Путь волка

Отступление

Лесной край, словно бескрайнее зеленое море раскинулся во все стороны. Дремучие леса протянулись на много дней пути, с одной стороны упираясь в неспешное течение Великого Борисфена, а с другой стороны – в Ильменские горы. В этих местах издревле жили бодричи или лесные люди, как они сами себя называли. Старые люди рассказывали, что сюда их привел еще в незапамятные времена сам Отец Вседержитель Святобор, наказавший им жить здесь своим уставом на веки вечные.

С тех пор здесь появились сотни и сотни селений, поселков и городков. В непролазных дубравах, где издавна было не пройти ни пешему, ни конному, протянулись неприметные тропки, узкие дорожки. По лесным речкам сновали утлые лодки-долбленки с рыбаками, парусные расшивы, а нередко и высокие ладьи торговых гостей с Юга или Севера.

Мужчины у бодричей славились как искусные следопыты и охотники, которые без промаха били птицу, с одной рогатиной без страха ходили на кабана и медведя. Редкий столб у дверей дома не был украшен звериными черепами, ожерельями из когтей, рассказывая о смелости и силе его хозяина. Знатными мастерицами были матери и жены бодричей. Одежду своих мужей, сыновей и братьев женщины украшали искусной вышивкой, где красовались быстроногие олени, грозные волки и медведи, переплетались ветки и резные листья деревьев. Выделанная ими пушнина – лисица, куница, горностай, соболь, бобер – ценилась как никакой другой товар у южных и северных купцов, готовых платить золотом и серебром столько, сколько запросит хозяин. Все равно в убытке не останутся, у себя дома, как шепчут злые языки, за такой товар они берут впятеро, а то и вдесятеро больше. Мягким золотом назвали торговцы меховые шкуры, при этом в восхищении цокая языком и жадно сверкая глазами.

Воинское искусство им было мало знакомо, хоть смелости и храбрости бодричам было не занимать. Из лука стреляли так, что не каждый лучник сможет. Чуть ли не каждый юнец мог белке в глаз стрелу пустить, острогой с берега рыбу выбить. На праздниках, показывая молодецкую удаль, с удовольствием возили друг друга лицами по земле. Меч или боевой топор, напротив, были им незнакомы. Видели их бодричи лишь на больших торжищах, куда приезжали богатые торговые гости с сильной охраной. Вот тогда-то вдоль можно было поглазеть и на обоюдоострые мечи в богатых ножнах и непривычно узкие топоры с длинными рукоятями и хищно изогнутыми лезвиями. Сразу было видно, что не на неразумного зверя было это оружие, а на человека.

Давно в эти края не заглядывала война. Старики уже и не помнили, когда была последняя свара между племенами. Одни говорили, что тридцать зим назад; другие – что сорок. Только в старых легендах, которые любили долгими зимними вечерами слушать безусые юнцы, можно было узнать про страшные склоки между соседями из-за земли, угодий и болот с железной рудой. В пожелтевших от старости берестяных свитках рассказывалось и про отважных вождей, и про кровавые сшибки поединщиков, и про целые сражения, когда от крови земля под ногами начинала ненасытно чавкать, а вода в реках становилась алой. От рассказов о страшных временах малыши испуганно прижимались к взрослым, а те тревожно хмурили брови и еще крепче прижимали к себе детей, словно старались защитить их от ужасов давних времен. И в такие мгновения, когда все родичи собирались вокруг костра, и по кругу шла резная братина с духовитой медовухой, казалось, что ничего плохого со всеми с ними уже больше не случится, и впереди бодричей ждет лишь мир и спокойствие. Но мирное время заканчивалось, и где-то вдали уже звучала грозная поступь войны.

1. Начало истории. Знакомство с Айрин и Добраном

Эта история началась довольно давно, почти два десятка лет назад, когда в этих местах разразилась страшная непогода. Такого жуткого ветра и сильного дождя старики еще не помнили. Почти неделю лютовало ненастье на землях бодричей. С затянутого черными тучами неба сутками падала вода, от резкого ветра с корнем вырывало деревья, сметало соломенные крыши с домов, ломало изгороди. Лесные речки вышли из берегов, земля превратилась в болото, по которому было не пройти ни пешему, ни конному. Несколько дней люди вместе со своей скотиной и скрабом прятались в хижинах и землянках, моля Отца Вседержителя Святобора защитить их от разбушевавшегося ненастья.

