Пять процентов отличий

Именем звёздного океана, что катит волны над нашими головами…

Мудростью древних, что пронесла нас через него…

Таинством силы, что даровала нам жизнь…

Гневом проклятия, что терзает нам плоть…

Мы – молы.

Мы молим Тебя о смерти!

(молитва Грязного мира)

__________________________________________________________________________

Моё имя ничего вам не скажет.

Моё имя не говорит даже мне.

Меня зовут «Самый» — это не кличка и не название.

Это слово, которым меня зовут — есть.

Обычно в яму приносят мясо.

И немного солёной воды.

Странный уродец с баллоном и в грязной муче садится прямо на краю ямы.

Я вижу, как под мучей болтаются его чресла.

Чресла урода маленькие и сморщенные, как он сам.

Тряся своим бесстыжим отростком, урод нависает над моим домом, вырытым в мёртвом грунте.

И скалится гнилыми зубами.

Когда я отхожу в глубину, он бросает мне в свёртке мясо. Спускает на тросе воду в большом сосуде.

И кричит «Самый! Самый!» — отвратительно хриплым голосом.

Когда он уходит, я разворачиваю окровавленный свёрток.

И шумно, слюняво ем.

Мясо, которым кормят, имеет ужасный привкус.

Раньше — именно «раньше» — я никогда такого не ел.

Оно сладковатое, приторное. Хотя специй здесь вовсе нет.

Мясо пекут на углях. Разрубая вместе с костями. Большим, кривым топором.

Куски трупов, которые мне бросают — удивительно хороши.

Одни похожи на части рук. Другие — на части ног. Третьи не узнаю — просто сочные куски плоти.

Сегодня но обед мне выпала кисть — пять тонких, изящных пальцев.

Женских. А может детских. С золотистой, хрустящей корочкой.

Я глодаю их с удовольствием.

Я очень задумчив.

Я голоден.

***

Когда мои зубы догрызают последние хрящи на маленьких пальцах, я откидываюсь на стенку своего глиняного жилища.

И закрываю красные от волнения глаза.

Так я сплю или размышляю. Всю ночь. И большую часть короткого дня.

Раз в сутки бесстыжий урод спускает на тросе другой сосуд.

Для экскрементов и для мочи.

Потом поднимает его, уносит.

Дважды в день он забирает сосуд с питьевой водой и приносит мне новый. Возможно, после мытья, поддонок меняет сосуды — он издевается надо мной. И всё же — мне хорошо.

Моя яма суха.

И застелена мягкими листьями коки.

В ней уютно.

Тепло.

И она больше землянок, в которых ночуют – другие эмансипаты.

Хотя я один из них, мой комфорт в эти тягостные мгновенья — меня совершенно не согревает.

В основном, меня согревают раздумья.

О светлом прошлом. О тёмном будущем.

О немыслимом настоящем.

О моих братьях и сёстрах, вместе с которыми рос.

О нашей короткой молодости в четыре недели лета.

О битвах и о стройках, в которых довелось сражаться и умирать.

Сражаться. И умирать.

Мои сверстники — все мертвы.

Последние — неизмеримо давно.

Быть может — даже месяц назад.

В кибуцах Великих Молов лишь я один трачу пищу на работу дырявых лёгких, биение сердца и едкий пот. Подобные мысли, когда дохожу до крайних пределов ненависти к себе, терзают разум, словно калёным железом. Как страшно, что именно мне оказана честь оставаться.

Жить. Выжить. Остаться быть.

Вчера мне стукнуло — девять месяцев.

Ровно — двести семьдесят суток.

Чудовищно, чудовищно много — почти бесконечный срок.

Век жизни, за которую каждый Мол, обязан сделать что-то полезное.

Полезное для других.

В одном я уверен точно: польза от меня будет.

Ведь раз грызу чьи-то руки — кому-то скормят мои.

* * *

Жизнь молов-эмансипатов — кажется краткой "долгоживущим".

Но по объёму событий, в которые мы падаем с головой, наш век, а точнее — бесконечные восемь месяцев, жизнь мола — не уступит любой.

Как и прочие мои братья — я родился в кочевье Хазат.

Пятнадцатого числа.

Месяца Гнойных бурь.

Шестьдесят седьмого года от Осмысления.

Мы были рождены целым стадом – в тысячу будущих мертвецов.

Все знают: когда Ковчег привёз людей к Преисподней — которую звали в те годы всего лишь звездой Альфа Нуба — на нём прибыл миллион беглецов.

Ровно миллион — живых трупов.

