знал, что вернется она!

— Есть шанс исправиться, — Реземир опустился на одно колено и провел пальцем по ране на голове девушки. — До рассвета есть время. Зовите жреца. Пусть отнесет ее в храм и сделает все, что требуется. Пусть у нее будет камень и курятся травы, и лежит рядом с мужем о дочерью. Если раскаиваетесь — сделайте это для нее…

***

Реземир согласился охранять жреца до рассвета — пусть он и был уверен в порошках Сарины, он сомневался в своей способности убедить в этом других.

Рандис, жрец Сахны, был человеком молодым и истово верующим. Он сокрушался, заматывая тело Марушки в полотно:

— Как такое допустил… Как я мог… Надо настойчивее быть — но все Валыш… Ему против слово не скажешь, ему, до старухи его… Поторопились вы…

Осознав, что лишнее ляпнул, прикусил язык и замолк. Реземир усмехнулся. Может, и стоило дать Марушке доделать свое дело ради спокойствия деревни, только его не до этого наняли.

Да и именно этого он теперь старался не допускать.

Хотя именно такие Кларушки и такие Данки, по его мнению, и творили самое зло в этом мире. Вампирша — что вампирша, она одним движет желанием, которое ее подняло из могилы. А человек — у него всегда выбор есть, каким быть.

А что при жизни люди выбирают быть дерьмом, с этим он поделать ничего не мог.

Поэтому часы до рассвета провел молча, сидя с обнаженным мечом рядом с телом Марушки, глядя, как дым от ритуальных трав поднимается в отверстие в потолке к чистому небу.

А потом и с остальным согласился помочь.

На похороны Марушки никто не пришел.

Только староста Валыш, когда Реземир с Рандисом уже опустили тело девушки в новую могилу рядом с камнями Ганы и Анушки, появился на окраине кладбища и наблюдал за ними.

Закопали могилу. Установили камень.

Рандис достал инструменты и начал выводить имя на гладком камне:

“Марушка”.

Чаша с травами стояла рядом. Рандис уже смешал их в медной ступке. Оставалось только поджечь.

Реземир подошел к Валышу.

— Вот, — староста протянул увесистый мешочек и опустил его Реземиру в подставленную ладонь. — Заработок твой. Свое дело ты сделал. Кларушку мою спас. Хоть и не убил вампиршу, а все одно…

— Она больше вас не потревожит, — сказал Реземир, убирая деньги. — Но запомните урок. Нельзя оставлять без погребения тела. Оказывайте уважение мертвецам, даже если при жизни они его не знали.

Валыш обозлился:

— Ты мне тут не умничай! Тебя не затем нанимали! С тобой поговорила Кларушка — и рыдает вон у Данки на плече! Расстроил мою Кларушку!..

Реземир только головой покачал.

— И вообще… Вали отсюда, пришлый. Не до тебя теперь будет. Я за тебя перед Сахной словечко замолвлю за услугу, но и только.

Реземир кивнул и оглянулся.

Рандис закончил с надписью и теперь поджигал травы. Дым тянулся в чистое предрассветное небо — лазоревая дымка без единого облачка. От земли поднимался туман.

Пора.

Реземир поймал взгляд Рандиса и кивнул ему на прощание. Кивнул и Валышу — староста расщедрился на кивок в ответ.

Поднялся по подсохшей немного за теплую ночь дороге и оглянулся у самой развилки на деревню.

У ворот стояла Данка и смотрела на него. Поймав ее взгляд, Реземир махнул рукой.

Данка помахала в ответ. Потом повернулась и куда-то пошла, обхватив себя руками за плечи.

Реземир повернулся спиной к деревне и пошел прочь.