Лишь на седьмой день непогода стала стихать, а на восьмой, наконец, из-за туч показалось долгожданное солнце. Громко славя Святобора, бодричи вылазили из своих укрытий, и тут же бросались искать пропавших родичей. Сразу же то там, то тут стали раздаваться горестные крики, плачь тех, чьи близкие погибли, дома разрушены, а пожитки пропали. Многие селения бодричей превратились в развалины, сотни людей, среди которых было много стариков и детей, сгинули без следа.

За этой бедой пришла другая беда, еще более страшная – голод. Вода частью уничтожила, частью испортила запасы, что к зиме наготовили трудолюбивые бодричи – зерно дикой ржи, репа, вяленое мясо, козий сыр, соленая рыба, мед в бортях и многое другое. Они бросились заготавливать припасы по новой, но не тут-то было. В лесу много живности подохло, много ушло от непогоды еще дальше на север. Вода в реках еще оставалась мутной, бурной, все рыбные ловушки оставались пустыми, оставляя рыбаков ни с чем. Птица, если и попадалась охотнику на глаза, стала не в меру осторожной, при любом шуме взлетала и больше не показывалась.

Днями напролет мужчины бродили по заболоченным лесам в поисках хоть какой-то дичи. Большой удачей было, если удавалось подстрелить утку. Про зайца, чудом пережившего потоп, и говорить было нечего. Такую добычу можно было смело растянуть на два, а то и три дня, особенно, если разбавить похлебку кусками земляного яблока и ароматными кореньями лука и чеснока.

Вот и Добран из селения Дальние Вески надеялся поймать зайца, бродя по лесу вторые сутки. Две утиные тушки уже висели на его поясе, но разве это добыча для большой семьи? Сам он еще не был женат, оттого и жил с семьей брата. Считай больше двенадцати голодных ртов, и все хотят есть.

– Отец Вседержитель, помоги, – шептал молодой парень, зорко оглядываясь по сторонам. – Не оставь в беде…

Коренастый, черноволосый, как и все бодричи, он казался естественной частью этих мест. Неслышной тенью скользил между деревьями, ловко пробирался через непроходимые завалы, которые другого бы смутили или даже испугали. Усталость уже давала о себе знать, и парень время от времени останавливался перевести дух. Выбирал место по суше, приваливался спиной к дереву и с наслаждением вытягивал ноги. С закрытыми глазами глубоко дышал, стараясь слиться с лесом, почувствовать себя его частью. Именно так его когда-то учил отец, а того, его отец, когда нужно было набраться сил и стряхнуть с тела усталость. Стань лесом, до сих пор звучал в голове Добрана голос отца, стань деревом, представь свои руки его ветвями, а ноги – его корнями. Пусть твое тело покроется корой, а на нем зашевелятся ветки, зашелестят листья. Дыши, представляя, как дышат листочки, как по корням бежит вода, как на твоих руках-ветках сидят лесные птахи.

– Хорошо, – парень открыл глаза и улыбнулся. Как и всегда, после такого отдыха, ему становилось легко. Куда-то уходили тревоги, страхи. Дурные, беспокойные мысли исчезали, оставляя после себя лишь спокойствием и тишину. – Очень хорошо.

Вдруг он встрепенулся. Где-то совсем рядом раздался всплеск. Добран медленно повернулся в ту сторону и замер, вслушиваясь в тишину. На рыбу этот странный звук совсем не было похоже. Скорее животное прыгнуло.

– Ушастый, кажется, – он облизнул пересохшие губы. Наконец-то, ему улыбнулась удача. С такой добычей будет не стыдно возвращаться. – Главное не спугнуть его.

Добран осторожно снял с плеча берестяную торбу, где от сырости прятал лук со стрелами. Медленно, стараясь не издать ни звука, взял лук, стрелу и выглянул из-за дерева.

– Он…

В десятке шагов от него, и правда, стоял ушастый зверек. Видно, что оголодал. Бока впалые, ушки сникли, а сам с жадностью обгладывает кору с тонких веточек. Самый момент для стрельбы, что парень и сделал. Отпустил тетиву, и стрела попала точно в цель.

– Вот и славно, будет чем моих племяшек порадовать.

Любил детишек, что и говорить. Своими ребятишками еще не успел обзавестись, вот и возился с племянниками. Старался им повкуснее кусок со стола взять, красивую игрушку из веток и тряпок смастерить или свистульку из дерева вырезать. Видя его доброту и ласку, дети то же к нему тянулись. Чуть, где присядет отдохнуть, они тут же на нем повиснут. Обнимают, всякими детскими тайнами делятся, друг на друга жалуются, а то и защиты от обидчиков просят. Сразу понятно, что неспроста его Добраном назвали. Добрый, значит, на языке бодричей. Был он добр не в меру, а дети это, в отличие от взрослых, хорошо чувствуют.