Над густым синим небом чёрной планеты, названой в будущем «Грязным миром» — висел тысячелетний Ковчег. Прямоходящие, болтливые обезьяны в скафандрах, в его стальном корпусе, — смотрели на новый Дом.

Никто не думал или же скрыл, что вид homo sapiens способен выжить лишь на одном мирке во Вселенной.

На прародине. На древней Земле.

Любой другой мир, отличный от Земли хоть немного, — был призван стать для нас Адом.

И «Грязный мир» — стал.

***

Я знаю — Грязный мир был Спасением.

Я знаю — Грязный мир был Удачей.

Одинокий полёт Ковчега — пронёс семя жизни через галактику.

Нашёл для нас новую Родину.

Нашёл для нас почву для всходов.

Учёные — не ошиблись. Итак совершили немыслимое.

Определили размер и химический состав далёкой планеты.

Удалённость от центральной звезды. Среднюю температуру поверхности.

Примерную силу тяжести. Наличие воды, кислорода. Азота. И углекислого газа.

Они не ошиблись — ни в чём!

Новый мир был зеркальной копией.

Точной копией — нашей родной Земли.

Отличался тремя процентами тяготения. Пятью процентами атмосферы. Шестью процентами радиации.

И этого оказалось достаточно.

Для чего?

Новый мир был НЕ ГОДЕН.

Атмосфера — для нас отравлена. А вода для нас — ядовита.

Без маски — дышать невозможно.

Без фильтра — невозможно попить.

Странные смеси – пары смертоносных соединений — насыщали здесь ветры и мёртвый воздух. Над источающими отраву гибельными болотами.

Вихри и смерчи несли отраву. Яд прятался в почве, порождающей удивительные растения, не способные вырабатывать хлорофилл.

Сила тяжести, масса, размеры планеты были почти идентичны параметрам нашей Земли. Однако разница все же БЫЛА. И эта разница не позволяла мужчинам быстро ходить. А женщинам — вынашивать здоровых детей.

Почти предельная для людей радиация довершала картину кошмара.

Новый мир назвали «Родина-2».

Колонизацию — «Осмыслением».

На нескольких языках.

Но настоящее имя — пришло к планете-убийце позже.

После войн и голода. После болезней и мятежей.

«Грязный мир». Что вращается вокруг звезды «Преисподней».

***

Мы изучаем всё. Историю Осмысления. Физику и астрономию. Химическую таблицу. Описание анатомии. Инструкцию по сбору паслёна и коки.

Мы можем цитировать это всё. Цитировать наизусть.

В целом — мы очень способны. И развиваемся — очень быстро.

Часто, я размышляю о прошлом.

О мудрости наших пращуров.

О глупости наших дедов.

Об отваге наших отцов.

О муках их наследников и потомков. Изуродованных радиацией. Изуродованных мутацией. Изуродованных новым смыслом. Пьющих яд из местных рек и озёр. Вдыхающих отравленный воздух.

За мудрость, за глупость, за смелость — нам надлежало платить.

Нам, Молам, наследникам Человека.

Был ли выбор у тех, кто отправил сюда Ковчег?

Тех, кто совершил этот шаг?

Великий шаг, безусловно.

Полёт Ковчега был подвигом. Без всяких, без всяких сомнений.

Наш вид сумел выжить. Размножить себя во вселенной.

Ужасным, отвратительным способом.

Но теперь — человечеств ДВА.

Однако, вставая и выпрямляясь на дне своей отвратительной ямы. Глядя на свои руки, в грубых серых наростах. Глядя на свои пальцы без человечьих ногтей. На пористую, многослойную кожу. Я не всегда могу видеть в этом поступке лишь подвиг.

Скорее — я вижу предательство.

Предательство — лично меня.

***

МЫ МОЛЫ – МЫ МОЛИМ ТЕБЯ О СМЕРТИ!!!

Эту песнь я пою восемь месяцев.

Сразу как закончилось обучение.

Каждый день.

Каждый день.

Каждый день.

Жизнь генетического мутанта – ужасная, вечная боль.

И жгучая страсть к забвению.

Ведь боль рядом с Молом – всегда.

Когда он стоит или ходит.

Когда он сидит или думает.

Когда предаётся трапезе.

Когда работает и когда отдыхает.

Когда учится и когда спит.

Боль называется ДРОЖЬЮ – она ломает нас изнутри.

Моя кожа состоит из слоёв, каждый из которых подвижен.

Словно шкура шарпея, о котором я когда-то читал.

Верхний слой, самый тонкий, не проницаем для излучений.

Нижний слой, самый толстый, не проницаем для кислотных дождей.

Мои кости легче, чем кости «долгоживущих».

Они пористые внутри и поэтому очень лёгкие.