– …И шкурки, глядишь, на пару шапок хватит. Все зимой мерзнуть не будут.

Свежевать на месте не стал. Лучше дома этим займется, чтобы кровь и заячью требуху домашним псам отдать. Им сейчас совсем несладко было. Если люди еще кое-как перебивались, то эти, вообще, с голода едва ноги волочили.

– Ух ты, а это еще что такое? – пробормотал недоуменно Добран, уставившись в сторону оврага. – Оленя что ли приволокло рекой?

Чуть в стороне прямо в корнях вывороченного непогодой дуба, и правда, что-то виднелось. Может, в самом деле, зверь утонул, а его тушу сюда водой притащило. Много уже такой мертвечины Добран повидал.

– Хм, – он повел носом, но, к своему удивлению, никакой мертвечины не учуял. Может живой зверь-то? – А вдруг…

Боясь поверить в такую удачу, парень схватился за амулет от сглаза на шее. Ведь, если он принесет целую тушу оленя, то почти все селение можно будет накормить.

Добран стал пробираться между деревьев. Быстро идти не получалось, кругом еще было много воды, того и гляди в яму провалишься и на заостренные сучья наткнешься. Поэтому и шел медленно, то и дело проверяя место, на которое хотел ступить.

– Олень, точно олень, – заулыбался он, смотря во все глаза. – Крупный…

Дубовый выворотень был большой, ветки, словно змеи, тянулись во все стороны и не давали к нему подойти. Ему пришлось даже хорошо ножом поработать, чтобы оказаться ближе. И только тут парень понял, что ошибся. То, что он принял за тушу зверя, никак им и не было.

– Отец Вседержитель, мертвяк!

Воскликнув, Добран замер. Не то чтобы он боялся, скорее никак не ожидал такого увидеть.

– Неужели из наших кто…

Нельзя было уходить просто так, не по-человечески это. Если там лежал кто-то из его селения, то нужно было его отнести родным. Нельзя, чтобы человек к Святобору отправлялся, когда с ним родичи не попрощались. Иначе неприкаянным уйдет, будет в снах, а то и наяву приходить, чтобы родных в последний раз увидеть.

– Нельзя уходить.

Тяжело вздохнув, Добран начал пробираться к телу ближе. Уже потянулся, чтобы ухватить его за рукав, как услышал тихий то ли стон, то ли всхлип.

– Живой! – парень дернулся, с трудом подавив в себе крик. А что, любой испугается такого. Ведь, думаешь, что мертвяка тащишь, а он-то живой, оказывается. – Эй? Паря, ты кто? Паря?

Наклонился, ухватился покрепче за рукав незнакомца и потянул на себя, чтобы, значит, через кусты его вытянуть. Тот еще громче застонал, правда, как-то тоненько, нежно, жалостливо. У Добрана аж в сердце так кольнуло, что он зажмурился и с удивлением потер грудину.

– Паря, ты слышишь меня? Па…

Он дернул рукав посильнее, тело перевернулось к нему лицо, и у парня язык отнялся. Все слова, что он хотел сказать, в горле застряли. Ведь, незнакомец оказался девицей, с болью смотревшей на него своими ярко-голубыми глазищами. Лицо исхудавшее, точеное, губы полные, в кровь искусанные, но от этого оно еще более милое. Местные девицы, что давно уже строили ему глазки, были совсем другими – роста небольшого, плотно сбитые, с ядреной грудью, большими бедрами, лица круглые, щекастые, словно сдобный каравай.

– Я… Я – Добран, не бойся, – он сам не понял почему, но его голос задрожал, перехватило горло и сдавило грудь. – Я помогу, слышишь? Я тебе помогу.

Осторожно вытащил ее из сплетенных корней, взял на руки и пошел в сторону селения. Ни о какой добыче Добран уже не думал. Все его мысли были лишь об одном – как можно скорее донести до теплого очага свою находку.

Она обнимала его за шею, доверчиво пряча на его груди свою головку. Он же широко улыбался, чувствуя в груди какое-то новое, совершенно особое чувство, которое у него никогда раньше не было.

– Ты меня не бойся. Я – Добран из Дальних Весок, меня все здесь знают, – всю дорогу парень говорил, и никак не мог остановиться. Его переполнял восторг, хотелось бежать, прыгать, кричать от радости. – Мы уже скоро придем. Совсем немного осталось. Видишь вон то дерево?! Я с него в детстве так упал, что всю бочину себе распорол. Знаешь, сколько было крови? Все у дерева кровью залил! Матушка потом рассказывала, что знахарке за меня аж две куры отдала…

Девушка молчала, время от времени лишь сверкая своими голубыми глазищами по сторонам. Его шею даже не думала отпускать, напротив, обнимала еще крепче, словно боялась потерять.

– … Сейчас придешь, обогреешься, в себя придешь. Я пока похлебкой займусь. Тебе сейчас обязательно нужно горячего похлебать. Любишь похлебку из утятины? – Добран с гордостью прихлопнул себя по поясу, где болтались две утиные тушки. – Тетушка Арча такую похлебку делает, что все на свете забудешь. С корешками, земляными яблоками. Вкуснятина…

Парень забавно причмокивал, показывая, какая вкусная получается похлебка у его тетушки.

– … Ты ничего не бойся, я с тобой буду, рядом, – то и дело повторял он, и от этих слов в его груди все сильнее и сильнее разгоралось пламя. – Не бойся, никто и слова не скажет… Я буду всегда рядом… Пусть смотрят, пусть говорят…

Добран прекрасно понимал, что его возвращение будет не простым. Незнакомка, что сейчас так доверчиво прижималась к его груди, была чужой для его близких, соседей и для жителей селения. К чужакам издревле было настороженное отношение, словно к прокаженным. Их сторонились, старались не разговаривать, не помогать. Сейчас же, когда впереди замаячил голод, пришлого, и вовсе, могут за ворота селения выОсвинь. Никто не захочет на себя еще один лишний рот взять.

–… Я помогу, слышишь? Знаешь, какой я хороший охотник? Тебе любой скажет, что Добран никогда из леса без добычи не возвращается, – продолжал говорить парень, убеждая даже не спасенную незнакомку, а самого себя. Он обещал себе, что сможет о ней позаботиться, сможет ее защитить, если от нее все отвернуться. – А если что скажут, то сами собой жить станем. Да, так и сделаем. Поначалу землянку выроем, я печь из глины сделаю, на крышу еловых лап надерем и все землей засыплем. Хороший дом получится, теплый… Вместе станем в лес ходить, я буду зверя промышлять, ты грибы, ягоды, коренья собирать. Заживем, не хуже других…

В селении, и правда, их встретили совсем неласково. Добрану от всех досталось. Одни на него косо смотрели, словно он у них последний кусок хлеба отобрал. Вторые, не скрываясь, все это в лицо говорили. Мол, самим есть нечего, того и гляди зимой с голоду все помрем, а ты сюда какую-то бродяжку притащил. Обиднее всего, что и собственный брат, Ждан, один из старейшин селения, точно так же думал.

– … Ты, братка, против всех пошел, – хмурился он, смотря на Добрана. – Жил бы себе с нами и жил, как все. К зиме, даст Святобор, женили бы тебя на дочке Освина-кузнеца. Она же сохнет по тебе, проходу не дает. Где ты, она там же. Чем тебе Ланка-то не угодила? В самом соку девка – коса до пояса, сиськи торчком, с зада не обнять. Такая пятерых одним махом родит, а после еще на охоту с тобой пойдет. Да и Освин за дочку хорошее приданное дает – железных топоров с десяток, четыре серпа, и целый котел. А ты эту девку притащил, эх… И ладно бы кого другого привел, а тут и взглянуть не на что!

Речи-то нехорошие, обидные говорил, а сам то и дело в сторону пришлой девицы зыркал. Себя и свое желание, значит, выдавал. Ведь, та, отмывшись, причесавшись и приодевшись в чистое, такой стала, что поневоле засмотришься. Роста высокого, почти с самого Добрана с братом. Станом пусть и худенькая, но все женское на ней присутствовало, и глаз к себе приковывало. Взгляд же такой, что себя перестаешь помнить.

– В последний раз тебе, братка, говорю, откажись от нее. Сегодня же к Освину пойдем о его дочке рядиться. Вижу ведь, что тебе не терпится бабьей сладости испробовать. Ланке то же невтерпеж. Вот и сладится у вас все. Коли не слышишь меня как брата, послушай, как старейшину селения. Откажись от пришлой! – голос у Ждана потяжелел. Старейшина вытянулся, пузо вперед впятил, стал окладистую бороду оглаживать. Брови сдвинул так, что аж лицо перекосило. Всегда так делал, когда напугать хотел. – А за эту девку не бойся, ничаво с ней не случится. Чай мы не звери, в лес не погоним. Я ее к себе возьму, будет моей жонке помогать, за детьми присматривать.

Ждан снова исподлобья зыркнул на пришлую, что в сторонке стояла, словно пришибленная. И столько в его взгляде было похоти и жажды, что Добран не выдержал.