Это удобно при увеличенной силе тяжести.

Мои кости больше, чем кости долгоживущих.

Это удобно — при увеличенной массе мышц.

Из-за них я кажусь титаном. Небольшим, двухметрового роста, но очень мощным, широким.

Ещё у меня славные ноги. Обтянуты мышцами, как жгутами.

В три раза толще моей маленькой, приплюснутой головы.

Я могу прыгать и бегать. Быстрее и выше, чем всякий «долгоживущий».

Лишь ДРОЖЬ — убивает во мне покой.

***

«Дрожь» подкрадывается с течением месяцев. Тихо и незаметно.

В первые месяцы — ничего. Примерно с третьего месяца утром и вечером накатывает лёгкая тошнота.

На пятый месяц приходит головокружение, жуткий скрип в мышцах и стон костей.

С шестого месяца, ночью, во сне, тело скручивают адские судороги. А утром приходит кровавая рвота в сгустках слизи и потрохов.

Развязка приходит резко, почти мгновенно.

Как поток кислоты, извергающийся с небес каждый день.

На восьмом месяце жизни мы находим трупы в наших землянках.

Изуродованные болезнью так, что невозможно узнать.

Мышцы рвутся прямо на спящих, вырывая сухожилия из суставов.

Лицо покрывается трещинами. Цветком раскрывается сердце.

В страшных муках мы умираем от боли. В присутствии наших братьев. Которых немного позже — ждёт такая же смерть.

Дрожь уносит Молов без жалости.

Всех нас, одного за другим.

Отчего это происходит — мы знаем.

Ответ достаточно прост.

Космос не терпит лёгких, простых решений.

За пять процентов отличий от нашей любимой Земли — человечеству надлежит заплатить.

Мы, молы, мы понимаем.

Мы рождаемся в колбах сотнями.

Рождаемся каждый день.

Рождаемся, чтоб работать.

Рождаемся, чтоб сражаться.

Рождаемся, чтоб умирать.

Рождаемся, чтоб убивать.

Никто кроме Мола не пробежит по пустыне под ливнем из кислоты.

Никто кроме Мола не пронесёт тонну груза через тысячу километров.

И никто кроме Мола — не умрёт через девять месяцев от собственного рождения!

***

Я хожу в своей яме тихо.

Туда и обратно. Обратно и снова туда.

Пиная мутировавшими, увеличенными ступнями — кости бывших моих собратьев, обглоданные моими собственными зубами до матовой белизны.

Вверху шумит ветер. Он гонит ядовитые тучи, вечно закрывающие небосвод, на тропический Запад. К великим Мёртвым горам.

Где-то там, выше гор и болот, за бездной космической пустоты, должно быть, сверкает наше родное Солнце.

И вращается по неизменной орбите, наша святая прародина.

Наша. Единственная. Земля.

Возможно, она мертва уже сотню лет.

Зато ещё живы МЫ.

«Зачем?» — я спрашиваю себя.

«Зачем» обычные долгоживущие люди страдают от голода и болезней в своих металлических куполах?

«Зачем» их учёные в изношенных как тряпки скафандрах сражаются за нашу жизнь каждый день, подкармливая нас мясом?

«Зачем» мы, молы, умираем от «дрожи», от адской боли, не успев прожить даже год?

Теперь — я знаю зачем.

Пусть моё имя — ничего вам не скажет.

Пусть моё имя — не говорит даже мне.

Но меня всё ещё зовут — «Самый».

И это не кличка, и не названье.

Это — титул. Потому что я самый-самый из всех.

Первый из ста поколений Молов, сумевший прожить десять месяцев.

Я – Мол-долгожитель. Надежда на новый мир.

Когда-нибудь, такие как я — забудут о проклятии «дрожи».

Человечество выйдет из куполов.

И полной грудью вдохнёт окружающий грязный воздух.

Который станет «чистым» для новых, уже изменённых людей.

«Самый! Самый!! – кричит бесстыжий урод над моей головой. – Ты выживешь! Мы в тебя верим!»

Он – «долгоживущий». Омерзительный и кривой. За спиной его – кислородный баллон. На теле – прозрачный скафандр-муча. Без своей техники он не способен ни пить, ни есть в этом Грязном мире. Ни опорожниться. Ни продолжить потомство. Ни даже просто дышать.

Лицо в гермошлеме нависает над краем ямы.

Вниз летит свёрток, с которого капает кровь.

Я разворачиваю. Зубы вгрызаются в руку трупа.

МЫ МОЛЫ – МЫ МОЛИМ ТЕБЯ О СМЕРТИ!!!

Однако, я Мол – и я всё ещё буду жить!