– Нехорошо ты со мной говоришь, очень нехорошо, – Добран начал медленно, едва сдерживая гнев. Встал напротив брата, красный от злости, кулаки сжаты. Казалось, еще одно лишнее слово, и бросится на него. – Так говоришь, словно перед тобой не родной брат стоит, а полоняник или чужак безродный.

– Я… Я тебе добра желаю! – прохрипел Ждан, скривившись.

– Лжа все это, – твердо произнес Добран. – Совсем не по-родственному ты хочешь со мной поступить. Поэтому и я с тобой буду не по-родственному. Вот так-то! Сегодня же заберу свой скарб из твоего дома, и буду свое жилище ставить. Чай, на отшибе мне место точно найдется…

– Ну и пошел прочь! – рявкнул Ждан, махнув рукой на дверь. – И девку свою забирай! Живите, как псы безродные у леса! Все равно приползете ко мне, когда с голоду подыхать будете. На коленях ползать будете, чтобы я не дал сгинуть. Пшел вон!

По-хорошему, именно с той поры все и началось…

До зимы Добран чудом успел с жильем закончить. Жилы рвал, чтобы землянка получилась просторная, теплая. Из красной глины, что не боялась огня, соорудил печь для готовки и тепла, как ему однажды торговые гости с севера рассказывали. У стены сбил кровать из крепких досок, которые самолично разрубил и обтесал. Был в землянке и стол, и лавка, все как у остальных в селении. В самом дальнем углу, где было прохладнее всего, выкопал яму-лабаз для припасов.

Строил, да еще успевал и на охоту ходить. Бывало по двое – трое суток пропадал, но всегда с добычей возвращался – то борть с медом, то глухарей принесет, то зайцев, то целого подсвинка. Однажды даже косулю добыл.

Не отставала от него и пришлая. Как чуть поправилась и начала на ноги вставать, тут же попросила ее на озеро отвести. Добран поначалу отказывался, боялся, что топиться собралась. Только та и не думала жизни себя лишать. Оказалась она настолько искусная рыбачка, что любого из местных за пояс заткнет. К вечеру они аж три мешка рыбы домой приволокли, и потом еще неделю их коптили.

Вот так они и жили вдвоем на самом отшибе селения. С ним-то люди говорили, здоровались, а с ней ни слова, ни полслова не говорили. Как увидят ее, так отворачиваются, с дороги уходят. Ребятишки, и вовсе, камнями в нее кидаются, плохие слова про нее кричат.

– … Никто, Л[ю]бая, больше дурного слова о тебе не скажет, – после одного такого случая шептал Добран, гладя ее по голове. Та прижалась к нему и тихо всхлипывала от обиды. Он нежно касался ее светлых волос, заплетенных в необычную корону на голове, совсем не замечая разбитых в кровь кулаков. – Несмышленышей я крапивой и приятьями высек, чтобы больше неповадно было. Родичей же их в земле повалял, чтобы лучше эта наука запомнилась... Подожди, подожди, ты улыбаешься?

Она, и правда, впервые за все время улыбнулась.

– Я же говорил, что не дам тебя в обиду. Не верила, значит…

Девица вздохнула, подняла на него глаза и тихо-тихо сказал:

– Айрин… Меня зовут Айрин.

– Ай-ри-и-и-н, – медленно по слогам пропел он ее имя, наслаждаясь каждым звуком. Пусть оно было чужим, незнакомым, но сейчас для него оно звучало как самая прекрасная музыка, которая дурманила голову и делала невероятно счастливым. – Красивое имя. Как-будто соловей по утру поет… Что же ты молчала все это время?

– Не знала какой ты. Там, где я родилась, настоящее имя говорят только самым-самым близким людям.

– И какой я? – с замиранием сердца спросил он, услышав лишь то, что он, оказывается, для нее самый-самый близкий человек.

– Тот, кто не бросит, защитит.

Айрин наклонилась к нему, медленно касаясь его губ своими. Поцелуй вышел опьяняющим, нежным, словно губ касались лепестки цветов. Но в какой-то момент все изменилось! Их дыхание потяжелело, покраснели лица, в глазах появился блеск. Поцелую стали резкими, сильными, стягивающими их в одно целое и неделимое. Раздался треск, в стороны полетела одежда. Наконец, их тела сплелись, на мокрой коже заплясали отблески огня печи, послышались тихие стоны, рычание. Началось таинство любви, освятившее собой еще один союз двух любящих сердец – Добрана-бодрича из лесных людей и Айрин, женщины морского народа с далекого Севера.